– Как… как грифон. – Смеется Стивен.
– Да. И чудо разрушает наше кое-как слепленное своё, оттого мы и пытаемся оправдать сами себя, пытаясь, объяснить чудо рационально. Мы оправдываем страх потерять своё, в первую очередь. Защищаемся. Хотя даже и так, чудо не перестает быть чудом и потому мы его отторгаем. А нормальность отношений многих пугает и настораживает, но я трезвый реалист, – Коста смеется, – и мне приходиться принимать эти отношения, как необходимое. Например, Бориса подвезти мог только Иво, а Иво не сказал об этом. Почему? Он совершенно уверен в том, что Борис не мог этого сделать. Он сам себе прокурор, но не прокурор Борису, а если бы был уверен, что тот и сделал, все равно бы его не выдал «Не мое дело судить и наказывать». Каждый здесь самостоятелен, состоятелен и сам себе судья, но не другому. В конечном счете, это и помогает больше всего.
– Наверно молчанием? – задумчиво спросил Стивен.
– Невмешательством, – ответил Коста.
– А почему ты догадался, что Борис как-то к этому причастен? – спросил Александер.
– А Калоян?
– Советник Калоян, комиссар знал? – Стивен надел очки, мельком взглянул на Косту и тут же снял.
– А как же. Хъ. Он приходил к Борису, как обычно сватать за него свою сестру, а заодно и выяснить, причастен Борис или нет. И выяснил. Он не мог не выяснить, кто что знает. Он на то и комиссар магистрата. И на месте побывал первым. А не сказал? Как можно сказать на будущего родственника? Тем более зная, что Борис не виноват. Главное, Калоян теперь знает то, что ему нужно было знать. Быть в курсе. Здесь легко. Здесь всё естественно.
Итак. Никто, кроме Иво, не ехал оттуда в такую рань. Борис испачкался в глине на Беличьем Ручье. В том месте ручей падает водопадом в овраг. Хъ. Глина – вечная спутница следопыта! Там он выбирался, и там его подобрал Иво. По времени подходит. А я увидел грязные сапоги. Борис никогда не ходит в грязных сапогах, даже когда работает в грязи. Значит ехал в непонятном настроении, не заботясь о своем виде, а он аккуратен.
– Но почему он не доехал до Лазарета?
– Иво высадил его у лавки, не хотел впутывать, а Борис не хотел усложнять ситуацию. Иво старше, а Борис послушлив. Кто-то заменил Бориса в телеге у раненого, и я думаю, это фонарщик Снайге, фонари не были погашены вовремя.
– А Калоян? Он нашел шерсть и перья в темноте!
– Вы плохо знаете Калояна, так как мало видите его днем. А ночью вы спите чаще всего. Он ночной человек. Ночь и Калоян – друзья.
Александер и Стивен переглянулись. Стивен опять одел очки и глянул на Косту. Коста закурил и продолжил,
– Прекрасные здесь люди, они говорят: – «Пусть себе разбираются, а мы делаем свое дело». Я бы тоже не говорил вам. Простите. Чтобы Стивен не включил свое агрессивное воображение. Теперь ясно, грифон в Овраге. Жив и здоров. Велет, медведь и прочие ни при чем. И мы можем сузить поиски. В Овраге никого. Значит «нечто» слетел с Ели в поле. Мало того, никто не видел больше того, что мы сами знаем. А это много. Борис ни при чем. Грифон говорил о книге и сказал не без умысла. Ему надо было сказать правду хотя бы об этом. Врать он не может. Может о чем-то умолчать.
Александер помолчав, подтвердил, – по природе у него нет совести, но естественное чувство долга осталось. Придет время, и он расскажет все. Но когда? «Через сто лет»… Даже если Еловый Народ разберется сам. Коста, а чем же помогает реализм?
– Не играю фантазиями с приходящими догадками в салочки, – Коста посмотрел на веселого Стивена, – а выбираю ответы из того, что в Каэнглуме носится в воздухе, как… как летающие корабли. Как перо, за которым нужно идти, – Коста засмеялся, – это похоже на ваше чутье Каэнглума, Александер. Например, мне симпатично, и я принял предположение, что грифон видел этот переплет у того, кого высадил на Ель. И что стрелявший, был седоком грифона. Грифон что-то почувствовал, вероятно, и решил предупредить сороку, – скорее вопросительно, чем утвердительно сказал Коста. – Решил оставить след.
– Или сорока ему рассказывала, – Стивен поглядел в окно.
– И от радости чуть не упала? Нет Стивен, – возразил Александер, – от собственного рассказа сорока не захлебнется в полете. Думаю, теперь все они знают, что нужно искать. Переплет в золоте и камнях. Они позовут ратмусов. Где книги, там и ратмусы.
