— Послушай, Ага Киши, — сказал Грюнфельд, — ты помнишь, кем я был для твоего отца? И как звал он меня гонаг[6], помнишь тоже? Твой отец был умный человек. Я говорил это всегда. И только потому говорю об этом сейчас. Это я и мои друзья помогли твоему отцу создать такой сад, такой большой и культурный сад, какого нет в нашем уезде.
— Что вспоминаешь, зачем говоришь? Что стало с садом, что стало с отцом?
— Я хочу напомнить тебе, что был другом твоего отца и в день, когда родился ты, сидел рядом с твоим отцом. И, как все, пил шербет и желал тебе вырасти достойным продолжателем рода. Именем всего святого для тебя заклинаю, не дай совершиться убийству...
— Что ты слушаешь этого прихвостня? — возмутился Рипа, опасаясь, как бы слова старого немца не заставили впечатлительного Ага Киши изменить принятое решение. — Смерть комиссару! Представь на минуту, Ага, что ты попал в их руки, кто заступился бы за тебя? Смерть комиссару! — Рипа вскинул обрез, приставил к виску Песковского.
Тот спокойно посмотрел на Рипу и вдруг покачнулся, сделал попытку схватить за гриву коня, на котором сидел Рипа, не удержался, сполз под ноги каурого.
Граня помнил: мама прижимала его к груди, он слышал, как она стонала, но на глазах не было слез: «Боже, боже, что же это, боже, что же это?» Посадила его на кровать, выбежала из комнаты, снова подхватила, подвела к невысокому каменному забору, вытащила камень и начала смотреть на улицу.
Граню бил озноб. Мир переворачивался. Оказалось, что отец не такой сильный человек, как он думал. И потом у него в руке нет револьвера, а у тех ружья и шашки. И никто ничем не может помочь отцу. Если бы у него, у Грани, была бы бомба, он бросил бы ее, подхватил отца и мать на коня. А деда? А для деда взял бы другую лошадь и умчал бы их всех отсюда. Почему так сказал отец: береги сына! Горькая тоска сжимала сердце мальчика. Что плохого мог сделать кому-то его отец? Его добрый, хороший отец? Почему в него выстрелили?
У окна шагал Гызылдыш — Золотозубый. Заглянул в комнату. Протянул Гране платок с кусочком сахара:
— Вазими, сладка. — Оглянулся, не заметил ли кто его малодушия. — Соседка, луче совсем убирай мальчишка.
В это время где-то далеко послышался конский топот. Золотозубый испуганно замер, а потом одним махом перевалил через забор. Раздались выстрелы. Мать бросилась на улицу. Подставив под ноги камень, Граня дотянулся до дыры в заборе и увидел, как торопливо садятся на коней бандиты. Красноармейцы показались в конце улицы. Самый первый из них, приблизившись к забору, за которым сидел Граня, поднялся на стременах и, махнув рукой с наганом, крикнул во все горло:
— Бери слева, слева бери, окружай! — и начал стрелять.
Но никто не падал от его пуль.
Бандиты скрылись. Поймали только одного. Того Золотозубого, у которого была повязка на голове и который угощал Граню сахаром. Под ним ранили лошадь, и он свалился.
Опоздали красноармейцы! Отец лежал в пыли с простреленной головой. Невидяще смотрел на мать, на занимавшийся рассвет, на командира взвода, стоявшего с буденовкой в руке.
Хоронили Арсения Песковского с воинскими почестями.
Немолодой рыжеусый командир, которого все называли товарищ Кандалинцев, подошел к Гране и сказал:
— Запомни это! Запомни, как надо рабоче-крестьянскую нашу землю любить. Запомни, сынок! — и обнял малыша.
Кругом плакали женщины. Только Марта не плакала. Она держала сына за руку и смотрела в одну точку.
Агроном Сергей Лукьянович Пантелеев, недавно присланный из Гянджи и успевший сойтись с семьей Песковских, тяжко вздыхал и беспрерывно вытирал массивный затылок. Рядом с ним стоял сын Станислав. Он был на год старше Грани.
После похорон собрались на поминки у Пантелеевых. Марта немного посидела, поблагодарила друзей за то, что пришли вспомнить добрым словом мужа, и сказала, что сыну пора спать.
Когда вернулись домой, Граня нашел под подушкой книжку Фенимора Купера и набор красок — два главных богатства, которыми единолично владел до того Славка Пантелеев.
Граня долго лежал с открытыми глазами. Вспоминал звезду над папиной могилой и слова на дощечке:
«Арсений Песковский, чекист (1888—1925 гг.), павший от пуль врагов трудового народа. Мы недолго живем, чтобы Родина долго жила».
Над всеми другими могилами были кресты, а над папиной звезда. Вспоминал, как плакали женщины, как обнял его Кандалинцев и как сказал:
— Ты уже не маленький, знай, мы переловим бандитов, всех до одного, и отомстим за отца. — И обратился к матери: — Вам бы лучше, товарищ Марта, к отцу перебраться. Мы-то оставим несколько бойцов для порядка, но кто знает, не ровен час, может снова нагрянуть Ага Киши. Уж лучше вам к родителю.
— Не пойду я к отцу, — твердо ответила Марта. — Уж как-нибудь...
Мальчишка плохо спал ночами, вскакивал, кричал: «Папка, стреляй!» — открывал глаза, непонимающе обводил взглядом стены, чувствовал материнское тепло и слышал успокаивающие, как бы издалека доходящие до сознания слова: «Спи, спи, малыш, я рядом, никого не бойся, я здесь». Тяжело вздыхал, поворачивался к стене, чтобы никто не видел его слез, медленно-медленно засыпал.
Пантелеевы пригласили Марту пожить у них какой-то срок: пусть малыш сменит обстановку, немного отвлечется, да и товарищ рядом, будут у них общие книжки и общие игры... Прожила Марта с сыном у Пантелеевых до весны и поняла, какие сердечные и славные это люди: ненавязчиво заботились о Гране и помогали забыть, хотя бы чуть-чуть, то, что он перенес.
Кандалинцев уехал в горы, где рос какой-то необыкновенный орешник, и сделал два лука — для Грани и Славки. Луки были совсем как у индейцев в книжке Фенимора Купера и стреляли, на зависть другим мальчишкам, далеко и метко, а стрелы имели разноцветное оперение.
Подвижный, прямодушный, взрывной Граня был противоположностью своего товарища. Обстоятельный Славка умел не расстраиваться и не хныкать по пустякам. С грустью думала Марта: такой человек при равных прочих качествах достигнет в жизни гораздо большего, чем Граня.
Однажды они играли в казаки-разбойники близ дороги; неожиданно из-за поворота, откуда два «разбойника» ждали «казаков», появились такие же башибузуки[7] из соседнего села. Их было трое, старший попробовал отнять у Грани лук. Оба «разбойника» дали стрекача, но Граня бегал хуже, и его догнали. Тогда подумал-подумал Славка, вернулся, напал на неприятелей. Его самоотверженность и героизм вселили страх в не очень закаленные сердца похитителей. Стараясь отступить как можно достойнее, они вернули Гране лук, а Славка целую неделю с гордостью носил синяк под глазом.
