— Таня, как все таки легко, вас ввести в заблуждение, — говорю. — Бывают — добрые, и бывают — добренькие. Сергей — добренький. Весь такой: Сю-сю пу-сю ха-ха, а на деле, пальца в рот, я бы ему, не… Вообще не советую, совать ему в рот какие-то части тела или хрупкие предметы.
Скоро с нами попрощался Журавлев, пожелал спокойной ночи, и ушел. Сегодня его совсем не было слышно, устал от экскурсии, и рыбачил пол дня, обещал кстати, принести завтра на жареху ведро окуней. Антон пошел его проводить.
Мы выпили еще немного водки, и разговор стал налаживаться. Таня еще держалась, но Инесса не смогла простить Игорю получасового отсутствия, вся любовь, вся нежность, что копилась все эти тридцать минут, неиссякаемым потоком хлынули на меня. Как-то пропустил момент нашего духовного сближения. Не помню, когда пододвинулась так близко, как моя рука оказалась на ее коленке?.. И вообще, как так получилось, что мы целуемся?
"Ой какой ужас!.. Ой какой кошмар…" — ужасалась Таня. Она пересела ближе к Сергею и он рассказывал ей страшные истории: про девочек с косичками, про ребенка на рельсах, про бродячих покойничков.
Когда мы с Инессой не целовались, то пили. Причем, я уже пропускал; последние две Инесса выпила сама.
— Инесса, тебе будет плохо, — говорю.
— Ты мой папа?! — сказала она, страстно, вскарабкалась на меня.
— Я не твой папа. Твой папа сейчас заявится и навешает мне трындюлей, кстати правильно сделает.
— Как тебя… Глеб? Глеб, надо выпить…
— Не пей больше, поверь, еще рюмка и тебя, просто вырубит… Не надо… Даже я не пью, просто знаю, как оно бывает…
— Какой ты рассудительный, до тошноты.
— О! Тебя тошнит, да?
— Нет, нет, нет!
— Если ты сказала это слово… это не спроста… Поверь моему опыту… Я знаю, как оно бывает…
Налила себе полный стакан, выпила не закусывая. Меня передернуло.
— Ты замерз?.. Хочу тебя, пойдем в палатку…
— Не.
— Чего?
— У меня принципы.
— Какие еще цыпы? Что еще за хрень такая? Ха-ха… Йодом прижжем и все пройдет.
Улыбнулся. Удивительно: еще чего-то соображает, еще шутит.
— Понимаешь? — говорю. — Есть мужики, которые спаивают баб, а потом тащат их в постель…
— Только не говори, что ты не такой!..
— Я, именно такой. Но я сегодня, такой пьяный…
— Ты понимаешь, что я тебя люблю?!
— Я сам, тебя люблю!
— Так, как тебя зовут? Я ведь не шучу, я ведь всем сердцем… Глеб — вспомнила, Глеб, я люблю тебя… Пойдем скорее…
— Не… нет.
— Ты же сказал, что любишь меня!
— Я от слов своих не отрекаюсь, но… Мы должны сначала получить благословение твоего папы.
— Кого?!
— Папы твоего.
— Зачем?
— А иначе не получится. Такова моя физиология.
— Ты издеваешься, да? Думаешь, я пьяная и издеваешься?!
На меня вдруг смех напал, смеялся, не мог остановиться. И вроде повода нет, но смешно, аж захлебываться стал…
— А может, ты голубой? Аааа!.. Я сейчас буду плакать!
— Инесса-Инесса, ну подумай, давай вместе подумаем, давай?!
— Давай!
— Давай, да?!
— Давай! Давай! Давай!..
— Ты представляешь себе звукоизоляцию палатки? А тут люди: Таня, Сергей, те — скоро припрутся…
— А мы тихонько… Тихонько… Тихонечко…
— Да хрен там… Не умею я тихонько-тихоничко. Хочешь, завтра прогуляемся, что-нибудь придумаем… Хочешь?
