Артюхова всхлипнула и, сжавшись, забралась в машину.
«Все! Дело, кажется, сделано», — облегченно подумал Дудин, взглянув на часы. С начала операции по задержанию прошло три минуты.
Но он ошибался. Дело только начиналось.
Из показаний гр-на Ломидзе Георгия Давидовича, 1960 года рождения.
«Я познакомился с Артюховои Т. М. В 1982 году, когда она отдыхала на море. Она мне нравилась, и я хотел на ней жениться. В четверг, 27 августа, она мне позвонила и сказала, что хочет ко мне приехать на месяц. Она прилетела в пятницу и жила у меня без прописки. На вопрос работников милиции, кто у меня живет и знаю ли я Артюхову Тамару, я ответил, что живет моя дальняя родственница из Ленинграда, а никакую Тамару я не знаю. Я так ответил потому, что меня задело вмешательство милиции в мою личную жизнь. Кроме того, Артюхова говорила, что ее зовут Виолеттой, и я ее так всегда называл. После того, как я рассказал об этом разговоре Артюховой, она попросила меня увезти ее куда-нибудь в другое место. На мой вопрос: почему ею интересуется милиция, она ответила, что в городе, где она живет, один мужчина к ней сильно приставал, и она была вынуждена его ударить лопатой. Кто этот мужчина и серьезно ли он пострадал, она не говорила. Изъятое у меня при обыске самодельное огнестрельное оружие типа «пистолет» я изготовил сам и имел при себе для самозащиты, так как Apтюхова сказала, что ее ищут и хотят наказать дружки того мужчины, которого она ударила».
Показания Ломидзе, в сущности, ничего нового не дали. Дудин ждал, когда приведут Артюхову. В маленькой комнате отделения милиции, которую ему отвели для допроса, дышать было нечем, рубашка на спине взмокла, и хотя на столе надсадно стрекотал вентилятор, толку от него не было никакого.
После часа, проведенного в изоляторе временного содержания, куда ее поместили не без умысла, чтобы как выразился Цурцумия, «остудить горячие мозги» Артюхова выглядела слегка поблекшей. Тем не менее поймав изучающий взгляд Дудина, она передернула плечами и уселась на стул, высоко закинув ногу на ногу.
— За что меня арестовали? Я буду жаловаться! Не имеете права!
Дудин посмотрел ей в глаза. Девчонка бравировала, но заметно было, что больше со страху.
— Во-первых, сядьте приличнее, Артюхова. И ведите себя скромнее, — сказал он строго. — А во-вторых, здесь вопросы задаю я. Так вот, первый вопрос. Вы ушли из дома в воскресенье, 23 августа, в двенадцать часов дня и вернулись лишь в среду в одиннадцатом часу вечера. Где же вы были все это время? Только не рассказывайте мне сказку про остров и сломанный катер…
Она беспокойно завозилась на стуле, пробурчала куда-то в сторону:
— Откуда я помню? И какое вам дело, где я была? У подруги!
— Назовите фамилию, имя, отчество, адрес подруги. Мы проверим.
Насупившись, она промолчала.
— Ладно, я постараюсь освежить вашу память, — неумолимо сказал Дудин. — Ответьте, что вы делали в гараже Лаврикова?
Она округлила глаза.
— Какого еще Лаврикова?
— С которым вы в воскресенье познакомились на шоссе. Тот самый Сережа… Неужели запамятовали?
Артюхова отвела взгляд, сердце нехорошо сжалось: «Пронюхали». Умом она понимала, что лучше обо всем рассказать, сейчас же, самой. Но что-то мешало ей это сделать, а заставляло, наоборот, упираться и молчать.
По тому, как неуступчиво поджались ее губы, Дудин понял, что ответа дождется не скоро. Он вдруг почувствовал, что изрядно устал. С шести часов на ногах, перелет, жара, напряжение и всего один бутерброд впопыхах. «Она что — глупая? Не соображает, что ей грозит?» — подумал с досадой. Захотелось прикрикнуть, громыхнуть по столу кулаком. Но, подавив в себе набежавшее раздражение, спросил ровно:
— А за что вы ударили лопатой гражданина Мальцева?
Она метнула в него неприязненный взгляд.
— Чего пристали? Не знаю я никакого Мальцева!
Дудин достал фотографию. Василий Савельевич был в белой рубашке и галстуке, волосы прилизаны до глянца, на губах усмешка.
— Узнаете?
— Первый раз вижу! — Голос ее звучал вполне искренне.
— Допустим. И тем не менее вы его ударили. Два раза.
Артюхова беззвучно залилась слезами, зло размазывая по щекам черную тушь. Ей вдруг ясно представилось, что пришел конец той бездумной, беспечной жизни, которую она вела до сих пор и которая так ей нравилась… А Гоги оказался обыкновенным болтуном — обманул, не защитил, струсил…
Дудин взял графин и налил ей полстакана воды.
— Выпейте. Слезами горю не поможешь.
Она глотнула, брезгливо поморщилась — вода была теплая, застойная.
— Дали бы лучше сигарету…
Он пододвинул ей пачку «Явы» и коробок спичек. Выждав, пока она сделает затяжку, заговорил, глядя на нее в упор:
— Слушайте меня внимательно, Артюхова, я хочу, чтобы вы поняли. Гражданин Мальцев Василий Савельевич 27 августа в десятом часу вечера был убит и ограблен возле гаража вашего знакомого Лаврикова. И у нас есть все основания полагать, что совершили это преступление вы, Тамара Алексеевна.
— Что?! — она выронила сигарету.
— Мы располагаем вескими доказательствами. Так что, лучше всего для вас — это чистосердечно во всем…
— Нет! Нет! — Кажется, до нее наконец по-настоящему дошло, в чем ее обвиняют. Побелела, вскочила, руки прижала к груди, замотала головой, даже ногой топнула.
— Сядьте, Артюхова, — приказал Дудин. — И отвечайте по существу. Без истерики.
— Да, вам бы так… — заговорила она, всхлипывая, давясь слезами. — …Три дня… не евши… в темноте… лампочка перегорела… сигналила, кричала, стучала… Озвереешь… А потом… Я думала, явился этот хмырь Сережа… Наиздевался и… Меня аж всю затрясло! Схватила… что попалось под руку и ударила… Только один раз! Он сказал: «Ой!», отступил назад и упал… Я лопату бросила и к дороге. А после опомнилась: это же не он. Не Сережа! Я назад… Думаю, может, помощь нужна. Но… — Она внезапно осеклась…
— Что же вас остановило?
Артюхова вздохнула, вытерла ладошкой глаза, сказала проникновенно.
— Другой человек там был! Вот. Честное слово!
Перед отъездом в аэропорт Цурцумия отвез Дудина на берег моря искупаться. Жара начинала спадать, но клонившееся к закату солнце еще сияло вовсю и нагретая за день вода приятно нежила тело. Дудин шумно нырнул, ощутив проникающую во все поры свежесть, проплыл немного под водой, вынырнул, блаженно расслабившись, забыв на миг обо всем на свете, и брассом заскользил к буйкам.
Когда он выбрался из воды, отфыркиваясь и с наслаждением оглаживая себя ладонями, Цурцумия (сидел, подстелив газеты, на берегу), сверкая улыбкой, сказал:
