— Подобные слухи действительно распространялись, но это чистейшие измышления. Король — само целомудрие и не знал ни единой женщины, кроме своей супруги, нашей покойной королевы, да и то он исполнял свои обязанности скорее по долгу христианина, нежели из супружеского влечения. Сей добрый государь не желает даже под угрозой жизни пятнать себя никаким смертным грехом, и можете вообразить, по какой причине? Единственно, чтобы не исповедоваться в нём своему духовнику. Имея крепкий организм и не испытав за свою жизнь никакого нездоровья, государь обладает таким горячим нравом, что при жизни королевы не проходило ни одной ночи без того, чтобы он не оказывал ей знаков своего нежного расположения. А удовольствиям или, вернее, тяготам охоты король предаётся лишь в надежде дать иное направление своим плотским страстям и отыскать действенное средство противу порывов слишком горячей крови.
— Вот поистине замечательный человек! — воскликнул я.
— Когда умерла королева, перемена оказалась не из лёгких, так как Его Величество не питает склонности ни к чтению, ни к музыке, ни к беседам. Посему было необходимо отыскать такие занятия, кои не оставляли бы ни свободного времени, ни возможности отдыха. Отсюда тот образ жизни, которого, вне всякого сомнения, король будет держаться до конца своих дней. Он встаёт в семь часов и после туалета читает молитвы. В восемь слушает мессу и пьёт шоколад. Затем прочищает нос огромной понюшкой табака, единственной за весь день. До одиннадцати Его Величество принимает министров, после чего обедает. Встав от стола, он идёт с визитом к принцессе Астурийской и за сим уезжает на охоту, которая продолжается до восьми часов. Когда король приезжает обратно в замок, его несут в постель уже заснувшего от усталости. Таковы повседневные привычки нашего государя.
— Печальная жизнь для короля. Почему он не женится?
— Его Величество подумывал об одной из дочерей Людовика XV — принцессе Аделаиде — и даже вытребовал её портрет, но по рассмотрении оного уже не желал ничего слышать о предполагаемом союзе. С тех пор никто не осмеливался говорить ему о женитьбе, ну, а если кому-нибудь пришла бы мысль присоветовать государю взять для себя любовницу, то я не завидую этому человеку.
Карл III пал жертвой своего жестокого воздержания — как известно, он умер безумным. А по моим понятиям, человека в то время ещё молодого и вполне свободного в отношении нравов, он уже и тогда был таковым. Аскетизм хорош только для священников, а у монарха это предосудительное заблуждение, ибо иссушение чувств производит в людях высокого положения равнодушие сердца и оканчивается, как мы видим, поражением мыслительного органа. Король очень любил своего брата, инфанта, и дозволял сему принцу брать любовниц налево и направо и беспрепятственно производить на свет незаконное потомство, Барнери никак не мог объяснить подобное противоречие. В голове инфанта таилось то же зерно безумия, которое созревало и у его августейшего брата, но инфант всё-таки был подвержен куда более простительной страсти.
Во время поездок он всегда имел при себе образ Пресвятой Девы работы Менгса. Богоматерь была изображена сидящей на траве со скрещенными ногами, как принято у арабов, и поднятым платьем, так что ноги открывались до самого колена. Всё в ней было рассчитано на возбуждение чувственного влечения. Сие сладострастное изображение с его натуральными формами заключало для испанского принца божественный смысл и возвышало его воображение. Таковы и все испанцы — если вы хотите завоевать их сердце, старайтесь прежде всего действовать на чувства. Итальянцы в этом смысле одинаковы с ними, однако тонкость ума не позволяет им смешивать явления действительного мира с идолами фанатической веры.
Мой злой гений привёл в Мадрид барона де Фрэтюра, который происходил из Льежа и являл собой законченный тип записного игрока и мошенника. Я имел несчастье составить знакомство с ним ещё на водах в Спа. Разузнав о моих намерениях ехать в Португалию, он отправился в Лиссабон, надеясь встретить меня и с моей помощью пополнить свой кошелёк, В течение всей моей долгой и бурной жизни я непрестанно служил приманкой для целой толпы интриганов и проходимцев, что было единственной причиной испытанных мною многочисленных бедствий. Едва объявившись в Мадриде, Фрэтюр узнал о моём здесь пребывании и поспешил ко мне с визитом. Он досаждал мне своей предупредительностью, и я счёл себя обязанным принимать его, ибо не предполагал, что могу быть скомпрометирован подобным знакомством.
Уже через день Фрэтюр начал подступать ко мне. Он сознался, что не имеет даже одного су, и просил о вспомоществовании. По его словам, ему нужен был сущий пустяк — каких-нибудь сорок пистолей. Я наотрез отказал в его просьбе, правда, поблагодарив за доверенность.
— Так значит и вы на мели, мой дорогой Казанова? Чёрт возьми, это даже неплохо! Мы сможем вместе заняться устройством своих дел.
Я понял, что он подразумевает карточную игру, и ответил:
— У меня нет гарантии в успехе предложенного вами предприятия, и посему я воздерживаюсь.
— Дьявол! Мне неоткуда взять средства на первую ставку, а хозяин уже собирается подавать счёт. Не могли бы вы шепнуть ему пару слов в мою пользу?
— Это только повредит.
— Почему же?
— Ваш хозяин не преминет спросить поручительство за вас и после моего отказа вообще закроет кредит.
Фрэтюр имел возможность познакомиться у меня с Мануччи, и уже через неделю они сошлись весьма близко. Естественно, пройдоха-барон рассказал о своих затруднениях юному графу. Однако последний, будучи и сам записным игроком, не раскошелился, а отправил его к одному услужливому человеку, который давал деньги под залог. После сего оба приятеля вместе принялись за игру.
Тем временем в Мадрид приехал Кверини, назначенный на место синьора Мочениго, получившего назначение в Париж. Кверини, человек большого ума и обширных знаний, отнёсся ко мне с величайшей внимательностью и уже через несколько дней сделался моим другом. Что касается Фрэтюра, то обстоятельства вынуждали его покинуть Испанию. Он всё потерял за картами, а хозяин требовал уплаты, грозясь выставить барона на улицу. Мой вконец отощавший кошелёк не позволял мне следовать побуждениям своего доброго сердца. Сии обстоятельства, и без того уже близкие к крайности, ухудшились ещё более вследствие совершённой мною нескромности, в коей я буду раскаиваться до конца жизни. Однажды утром ко мне неожиданно явился Мануччи. Он был бледен и выглядел очень взволнованным.
— Я в весьма затруднительном положении, — сказал он. — Фрэтюр, которого я перестал принимать, так как он надоедал мне просьбами о деньгах, прислал вчера письмо, в коем угрожает прострелить себе голову, если я не ссужу ему сегодня сто пистолей.