— Аж завтра?
— Ты много выпила любовь моя. Я боюсь, что завтра не смогу смотреть тебе в глаза, понимаешь? Хотя, ты не понимаешь…Ты когда-нибудь столько пила? Тебе плохо? Тебе плохо!
— Опусти меня… Тошнит.
— Аккуратнее, аккуратней, потерпи, потерпи…
Отбежали метров пять. Инессу стало рвать. Я вернулся к столу, взял бутылку минералки и полотенце.
— Что с ней? — спросила Таня. — Блюет?
— Ни без этого, — говорю.
— Глеб, уложи ее пожалуйста, пусть поспит.
— Вас папа искать не будет? Я могу ее к вам отнести. А вообще смотрите, у нас места полно.
— В палатку…
— Окей.
Но сразу не легла, ее рвало еще минут десять. Я умывал ее лицо, обтирал полотенцем, только она прополощет горло и опять… Когда ее рвало она начинала громко рыдать, причитая: "Мне страшно… мне страшно… Я так этого не люблю… Я так этого боюсь…"
— Ну-ну любовь моя, не плачь, сейчас все пройдет, сейчас ляжешь…
— Глеб, нужна помощь? — спросила Таня.
— Не надо! — сквозь слезы крикнула Инесса, схватилась за карман моих джинсов. — Не уходи!
— Я здесь, здесь, — говорю ей, — не волнуйся. Таня, мы справимся.
Уложил девушку в палатку, снял с нее босоножки, накрыл ноги одеялом.
— Попробуй уснуть, — говорю.
— Не уходи.
— Хорошо. Тебе лучше? Тебя немного отпустило…
— Мне очень плохо… Все кружится… Подними меня…
Помог ей приподняться, держа на весу заготовленный тазик. Минуту поглотала слюну, опять легла.
— Возишься со мной, как с ребенком. Так стыдно. Я такая дура… Ты ненавидишь меня… Пойми, я никого не хотела обидеть… Простите меня… Я опозорила папу… — Опять плачет.
Совсем пьяная. Надо бы ей что-то съесть, а-то уснуть не сможет, а завтра вообще — хана.
— Я сделаю тебе бутерброд, и ты съешь: хорошо? Договорились?..
— Не уходи…
— Эй кто-нибудь! Принесите бутерброд! С сосиской…
— Только не с сосиской! — жалобно взмолилась Инесса.
— Только не с сосиской! — говорю. — И салата!
— Чуть-чуть…
— Чуть-чуть!
Поела, ей лучше, показалось, что спит, попробовал выйти, но она крепко держала за руку.
— Куда?
— Я здесь, здесь…
Вот блин. Я бы кстати уже бы и выпил бы, с удовольствием бы… Ладно, потерпим, и вообще больше не пью… все… Лег рядом, почувствовал, засыпаю.
— Глеб, ты спишь?
— Да.
— Мы скоро уйдем, — сказала тихо, почти шепотом.
— Зачем, оставайтесь.
— Мы завтра придем, хочешь?
— Хочу.
— А, что мы будем делать? А, что вы обычно делаете, целый день?
— Тебе, этого нельзя, у тебя печень неподготовленная…
Я с закрытыми глазами, но она выдохнула и догадался, что улыбается.
— Тебе лучше? — спрашиваю.
— Голова кружится, и слабость… Так что, мы будем делать? — повторила вопрос.
— Будем играть в волейбол.
— А еще?
— В карты.
— А еще?
А еще я буду загадывать загадки про лжецов и хитрецов, и про фальшивые двадцать пять рублей, и про пятьдесят монет, и про…
— А еще?
— Можем порыбачить, пойти за грибами… Хочешь, покажу тебе поляну с камнями?
— Хочу. А что еще?
— Еще… еще… если ты захочешь… я возьму вот это одеяло, бутылочку вина и мы пойдем… пойдем куда-нибудь, подальше от всех… Позагораем… там…
