В лагере строили догадки: случаен ли был выстрел или Лева покончил с собой? Сомневались в окончательном выводе и товарищи из районной прокуратуры, прилетевшие в лагерь расследовать причину смерти Льва Кондакова. Один из них долго изучал старенькую одностволку. Со спусковым крючком обнаружилась неполадка, ослабла пружина: при взведенном курке достаточно было слегка дотронуться до него пальцем, и выстрел неизбежен. Предположили, что Кондаков, заметив дичь, взвел курок, но по каким-то причинам не выстрелил. Курок он забыл снять с боевого взвода (такое частенько случается с охотниками). На привале Кондаков решил проверить, не залилась ли в ствол тундровая грязь, так как выстрел может разорвать сталь. (Он имел обыкновение носить одностволку дулом вниз.) Лева взял ружье за ложе и заглянул в дуло. Палец случайно коснулся спускового крючка…
Павел продолжал пребывать в состоянии полнейшего равнодушия ко всему на свете, потому что понимал: Леве ничто не может помочь. Ему казались ненужными, нелепыми осмотр места смерти Кондакова, тщательное изучение ружья, беседы следователей с геологами и рабочими. Почему? Потому что он ЗНАЛ причину смерти Левы.
Следователи, разумеется, беседовали и с Павлом.
— Скажите, в каких отношениях вы находились с погибшим?
— Вы хотите спросить, убивал я его или нет? Не убивал. Я не способен убить человека, даже если этот человек будет убивать меня.
— Пожалуйста, отвечайте на поставленный вопрос: в каких отношениях вы находились с погибшим?
— Особых симпатий к нему не питал. Как, впрочем, не испытывал и ненависти.
— А как относился к вам Кондаков?
— Думаю, так же.
— Вы полагаете, что Кондаков покончил с собой?
— Да.
— Причина?
— Он как-то тонул в трясине, но мне удалось спасти его. Расчувствовался он, что ли… не знаю. В двух словах поведал свою жизнь: был женат, жену очень любил, имел сына и дочку, их тоже любил, особенно девочку. Жена с детьми ушла к сельскому учителю.
— И все? Маловато. Если бы каждый уходил из жизни по этой причине, добрая треть человечества исчезла бы с лица земли.
— Я говорю о настоящей, редкой любви, а не о простом сожительстве, пошлой привычке, которую принимают за любовь… Кстати, Кондаков пытался повеситься в первые дни, когда его покинула жена.
— Вот это очень и очень важно. Он сам вам рассказывал? Пожалуйста, вспомните все подробности разговора.
— К чему все это? Левы нет и никогда его не будет, понимаете?..
Следователи улетели. Павел так и не понял, какая из двух версий показалась им более аргументированной.
В далекое рязанское село Лаврентьевское полетела телеграмма, сообщавшая о смерти маршрутного рабочего Льва Кондакова. В телеграмме еще просили ответить: переправлять ли тело в Лаврентьевское или похоронить погибшего здесь, на Крайнем Севере? Ответ пришел от бывшей жены Льва Кондакова и походил на приговор: «Похоронить на месте». Очевидно, близких родственников у него не было.
Недалеко от лагеря мощным взрывом аммонита в гранитной породе вырыли могилу, из жердей лиственницы сколотили гроб. Стоя над могилой, женщины поплакали, мужчины хмуро покурили. Могилу засыпали, в изголовье перенесли валун пудов на десять и написали на нем белой масляной краской:
«Лев Кондаков. Трагически погиб в маршруте».
* * *
Павел пожелтел с лица, осунулся. Это отметили в партии. Приходя из маршрута, он не вел длинных разговоров со Станиславом, сокровенные беседы с глазу на глаз, которые он так любил раньше, сейчас раздражали его, казались пустой тратой времени. Несколько раз Павла видели неподвижно сидящим возле могилы Кондакова.
Как-то вечером в палатку вошла медсестра с чемоданчиком в руке. Она измерила Павлу температуру, давление, прослушала со стетоскопом. Температура оказалась нормальной с точностью до десятой доли градуса. Давление — идеальное. В легких не было хрипов.
— Он абсолютно здоров, не понимаю, чем вызвано ваше беспокойство? — пожав плечами, сказала потом медсестра геологам и рабочим, по просьбе которых она осматривала Павла.
И медсестра была права: физически Павел был совершенно здоровым человеком. Но ежеминутно, и днем и ночью, с поразительной ясностью, мельчайшими подробностями, как наяву, в памяти Павла всплывала сцена: Лева сидит на берегу реки, изливает душу — косноязычно, размахивая руками, говорит о том, что мертвой тяжестью лежало на сердце многие месяцы. Особенно не давали покоя его глаза, ищущие человеческого сострадания, обыкновенного человеческого сострадания, и ничего больше. Маленькие, невыразительные, некрасивые, они преследовали Павла повсюду, сводили с ума. В маршруте он откалывал образец — с осколка камня глядели эти глаза; разговаривал с кем-либо, и глаза собеседника непременно напоминали ему глаза Левы.
«Если бы, если бы, — мучительно думал Павел, — я тогда просто выслушал его, даже не пытался бы успокоить, лишь посочувствовал вниманием, может, и не было бы такого исхода? Он бы сейчас ходил, дышал, видел солнце?»
— Да при чем здесь я?! — бормотал он. — Разве я убивал Леву? Я, который, как все говорят, мухи не тронет?
«Нет, какой же ты убийца, — саркастически усмехался в ответ кто-то внутри Павла. — Ты хуже. Человек, чело-век находился у последней черты, над обрывом, и ждал, что ты протянешь ему руку помощи. Но ты протянул руку для того, чтобы толкнуть его в пропасть».
— Но я не знал… — пытался противоречить себе Павел.
«Не лги мне, Павел, мне невозможно лгать, — опять усмехаясь, перебивал беспощадный «кто-то». — Дело в том, что ты все ЗНАЛ и убил сознательно не пулей, а ленью душевной, полным равнодушием к страданиям человека».
Если бы… Если бы… Эти бесконечные «если бы» мучили и преследовали Павла даже во сне.
Если бы… Если бы… Особенно часто вспоминалась Люба, которую уволил Турчин, ее тонкие бледные руки, неоформившееся, угловатое тело подростка. Очевидно: Турчин не имел никакого права так обращаться с Любой, поступил с нею, как махровый невежа. И если бы Павел в решающий момент не помалкивал подленько, а высказал то, что думает о нем он и другие, может, все обернулось бы иначе, и Люба не испытала потрясения, которое, безусловно, не прошло для нее бесследно?
— Если бы… Если бы… — сидя возле Левиной могилы, шептал Павел, обхватив голову руками.
Его тянуло сюда, к этой могиле, с непреодолимой силою, как преступника тянет на место совершенного им преступления. Глаза Левы стояли перед глазами Павла, временами он даже слышал его глуховатый неласковый голос. «Лев Кондаков. Трагически погиб в маршруте», — читал и перечитывал геолог грубо написанные масляной краской слова на валуне-обелиске и шептал, качая головою:
