— Тогда я прошу вас… поделикатнее, что ли, с Кондаковым… У него очень тяжелый характер.
— Что он, институтка, чтобы поделикатнее? — усмехнулся начальник партии. — На сопли у меня нет времени.
В правильности своих решений и убеждений Турчин никогда не сомневался.
Лева, согнувшись, уже прохаживался возле своей палатки — разминался. Турчин и Павел поравнялись с ним.
— И сильно прихватило, Кондаков? — спросил начальник партии.
— Да есть малость, — ответил Лева.
— Ну, малость не в счет. Разойдешься в маршруте. А то Павел тревогу забил.
— Я его об этом не просил.
— Ну-ну… Эх, люди-людишки! — вздохнул Турчин. — Никому-то работать неохота, думают, денежки просто так достаются. Я тут Павлу пример приводил: Морван третьего дня, видишь ли, тоже «захворал». А как все в маршрут — он ружьишко за плечо…
— Шел бы ты от меня со своими примерами к такой-то матери, — сплюнув сквозь зубы, оборвал Турчина Лева.
— Ну, пошли, Лев, коли можешь идти, — поспешно сказал Павел.
— Обожди, Князев, обожди, — начальник партии вплотную подошел к Леве. — Слушай, Кондаков, кто тебе дал право так со мной разговаривать? Ты норов свой поубавь, последний раз предупреждаю. И Павел на тебя жалуется, другого рабочего просит.
«Тупица! Вот тупица!» — с отчаянием подумал Павел и даже застонал от досады.
А Лева ответил Турчину очень странно:
— Что ты взъелся? Не ровня я, мол, тебе? Врешь, милый, врешь. В жизни все равны, и цари, и трубочисты, потому как всем в одной земле гнить…
* * *
Вечером Павел рассказал Станиславу о поступке Турчина.
— Не понимаю, ты меня удивить этим хочешь? — спросил приятеля Станислав.
— Просто до меня не доходит, как интеллигентный человек с высшим образованием может быть лишен элементарного чувства такта? — горячо сказал Павел.
— Стоп! Прежде всего позволь узнать, на каком основании ты причисляешь Турчина к интеллигентам? Только потому, что он имеет высшее образование и после посещения туалета моет руки? Жалкий аргумент, как говорят французы. Такие люди, как наш дражайший начальник, останутся неандертальцами и духовными паралитиками с дюжиной вузовских дипломов в кармане. Это как горб, и лечение здесь бесполезно; их исцелит одна могила. Впрочем, Турчин был бы уместен в роли командира в штрафном батальоне.
— Иронизировать ты умеешь неплохо, — заметил Павел.
— Позволь, какая же это ирония?
— А отчего бы не пойти к Турчину, — опять горячо сказал Павел, — и не сказать ему всего того, что мы думаем о нем? Ведь очевидно, что замечать подлость и не противостоять ей есть не меньшая подлость.
Станислав то ли зевнул, то ли вздохнул.
— Извини, но ты напоминаешь младенца, познающего бытие, с извечным вопросом: а почему? — сказал он. — Ты сейчас изрек не дилемму, а аксиому. Наш мир был бы идеален, если бы люди неукоснительно следовали ей.
— И все же — почему? — повторил Павел.
— Ты предлагаешь мне пойти к Турчину? Избавь, пожалуйста, избавь. Во-первых, земная проза: я не желаю портить отношения с начальством. Во-вторых, аксиома не требует доказательств, а изрекать аксиомы ужасно скучно. В-третьих, Турчин попросту не поймет, что от него хотят… Впрочем, у меня прекрасная идея, Павел! Уж коли ты затеял весь этот разговор, отчего бы тебе не пойти к Турчину? Так прямо и скажи: «Вы, товарищ Турчин, кретин, а поэтому…»
— Перестань, Станислав, я не шучу.
— Я тоже не шучу.
Павел замолчал и включил транзистор, желая показать, что он не хочет более продолжать этот разговор.
И чего он раскипятился? Да плевать ему на Турчина, Леву. Они живут своей жизнью, он — своей.
Павлу стало невыразимо тоскливо. Почему-то сейчас вспомнилось вдруг, что у него никогда не было настоящих друзей, которых бы он любил, которые любили бы его. Вернее, были знакомые ребята, хорошие парни, они смогли бы со временем стать друзьями Павла. Но не становились ими. В глубине души он чувствовал: не хотели. Отчего? Этого Павел не знал.
Потом, в который раз за сегодняшний день, перед глазами появилась Лиля. Ему стало тяжело, очень тяжело…
Был обычный день и обычный, не тяжелый и не легкий, маршрут, помеченный в радиометрическом журнале, что лежал в полевой сумке Левы, номером четырнадцать.
Плавилось неутомимое солнце белой ночи. Над долиной низко висела густая сиреневая дымка, рожденная распаренной жарою кочковатой марью, и казалось, что тайга плавала в сиреневой воде. На мелководной реке, несущейся бешеным потоком по каменистому руслу, дымки не было; лиственницы и березы по берегам вырисовывались с предельной четкостью. Коричневые, в глубоких морщинах стены ущелья прорезали ложбины, по которым звенели ручьи. Истоки ручьев находились у ледников, в царстве вечной зимы. Ледники лежали на головокружительной высоте твердыми голубыми панцирями.
Павел и Лева шли трудной бараньей тропою, то поднимаясь на скалы, то спускаясь к топкой мари. Попутно велась обычная работа: геолог откалывал образцы, измерял геологическим компасом азимут земли, писал в записной книжке общую характеристику пород, рабочий наклеивал на образцы кусочки пластыря с условным буквенным обозначением, записывал в радиометрическом журнале показания радиометра. Один раз Лева допустил ошибку, записав метраж не в той графе журнала, и Павел сделал ему замечание. Геолог ожидал, что сезонник нагрубит в ответ: так Лева всегда реагировал на замечания. Но нынче, против обыкновения, он сказал непривычным для него извиняющимся тоном: «Да, Паша, сейчас поправлю». Павел даже удивился и внимательно посмотрел на него. Поразили глаза Левы, совсем незлобные — во взгляде стыла беспросветная тоска. «Что-то не то с ним сегодня», — подумал Павел.
Они поднялись на сопку, делившую долину надвое. Противоположная сторона сопки обрывалась вертикальной стеною. Далеко внизу прыгала по камням, пенилась река, и лиственницы, растущие по берегам, казались кустарником. Спуск в долину находился левее, где сопка была пологой, но Павел заметил под обрывом, на выступе, заинтересовавший его коренник и сказал Леве:
— Я тут молоточком постучу. Ты пока отдохни.
Лева, ступив на кромку обрыва, посмотрел вниз и спросил:
— Сорвешься — костей небось не соберешь?
— Разумеется. Все равно что упасть на асфальт с крыши двадцатиэтажного дома.
— Страшная смерть…
— Не думаю. Установлено, что человек умирает от разрыва сердца во время падения, еще не достигнув земли.
Лева недолго помолчал. Потом сказал:
