И пока он был жив и работал пулемет, была жива и рукопись. Что же стало с ней потом? Трезво оценивая ситуацию, Гудошников понимал, что она скорее всего сгорела в танкетке вместе с сержантом, но исподволь в глубине души все же теплилась надежда. А что, если сержант остался жив? Что, если он спасся и спас рукопись?..
Еще не разыскав сына Степана, эвакуированного из Ленинграда куда-то в Сибирь, сразу же после освобождения Белоруссии Никита Евсеевич возвратился туда с надеждой найти хотя бы следы рукописи, узнать хотя бы фамилию сержанта-танкиста. После долгих мытарств фамилию он узнал — Соколов, житель села Ломоватского Великоустюгского района. Именно он со своей танкеткой был выделен для охраны архивов во время эвакуации.
Соколов значился без вести пропавшим. И только с появлением Гудошникова в городе, по его настоянию, эту формулировку исправили, и Соколов стал считаться павшим смертью храбрых. Уходя, фашисты разрушили город, и теперь у развилки дорог, где когда-то стояло здание института, под охраной бойца-автоматчика человек сорок пленных разбирали руины. Серые, невзрачные, на одно лицо, люди копошились среди развалин и были похожи на крыс, доживающих свой короткий век.
Гудошников обошел, исследовал всю округу возле развилки, спрашивал местных жителей, в основном глубоких старух, переживших оккупацию, но ничего путного не узнал. Ему рассказали, что после вступления немцев в город подорванную танкетку сначала столкнули на обочину улицы, а потом зацепили тягачом и куда-то увезли. Скитаясь по городу, он неожиданно встретил того, кого и не чаял увидеть в живых. В центре, на углу трех улиц, в тесной фанерной будочке сидел бывший управляющий госархивом Солод и, склонившись над сапожной лапой с надетым на нее драным, довоенным башмаком, вколачивал в подметку шпильки…
В то утро двадцать девятого августа Никита Евсеевич сразу же принялся за работу.
История языческой рукописи старца Дивея, как и история всех других памятников древнерусской литературы и письменности, безусловно переплеталась с историей самой России, почти сплошь состоявшей из войн и катаклизмов, в которых, вопреки здравой логике, страдали как раз именно книги. Порою Гудошникову казалось, что он в своем сочинении уходит не туда, не о том рассказывает. Задумав написать о языческой рукописи, он писал о войнах, междоусобицах, набегах степняков-варваров, походах просвещенных шведов, немцев и французов. Он писал о никонианском расколе, казни еретиков, богоотступниках, о невежестве, человеческой глупости и вандализме. О крестьянских войнах и революциях.
В общем-то, работа подходила к концу. Он уже несколько дней сидел над главой о случае средневекового вандализма, произошедшего в 1957 году — в том самом году, когда в космос был поднят первый искусственный спутник Земли. Случилось это в сибирском городе, можно сказать, по соседству, и Никита Евсеевич ездил туда на три недели, чтобы самому глянуть на варваров и на дела их. Однако поездка не дала того, чего он ожидал. Варварами оказались работники библиотеки и управления культуры — люди вполне образованные, просвещенные и даже в чем-то милые. И теперь Гудошников, сидя за столом или гуляя по мосту, размышлял. Глупость? Этого было мало. Что-то еще скрывалось и за глупостью… Он чуял какой-то невидимый корень зла, но чтобы вырвать его, нужны были аналоги.
Аналогов не было. Возможно, то был случай последнего варварства на земле…
В самый разгар работы в дверь кто-то постучал, неуверенно, робко, словно стучался ребенок. Никита Евсеевич открыл и впустил первого в этот день гостя. На пороге стояла девушка лет двадцати, смущенная и растерянная. На мгновение Гудошников увидел в ее лице что-то знакомое, давнее, полузабытое, но… очень знакомое! Однако девушка заговорила, и это ощущение ушло, вернее, пропало на какое-то время.
— Я едва разыскала вас, Никита Евсеевич, — выговаривая слова с какой-то особенной правильностью, промолвила она. — Мне дали ваш адрес. Я долго не решалась… И вот пришла. А на улице у вас собаки, много собак. Едва пропустили. Я их так боюсь!
Гудошников был в хорошем расположении духа. То благодушие, с которым он проснулся, еще не прошло.
— Собаки — это не самое страшное, — весело сказал Никита Евсеевич. — Есть твари пострашнее собак.
— Кто же это? — непосредственно удивилась гостья.
— А крысы! — бросил Гудошников. — Крыс боитесь?
— Боюсь, — призналась девушка, зябко дернув плечами, и умолкла.
Гудошников проводил ее в кабинет, машинально поддернул занавеску на двери библиотеки.
— Как зовут-то вас?
— Таня… — проронила она. — Татьяна Васильевна.
— Филолог, учитель литературы. Верно?
— Да, — подтвердила Таня. — Откуда вы…
— У вас на лице написано, — засмеялся Гудошников. — И язык ваш… какой-то словарный. Вы дайте волю своему языку. На русском языке невозможно говорить не правильно. Как ни скажи, все равно будет понятно. А когда дадите волю языку — ваш ум раскрепостится. Вам же приходится думать на одном языке, а говорить — на другом. Зачем этот перевод?.. Ну, это к слову. И что же: вы решились прийти?..
— У меня будет первый урок… через два дня, — ломая пальчики, проговорила она. — Урок литературы, в седьмом классе. Класс выпускной… Я сама после седьмого ничего, кроме Наташи Ростовой и Татьяны Лариной, не знала… Я хотела начать урок со «Слова о полку Игореве». Просто войти в класс и начать им читать… Но не как нам читали… Я знаю, что смогу, я долго готовилась… Я хотела попросить у вас… Ведь это же мало — прочитать. Правда? Я еще хотела им показать, как оно было написано, «Слово»…
— К сожалению, у меня нет «Слова», — улыбнулся Гудошников.
— Нет-нет! — испугалась она. — Я знаю, что нет… Список сгорел, французы… Я хотела им показать и самим дать прочитать рукописное слово, из древних книг… Чтобы они посмотрели, как оно написано было. Чтобы пробудить в них интерес, чтобы они сами.
— Стойте! — Гудошников вновь ощутил, что откуда-то знает эту девчонку, видел ее, разговаривал. — Погодите, я стараюсь вспомнить и не могу… Я где-то вас видел…
— Вы у нас выступали! — с готовностью сказала Таня. — Еще на первом курсе… Вас пригласили рассказать о гражданской войне. У нас был урок гражданского воспитания… А вы про книги рассказывали. Помните?
Гудошников не помнил. Приглашали его в школы и вузы частенько, приглашали как бывшего комиссара полка, героя гражданской войны, однако эта девушка и его выступление не увязывались. Нет, не там он видел ее…
— Я сидела, только далеко от вас… — пробормотала Таня. — На галерке. Думала, неинтересно будет… А потом вперед не смогла пробиться…