— Не морочь мне голову! — резко оборвала ее Мерильда. — Какое тебе дело до всей этой свистопляски? Выбирайся-ка и ты в Штаты. Так будет лучше.
— Не имею права.
— Понимаю. Нет приказа твоего Центра?
Бланка грустно усмехнулась:
— Да. Нет приказа моего Центра...
— Смотри, как бы он ни пришел слишком поздно. Уж будь уверена: когда запахнет жареным, они удерут первыми.
Подошла к подруге, мягко обняла ее. На Бланку пахнуло духами и теплом, и впервые за весь вечер она почувствовала Мерильду такой, какой знала всю жизнь. «Боже мой! Закрыть бы глаза и представить, что ничего не случилось... Ни с Кубой, ни со мной, ни с Конрадом...»
— Ты так ничего и не рассказала о себе, — мягко проговорила Мерильда. — Где ты сейчас живешь? Как? С кем?
«Как меняется ее голос...» — снова подумала Бланка. Прижалась к ней. Начала рассказывать: она снимает комнатку у самого залива, на авениде Уна. Когда конфисковали их дом, по ошибке конфисковали и все ее вещи. Она как раз была тогда в Сьерре. Вернулась — ни дома, ничего...
— Бедняжка! Хочешь, возьми что-нибудь из моего барахла. Бери все, пригодится. Мне уже... — Мерильда вздохнула.
— Нет, ничего не нужно. Все необходимое у меня уже есть.
— У солдата все имущество в ранце?
— Вот именно...
Мерильда, не опуская рук, равнодушно и даже как-то неприязненно оглядела комнату:
— Ну что ж, пусть остается управлению по конфискации...
Бланка уткнулась носом в ее плечо:
— Мне очень жаль, что ты уезжаешь. У нас была с тобой странная дружба. Ты всегда была такая красивая, такая элегантная! Я во всем хотела походить на тебя и... и даже завидовала до слез!
Мерильда вздрогнула:
— Ты говоришь как на моей панихиде.
— Нет. Просто рвется последняя ниточка с прошлым. А я — как форточка в пустой квартире... — Бланка почувствовала, что она сейчас заплачет. Замолкла. Осилила комок в горле: — Когда твой самолет?
— На рассвете.
— Тебе помочь?
— Не надо. Кажется, все. Больше не разрешат. Придется положиться на Конрада.
Она отошла от окна, плеснула в бокал баккарди, залпом, не разбавляя, выпила.
Бланка взяла из груды платьев одно, голубое с кружевами, приложила к талии. Вспомнила: на ней тогда было такое же — голубое с кружевами. Ей исполнилось шестнадцать. Ее первый бал. И он танцевал с ней... Помнит ли он тот бал? Помнит ли он все, что было у них потом?.. Они уже хотели обручиться. И вдруг все оборвалось. Где он? Что он?.. Неужели он все забыл? Не может быть! Но тогда почему же за все это время — ни слова, ни строки, никакого известия? Боже, она так давно ничего не знает о нем!..
— Что ты знаешь о Конраде? — спросила она.
— За него не беспокойся. Он стал в Штатах крупным боссом. Хоть магистр искусств, а не дурак. Не то что покойный муж его сестры и ваш родственничек.
— Босс...
В приложении к Конраду это слово Бланке не понравилось. Конрад — босс... Наверное, это очень глупо и старомодно, но она все так же самозабвенно и пылко любит его, как в тот первый день, в шестнадцать лет. Она держится за эту любовь, как тонущий в море за борт шлюпки. Но может быть, в этом ревущем, взбунтовавшемся море только любовь и верность имеют смысл. Уляжется буря, утихнут страсти — и они увидят солнечные и прекрасные берега. Они приглядятся — и окажется, что это все та же Куба, очищенная новыми ветрами, промытая новыми дождями. Что-то подобное говорил ей Конрад. Сейчас она представила его лицо и почувствовала, что ей стало легче. И наконец сказала то, ради чего пришла сюда:
— Передай Конраду: я все так же люблю его. Передай! И я верю в него...
— Для этого ты и пришла?
— Нет.
— Не ври. Смешно! Среди этой крови и грязи ты еще можешь любить и верить... Хорошо, я передам.
Бланка достала ключ, протянула:
— И вот... От моей комнаты. Авенида Уна, тридцать семь. Если он вернется... Когда бы он ни вернулся...
Мерильда взяла ключ, спрятала:
— Уна, тридцать семь. Хорошо. Ты останешься ночевать?
Бланка заторопилась, одернула блузу:
— Не могу. В полночь заступать на дежурство. Боюсь, не смогу и проводить — меня сменят на посту только на рассвете, и я сейчас же уеду.
— Какое дежурство? Какие посты? Что ты вообще сейчас делаешь?
Мерильда отступила на несколько шагов и впервые внимательно оглядела подругу. На Бланке была голубая блуза, зеленые брюки с накладными карманами, высокие ботинки на толстой подошве — форма милисиано.
— Что это за маскарад?
— Я работаю на радиостанции «Патриа».
— Поешь?
— Пишу репортажи.
— Кому это нужно?
— Прежде всего мне.
— За это платят деньги?
— Немного... Дело не в деньгах.
— А-а, понимаю...
— Я работаю целые дни, а иногда и ночи. Сейчас пойду на пост, а утром уезжаю в Лас-Вильяс. Я устаю как мул, никогда в жизни так не уставала. Но мне это нужно!
Мерильда покачала головой:
— Ох, Бланка, не кончится это добром! Ты суешь свою глупую романтическую башку в самую пасть.
— Что же мне еще остается? Я должна».
— «Должна, должна»!.. Как хорошо не быть никому ничего должным! И себе — в том числе! — перебила Мерильда. — Как я рада, что уезжаю!
— Счастливого тебе пути.
Они обнялись, поцеловались.
— Жду тебя в Штатах. Братцу все передам. А ты береги себя.
Бланка отошла к дверям, в последний раз обвела взглядом комнату:
— Адиос, Мери...
Вышла.
— Ох как стучат твои ботинки! — бросила ей вдогонку Мерильда и снова склонилась над чемоданами.
Гулко хлопнула дверь. Бланка с минуту постояла в палисаднике. Воздух был густой и душистый. Горьковатый. Она поймала на циферблат часов отсвет из окна. На посту ей надо быть через полчаса. Нога уже ныла меньше, и штанина высохла.
Пора!..
Девушка пошла вниз по улице, к черному до горизонта, неугомонно грохочущему океану. «Да, как гулко стучат мои ботинки!..»
Было уже совсем темно, когда, закончив все дела на борту, Лаптев смог наконец сойти на пирс.
Теплынь!.. Трудно представить, что в Москве в этот самый час идет снег и светятся за стеклами окон разноцветные огоньки елок... Андрей Петрович пообещал внуку привезти живого крокодила — такого, как на марке. На худой конец — обезьянку или попугая.
Город мерцал огнями в нескольких километрах от порта. А здесь тянулись пакгаузы, глухие заборы.
Поздно. Но утром у него дела на судне, да и Лена может уйти. А у него всего-то двое суток...
Андрей Петрович поднял руку.
Такси оказалось «кадиллаком» — ни более ни менее — с желтой крышей и с девицей-негритянкой за рулем. Лихо развернув, девица вырулила на автостраду. Машина нырнула в тоннель, сверкающий белой глазированной плиткой, и вынеслась на набережную. Справа громоздились башни крепости. На дальней, выступающей в море, вспыхивал, скользил по воде и гас голубой луч прожектора. Вспыхивали и гасли огромные огненные письмена.