– Искатели еловые. А вы говорите, здесь проще, – улыбнулся Косте Стивен. – Может, все-таки мы подождем?
– Стивен! – укорил Александер.
– Немного, – не сдавался Стивен. – Я не хочу искать книги!
– Но это так занимательно? – спросил Александер.
– Рутина. Тем более, если книга пропала, значит она не интересна. Книги не пропадают, они изымаются. Это не я, это из отца Никласа.
– А если пострадает кто-нибудь ещё? Ратмусы или паворимаги не будут обращать внимание на людей. Они пойдут по следу до конца. Люди будут им мешать, сами того не понимая, – убеждал Александер.
– А если все же гвал?
– Поэтому мы и должны быть чуть впереди. Хотя сомневаюсь, что он. Нет признаков. Ратмусы спокойны. Спокойны паворимаги.
«Значит книги. – Александер терялся, когда ему напоминали о постоянной занозе. – Теперь неизвестная книга из шкафа Переплетенных Рукописей XVIII века. Полка фенологов – любителей, на которую никто не заглядывает… кроме… Не может быть он! Удивительно, книгу видели, но что это за книга никто не помнил. И тут… выстрелы. Но почему я уверен, что это связано? Интересно, а Коста и Стивен заметили связь?»
А они смотрели в окно. Налетел ветер. Он был виден в листьях и ветвях падуба. Неспокойное дерево представилось вселенской катастрофой. Внутри кроны, среди хлещущих ветвей, как в зеленых струях, играли сороки. Они выглядели огромными рыбами. Как они не путаются в ветвях?
1
В тот же день вечером ратмусы, Пусти и Лору сидели на берегу Оврага спиной к полям. Издалека они выглядели, как два одинаковых пенька. Только у Лору уши были развешаны в стороны, у Пусти стояли торчком.
Рядом прыгала крупная сорока, лапы её были унизаны блестящими кольцами, чуть поодаль сидели трое паворимагов, один из которых отличался размерами и древней желтизной игл.
К ним снизу, по покрытому снегом крутому склону поднимался очень большой человек. Было странно видеть его – гигантский валун катился вверх, словно земля опрокинулась.
– Собрались заговорщики? – проговорил этот человек, поднявшись на край Оврага.
Никто не произнес и звука. Сорока взлетела и села ему на плечо. Потом перелетела на другое. Молча.
– Мне надо только убедиться, что ваши поиски не превратятся в подобие налета на гадрауские коптильни19.
Все молчали, ратмусы старательно таращили глаза на закат, только желтый паворимаг вразвалку подошел к большому человеку и сел рядом.
– А, Фери. Старик, будь осторожен, ты сегодня молчишь откровенней, чем в обычные дни.
Желтый паворимаг приподнялся, заглянул на дно Оврага, потом опять присел.
– Так, – проговорил большой человек, – не хотите – как хотите. Теперь, если никуда не спешите, пойдемте-ка поужинаем. Медведь приглашает. И меня в вашем числе.
Тут сорока оживилась, – я первой найду угощение! И встречу вас на праздничном пути радостных открытий!
Все пришло в порядок, большой человек спускался вниз, за ним катились паворимаги, сбоку обгоняя друг друга скакали ратмусы.
Велет-то помнил, как два года назад одной зимней ночью в самом начале каньона Расколотой Ели произошла большая драка. Четыре паворимага схватились с девятью гвалами….
…Ночь была светлая, морозная, звезд было видимо-невидимо, казалось их больше неба. Луна светила ярко и весь каньон до самого дна хорошо просматривался настолько, насколько мог просматриваться светлой лунной ночью. Ближе к морю, склоны становились круче. Лес редел, деревья здесь были древнее и выше. У Расколотой Ели Турий Проток превратился в неширокую темную реку, вдоль которой мчались девять серебристых теней с золотыми глазами. Эти звери напоминали поджарых медведей с причудливой окраской. От темно-красной спины полосы спускались по желтым бокам и рассыпались пятнами и на ногах заканчивались красноватыми чулками. Крупные головы на толстых шеях и широкая грудь. Короткие морды, золотые глаза. Звери были бы красивы, если бы не кривой оскал и огонь мучительного голода в глазах.
Стая остановилась. Впереди шумел незамерзший порог, слева и справа поднимались стеной скалы. Звери обогнули небольшой гребень и попали в ложбину, заваленную обломками скал и поросшую кустарником глога. Лунный свет обесцвечивал и сглаживал формы. Гвалы встали в ряд. Никто из них не выделялся ростом и размерами. Высотой в холке они доходили высокому человеку до плеч.
