Бежать на покаяние в церковь было как-то для него неестественно, все равно, что покупать индульгенцию. Надо было поговорить с нормальным человеком, у кого есть душа и совесть. Пусть это не будет праведник, пусть это не будет священник, но пусть это будет тот, кто в данный момент может быть искренним перед собой, кто не озлоблен и не лжив.
Однако дел навернулось неожиданно много, стало не до крестиков. Ромуальд прекрасно научился извлекать информацию из всего, что было доступно: книг, фильмов, тошнотворных газет, продажного телевидения, рекламы всякой дряни, выступлений политиков (в живую), даже разговоров вокруг. Как ни странно, именно в настоящее время, когда избыток и доступность новостей позволяли избирательно к ним относиться, было сложнее докопаться до истины. Он мог назвать имена китайцев и латышей, делавших октябрьский переворот 1917 года, мог рассказать, в каких штатах сейчас проживают евреи-выходцы с юго-запада Нью-Йорка, носящие еврейскую фамилию Ленин. К примеру, бодрая старушенция Маргарет Ленин, прославившаяся в узких кругах своими феминистскими выходками. Но не мог сказать, кто из нынешних пустословов является действительно ширмой, а кто — действующим подстрекателем, провокатором или идейным лидером. Главное, за что его ценили определенные люди, это способность разобраться в степени продажности того или иного субъекта. Конечно, если, у них хватало денег. Ромуальд старался никого самостоятельно не убивать, за него это делали пышущие гневом проданные товарищи, обворованные компаньоны и прочие, прочие. «Белая стрела» безобразным образом мутировала. Отдельные Робины в «капюшонах», умело направляемые ложью, клеветой и передергиванием фактов, сменились бессистемной бандой полуграмотных парней в погонах неармейского образца. Чем меньше город — тем больше беспредела позволяло себе то сообщество, организованное по принципу: я хозяин — ты говно. Это уже не «Белая стрела» была, а какая-то вязкая болотная жижа совсем не белого цвета.
Ромуальд поехал в былой родной город, чтобы навестить могилку отца. Город еще больше захирел, грязь и дорожные провалы были такими, что в них могли жить какие угодно существа, именующиеся нечистой силой, нисколько не опасаясь быть потревоженными. В первый же день своего приезда он встретил на улице одинокую женщину, злобно оглядывающуюся вокруг. Был обеденный перерыв, она вышла из памятных шикарных апартаментов, откуда простые люди редко выходят счастливыми. Перед ней быстро выскочили молодые девушки и, поминутно оглядываясь, заспешили в ближайшее кафе. «Секретарши, что ли?» — подумал Ромуальд. Когда же появилась эта женщина, то, казалось, даже птицы перестали петь: воробьи, вороны и голуби. «Точно, секретарши», — решил он. — «А это та толстая тетка, что самым беспардонным образом убавила мне жизни». Без всякой плохой мысли он пошел к ней навстречу.
Толстая тетка была настороже. Увидев приближающуюся фигуру, она засунула руку в сумочку, где, наверно, находилась какая-нибудь тревожная кнопочка, чтобы прибежала кодла ментов и скрутила злоумышленника. Кто еще может двигаться к ней навстречу? Обычные людишки пережидают по углам, или меняют сторону дороги.
Но Ромуальд подошел поближе и широко улыбнулся.
— Ну, здравствуйте!
— Пошел вон отсюда, сейчас милицию вызову! — ответила толстая тетка. — Чего-то больно быстро тебя выпустили. Ну, это мы исправим.
Она допустила ошибку, потратив время на несколько ненужных слов. Узнала Ромуальда, вызвала ментов, потом бы разговаривала. Или понадеялась на то, что сейчас здесь, в центре города день, а не ночь?
Еще не закончив говорить, толстая тетка повела себя странно: пальцы рук, да и все руки у нее онемели, мелкими пожиманиями плеч, она вытащила кисть из сумочки, и сцепила ладони перед собой, как в позе «лотоса».
То же самое сейчас делал Ромуальд. Но в отличие от этой злобной толстой тетки, со стороны его стало практически не видно. Так, промелькнет какой-то блик — и все. Секретарши из кафе с удивлением смотрели через стекло, как их строгая босс бросила под ноги сумочку из крокодиловой кожи, потом подняла руки в йоговском жесте.
— Совсем крышняк снесло, — сказала одна.
— А в субботу в ресторане как прыгала по залу, даже платье на спине порвалось, вымя чуть не по коленам стучало. Господи, пусть ее на повышение переведут, — ответила другая.
— Ну и что? Придет такая же. Харю наест, лучше не будет. Если только хуже.
А толстая тетка в это время сипела сквозь оскаленный рот:
— Тебя упекут пожизненно. Тебя не будет жизни. Теперь ты — конченый человек, Карасиков.
— Ого, даже имя мое вспомнила. Я же ничего не сделал. За что ж меня в кандалы?
— Лично буду ходатайствовать против тебя! — говорила тетка, и глаза ее от усилия вылезали из орбит.
Ромуальд изменил положение рук, уперев одну в бок, а другую поднеся ко рту.
— Я не хотел тебя трогать. Ты и так тронута. Но если ты не заткнешься, придется тебе познакомиться с адом. Надеюсь, он существует. Тебя там не могут не ждать.
То же самое проделала толстая тетка, но она отнюдь не собиралась замолчать:
— Кто ты такой, чтоб мне указывать, — ей было очень трудно разговаривать сквозь почти неподвижные сведенные странной судорогой челюсти, но она упорствовала изо всех сил. — Сдохнешь еще здесь, сволочь.
Ромуальд посмотрел на нее почти с сочувствием. Кто такие эти люди, возомнившие в себе безграничные возможности решать людские судьбы по своему усмотрению и настроению? Или они не ведают, что творят? Он запихнул два пальца в рот, на манер жеста, вызывающего рвоту у отравленных людей, но только не стал давить на язык. Наоборот, он изобразил, что пихает свой язык в горло, напрягая мышцы, будто и в самом деле намерен сделать это.
Толстая тетка повторила все в точности. Единственное, она ничего не имитировала. Очень скоро дышать ей стало нечем, ноги у нее подкосились, и она рухнула на грязный тротуар. Под ней начала расплываться зловонная лужа, Ромуальд деловито проверил пульс, убедившись в его отсутствии, перешагнул через мертвое тело и пошел вперед. Метров через сто он позволил себе стать более заметным, вытер пот со лба и потер виски: перед отъездом он должен был поправить оградку на могиле отца и сделать еще одно дело. По старой памяти.
Поездка в родной город у него была не случайной: поблизости, в другом городке, обнаружился человек, донельзя досаждавший местную милицию. Был он Художником, жил с семьей очень уединенно во временном своем жилище, волею судьбы бывшим еще и памятником архитектуры. Образование его было очень академичным на фоне всяких там художественных школ и отделений рисования в педучилищах — закончил он в свое время ЛИСИ (Ленинградский Инженерно Строительный Институт). Ромуальд захотел просто переговорить с этим человеком. Может быть, та смутная тревога, день ото дня разрастающаяся в его душе, пропадет. Может быть, он поймет что-нибудь доселе скрытое от него.
