Мне пикировка с мастером Баллантрэ доставляла даже некоторое удовольствие, она занимала меня. Когда он позволял себе говорить резкости, я отвечал ему тем же, и мои ответы на его глупые выходки были большей частью весьма удачны, так что даже он сам потешался ими. Однажды во время ужина, я сострил до такой степени удачно, что привел его в восторг. Он смеялся без конца и никак не мог вспомнить о том, что я сказал, чтобы тотчас не начать хохотать.
— Кто бы мог подумать, что у этой старой бабы столько остроумия, — смеялся он, указывая на меня.
— Это не остроумие, мистер Балли, — сказал я, — а это просто юмор, которым отличаются все шотландцы. Самый простой, сухой юмор.
После этого дня он никогда уже больше не говорил мне дерзости, и если желал, чтобы я услужил ему, то прибегал обыкновенно к любезным шуточкам. Особенно любезно он относился ко мне и особенно весело он дурачился, когда он желал получить лошадь для верховой езды, бутылку вина или немного денег. В таких случаях он начинал заигрывать со мной как школьник, и вел себя вроде того, как добродушный сын-шалун ведет себя, когда он желает выпросить что-нибудь у своего отца. Я, разумеется, удовлетворял его просьбы, и мы оба хохотали и дурачились. Я с каждым днем замечал, что он все больше и больше ценит меня и уважает меня, и это льстило моему самолюбию. Чем дольше мы жили вместе, тем любезнее он со мной обращался, и теперь уже его обращение со мной было не столько фамильярно, сколько дружественно. Порою эта внезапная дружба ко мне человека, который раньше меня терпеть не мог, возбуждала мое подозрение, но я долго не останавливался на этой мысли и очень скоро успокаивался.
Мастер Баллантрэ очень редко уезжал из дому, и когда его приглашали в гости, большей частью отказывался от этих приглашений и оставался дома.
— Нет, — говорил он, — мне неохота ехать куда бы то ни было. Что мне делать с этими тупоумными вельможами? Лучше я останусь дома, и мы с вами, Маккеллар, разопьем бутылочку вина и поболтаем по душам.
Он очень часто выражал сожаление по поводу того, что раньше обращался со мной недостаточно любезно и не умел ценить меня по достоинству.
— Видите ли, — говорил он мне, — все это происходило оттого, что вы стояли на стороне моих врагов. Положим, что вы и теперь держите все ту же сторону. Но что об этом говорить! Не стоит. Мы были бы с вами самыми лучшими друзьями, если бы вы не были таким ярым приверженцем моего брата.
Ты согласишься со мной, мой благосклонный читатель, что с моей стороны было весьма естественно, что я поддался ласкам и любезностям этого человека. Я вообразил, что за последние годы он несколько изменился, хотя и довольно поздно, но все-таки оценил мои заслуги и понял, что раньше он относился ко мне несправедливо. Все это я думал, и мысли эти успокаивали меня, когда в мою душу закрадывалось подозрение. Я был теперь уверен, что мастер Баллантрэ не имеет никаких злых намерений, и меньше наблюдал за ним, чем прежде. Не думай, мой читатель, что я желаю оправдаться перед тобой, наивность моя заслуживает полнейшего порицания, но я говорю это только для того, чтобы объяснить тебе, почему я на некоторое время перестал быть сторожевой собакой и как бы заснул. Но спать мне пришлось недолго; меня разбудили, и когда я очнулся, то, к сожалению, убедился, что слишком долго проспал.
Дело в том, что я обращал слишком мало внимания на индуса, на друга мастера Баллантрэ. Он свободно разгуливал себе по всему дому, своими тихими, неслышными шагами приходил то в одну комнату, то в другую, и всегда находился именно там, где я никак не ожидал его встретить. Когда я подходил к нему, он принимал обыкновенно крайне невинный вид, а когда я обращался к нему с вопросом, делал такое изумленное лицо, как будто он не понимал, что я говорю, или же просто, взглянув на меня с удивлением, низко кланялся и поспешно убегал оттуда, где я его заставал. С мастером Баллантрэ он не говорил иначе, как на своем родном языке, и поэтому я был уверен, что он по-английски совсем не умеет говорить. Он казался мне таким спокойным, робким и даже безобидным, что я предоставлял ему гулять по дому сколько ему было угодно, и даже чувствовал к нему сожаление за то, что он, словно изгнанник, живет в чужой стране.
Но, как оказалось, Секундра Дасс отлично понимал английский язык и в то время, как я его нисколько не боялся и воображал, что он по-английски не смыслит, он подслушивал, что я говорил, и, очевидно, выведал секрет, куда уехал лорд Генри, который я так тщательно хранил.
Когда я узнал о том, что мастеру Баллантрэ известно, куда уехал милорд, меня это известие поразило словно громом. Это случилось следующим образом.
В дождливый, бурный вечер мы после ужина, как обычно, сидели и болтали веселее, чем когда-либо, когда мастер Баллантрэ вдруг сказал:
— Болтать тут с вами чрезвычайно приятно, но лучше, если мы займемся теперь укладкой наших вещей.
— Как так? — спросил я. — Разве вы уезжаете?
— Я надеюсь, что мы все уедем завтра, — ответил мастер Баллантрэ. — Сначала в Глазго, а оттуда в нью-йоркскую провинцию.
Насколько мне помнится, я громко застонал.
— Да-с, вот оно как! — сказал мастер Баллантрэ. — Стало быть, мы едем. Я похвастался, думал, что мне в неделю удастся выведать адрес моего братца, а между тем это дело взяло у меня двадцать дней. Но это ничего, если я потерял время на отыскивание адреса, зато я постараюсь избрать теперь самый короткий путь и приехать к моему братцу как можно скорее.
— Да разве у вас есть деньги на дорогу? — спросил я.
— Дорогой и гениальный Маккеллар, есть, разумеется, есть, — сказал он. — В то время, как я каждый день по шиллингу выпрашивал у своего «папеньки» Маккел-лара, я запасся необходимыми средствами для своего путешествия. Если вы хотите ехать с нами, то можете сами платить за себя; у меня хватит денег только, чтобы заплатить за Секундру и за себя, а уж вы берите деньги, откуда хотите. Лишних средств у меня нет. В нашем экипаже, который приедет завтра за нами, есть одно место, рядом с кучером, которое я могу предоставить в ваше распоряжение за весьма умеренную плату, и в таком случае весь наш зверинец может ехать вместе: сторожевой пес, обезьяна и тигр.
— Я поеду с вами, — сказал я.
— Я так и думал, — сказал мастер Баллантрэ. — Вы были свидетелем моей неудачи, и вы будете теперь свидетелем моей победы. Я пригласил вас с собой, но не взыщите, если вы под дождем вымокнете до костей.
— Вы пригласили меня ехать с собой, потому что вы пожелали это сделать, больше ничего, и потому что вам трудно было бы уехать без моего ведома, — сказал я.
— Положим, что так, — ответил он. — Вы, как обыкновенно, правильно рассудили. Вы знаете, что я никогда не борюсь против того, чего изменить нельзя, и мирюсь с необходимостью.
