Ей пришлось заставить себя повернуться, спуститься на пляж и снова двинуться на юг, в зловеще нескончаемую прибрежную пустыню.
В эту ночь ни пещеры, ни груды плавника на скалистом берегу не было. Ни еды, ни питья. Сантэн завернулась в брезент и легла на твердый песок под дюнами.
Всю ночь холодный ветер заметал ее мелкими песчинками, и наутро Сантэн вся была покрыта сверкающими сахарными крупинками. Песок засел в ресницах, забился в просоленные волосы. От холода, ушибов и невероятного перенапряжения мышц тело затекло так, что сначала она заковыляла по берегу, как старуха, опираясь на палку. Немного согревшись ходьбой, Сантэн почувствовала, что двигаться стало легче, но знала, что слабеет с каждым шагом. Солнце поднималось все выше, жажда начала сжигать нутро, и девушка стиснула зубы, не в состоянии даже крикнуть. Губы распухли и потрескались, опухший шероховатый язык вязкая слюна прилепила к гортани, и он не ворочался.
Она склонилась над набежавшей волной, окунув лицо; потом смочила в воде свою брезентовую накидку и свою скудную одежду, едва удерживаясь от искушения испить чистой и прохладной морской влаги.
Но облегчение было временным. Когда морская вода на коже высохла, кристаллы соли начали жечь опаленные солнцем места, потрескавшиеся сухие губы горели, кожа натянулась так, словно вот-вот порвется, точно пергамент, а жажда стала одержимостью.
В середине дня на влажном песке впереди она увидела несколько черных движущихся фигур и с надеждой заслонила от солнца глаза. Однако фигуры превратились в четырех крупных морских чаек, с белоснежной грудью и черными спинами; грозно щелкая длинными желтыми клювами, птицы с криками дрались за кусок чего-то прибитого к берегу.
Когда Сантэн, шатаясь, подошла, птицы расправили крылья и взлетели, оставив ей добычу, слишком тяжелую, чтобы унести. Это была крупная дохлая рыба, уже истерзанная клювами чаек. Сантэн с новыми силами пробежала несколько шагов и опустилась возле нее на колени. Она взяла рыбу обеими руками, но тут же подавилась, выронила ее и вытерла руки о брезент. Рыба протухла, пальцы утонули в мягкой разлагающейся плоти, будто в застывшем жире.
Сантэн отползла и села, обхватив руками поджатые к груди колени, глядя на разлагающуюся рыбу и пытаясь забыть про жажду.
Ей потребовалось все мужество, но она наконец вернулась и, отвернув лицо, чтобы не так остро чувствовать вонь, вырвала ножом кусок беловатого мяса. Отрезав крошечный кусочек, осторожно положила его в рот. От сладковатого привкуса гнили Сантэн сразу замутило, но она тщательно разжевала мякоть, высасывая из нее тошнотворный сок, выплюнула остаток и отрезала новый кусочек.
Противная себе самой почти так же, как омерзительная падаль, из которой она продолжала высасывать жидкость, Сантэн устроила передышку, когда сообразила, что заставила себя протолкнуть в горло чуть ли не полную чашку жижи.
Мало-помалу съеденное оживило ее настолько, что она почувствовала прилив сил, достаточных для того, чтобы идти дальше, и побрела по воде, пытаясь отмыть лицо и руки от вони. Но привкус гниющей рыбы прочно держался во рту все то время, пока Сантэн медленно шла вдоль кромки берега.
Перед самым закатом ее захлестнула новая волна слабости, и она опустилась на песок. Неожиданно на лбу выступил холодный пот, в желудке началась резь, словно Сантэн ударили мечом, и она согнулась.
Началась отрыжка, вкус тухлой рыбы заполнил рот и нос.
Девушка тяжело выдохнула, и из горла хлынула горячая рвота. Сантэн в немом отчаянии смотрела, как извергает на песок все съеденное с таким трудом, а потом живот схватило так, что ее тут же пронесло.
«Я отравилась», — промелькнуло в голове, и Сантэн снова ткнулась в песок, корчась от спазм, беспрестанно следовавших одна за другой, пока измученное тело упорно исторгало из себя отраву. Было уже темно, когда приступ тошноты прошел. Стянув с себя испачканное белье, она отшвырнула его в сторону и поползла к морю. В набежавшей волне омыла тело, окунула в воду лицо и сполоснула рот, готовая заплатить новым приступом жажды за мимолетное ощущение чистоты.
А потом, опять на четвереньках, выбралась за линию прибоя и, дрожа от холода в обступившей ее темноте, приготовилась умереть.
* * *
Вначале Гарри Кортни был так занят подготовкой спасательной экспедиции, которой предстояло пересечь Намибийскую пустыню, страшный прибрежный район, не без причин названной Берегом Скелетов, так возбужден, что не успел задуматься о шансах на успех.
Для Гарри было достаточно того, что он притворялся человеком действия.
Как все романтики, в мечтах он часто воображал себя в этой роли, и теперь, когда подвернулась возможность, он ухватился за нее с рвением фанатика.
В долгие месяцы после того, как из военного департамента пришла телеграмма — шершавый серый конверт с коротким сообщением: «Их Величество с прискорбием извещает Вас, что Ваш сын, капитан Майкл Кортни, погиб при исполнении…» — жизнь Гарри превратилась в никчемное, бесцельное, бессмысленное существование. А потом — чудо! — пришла вторая телеграмма, на этот раз от брата-близнеца: «Вдова Майкла, ожидающая рождения твоего внука, осталась из-за войны без крова и средств существованию тчк срочно выясняю возможность отплытия первым пароходом Кейптаун тчк пожалуйста встречай и всем позаботься тчк срочно ответь тчк письмо отправляю следом Шон». С получением этой телеграммы жизнь для Гарри будто началась заново. Но когда и эта надежда была жестоко похоронена в темных зеленых водах Бенгуэльского течения, Гарри невольно почувствовал, что больше не может позволять жизни наносить ему сокрушительные удары, доводя до беспросветного отчаяния. Он должен, отбросив всякие сомнения, заставить себя поверить, что жена Майкла и ее неродившийся ребенок после кораблекрушения выжили в пустыне. Надо думать только о том, что они ждут именно его, ждут, что он придет и спасет их. И единственный способ добиться успеха — отбросить всякие разумные доводы и заняться бурной деятельностью, какой бы тщетной и бессмысленной она ни казалась, а уж если и это не поможет, то тогда стоит поискать опору в неисчерпаемой вере Анны Сток, вере твердой и незыблемой, как скала.
Они вдвоем прибыли в Виндхук, захваченную два года назад прежнюю столицу Немецкой Юго-Западной Африки. На вокзале их встречал полковник Джон Уикенхэм, исполнявший обязанности военного губернатора территории.
— Здравствуйте, сэр, — почтительно поздоровался Уикенхэм с Гарри. За последние дни он получил множество телеграмм, в том числе от генерала Янни Сматса и еще одну — от больного премьер-министра генерала Луиса Боты, и все с приказами оказать прибывшим всяческую поддержку и содействие.
