Но после первого посещения, не принесшего никаких результатов, кроме жалкого листка календаря, Лобов, очевидно, почуял что-то неладное и заупрямился. Никакие уговоры и посулы уже не помогали, Леха упорно заладил: «Хочешь — хиляй сам, отмычки — вот они. А мне на свою шею приключений искать неохота».
И тогда он решил рискнуть в одиночку. Он сознавал, что это его последний шанс, и поэтому надо действовать наверняка. Сославшись на переутомление, он выхлопотал на работе двухнедельный отпуск за свой счет и начал готовиться. Когда-то, еще в студенческие годы, он занимался спортом, неплохо бегал, и теперь, боясь, что плохой сон окончательно расшатает его нервную систему и подорвет силы, он стал выходить по утрам в соседний сквер, усердно, до пота, делал зарядку, совершал небольшую пробежку, сторонясь пустыря с его нелепо торчавшим посередине, зловещим, как могильный склеп, строением. Помимо физической нагрузки, он каждый день подолгу упражнялся с отмычками, наловчившись в итоге сравнительно быстро отпирать входной замок своей собственной квартиры, тип которого, если ему не изменяла память, был тот же, что и в жилище Мальцева. Он также начертил подробный план мальцевской квартиры и тщательно продумал, где необходимо искать. Наконец он взялся следить за режимом дня Ольги Ивановны, фиксируя время ухода ее на работу и возвращения домой.
По ночам, лежа без сна, с открытыми глазами, он настороженно прислушивался к доносившимся шорохам. В эти казавшиеся бесконечными часы его нередко охватывала паника: а вдруг «они» все знают, владеют его распиской и могут в любую минуту за ним прийти. Он вскакивал в липком поту, готовый бросить все и нестись сломя голову хоть на край света. Но куда? Все равно найдут, если будут искать. Он же, в конце концов, не иголка в стогу сена!..
Но время шло, никто за ним не приходил, он успокаивался, думая, что, значит, расписка еще не найдена, и даже Ольга, может быть, не догадывается о ее существовании — ведь он хорошо знал Мальцева, тот всегда любил хитроумно прятать документы и деньги, если не носил их с собой.
После визита водопроводчика ему стало ясно, что медлить больше нельзя. Он позвонил Лобову, чтобы попытаться еще раз уговорить его пойти с ним, и был огорчен, узнав, что Леха уехал куда-то в деревню. Итак, полагаться надо было только на самого себя. Поначалу он планировал, как и в первый раз, проникнуть к Мальцевой засветло, когда та была на службе. Но два последних дня слежки за Ольгой Ивановной показали, что дома она не ночует. И вот на третий день…
…На третий день ближе к вечеру в одном из тихих переулков в центре города объявился плечистый человек в черной куртке, джинсах и кепке, надвинутой на лоб. Он неторопливо шел вдоль тротуара, ничем не выделяясь среди других прохожих. Перед большим шестиэтажным домом, выстроенным еще в начале века, он замедлил шаг, оглянулся вокруг и боком нырнул в подъезд.
…В машине, стоявшей неподалеку на противоположной стороне переулка, Поздняков сказал в микрофон: «Первый, внимание, я четвертый. Объект вошел в подъезд. Прием». Микрофон пошуршал и ответил голосом Дудина: «Четвертый, вас понял…»
Человек между тем все так же неторопливо поднялся по лестнице на пятый этаж и остановился перед квартирой под номером «тринадцать». Выждав немного, он надавил кнопку звонка. Внутри квартиры мелодично затренькало. Он чутко прислушался к треньканью, помедлил с минуту и снова позвонил, но теперь уже настойчиво, требовательно. И опять в квартире не было никакого движения.
Снизу загудел, поднимаясь, лифт. Человек поспешно шагнул от двери на несколько ступенек вверх, переждал, пока лифт не прогромыхал выше, а затем снова вернулся на площадку. На всякий случай он еще раз нажал звонок, одновременно придирчиво осматривая две другие двери и саму площадку, освещенную меркнущим дневным светом, скупо струившимся сквозь оконный переплет. Внимание его привлекла электрическая лампочка под матовым плафоном, висевшая сбоку на стене. Он приподнялся на носках и, дотянувшись до плафона, потрогал его крепления. Несколько минут он постоял в нерешительности, потом быстро спустился вниз.
Выйдя из подъезда, человек снова огляделся по сторонам, не торопясь, достал сигарету, чиркнул спичкой, закурил, попыхивая дымком, и бросил обгоревшую спичку в урну. Проделав это, он сунул руки в карманы куртки и быстро пошел к центру города.
…«Первый, я четвертый, — досадливо сказал Поздняков. — Объект удаляется. Отбой». Он выключил микрофон, шепотом ругнулся и опять вышел на связь: «Внимание, седьмой, я четвертый, объект направляется в вашу сторону. Прием».
«Четвертый, я седьмой, — забубнил микрофон. — Вас понял, наблюдение принято».
Подъехала «Волга» с подполковником Ковалевым, одетым в штатское. Поздняков вылез из своей машины и пересел к нему.
— Не рискнул? — спросил Ковалев, разочарованно вскинув брови. — Может, чего заподозрил?
— Кишка тонка… Брать его давно пора, — угрюмо отозвался Поздняков.
— А если это рекогносцировка? — возразил Ковалев. — Уж больно заманчиво взять его с поличным… Как твоя рука, подживает?
— Подживает, — охотно соврал Поздняков. Он упорно не желал принимать того человека всерьез.
— Пойдешь завтра с Дудиным. В управлении про тебя легенды гуляют. Будто на охоте на тебя зверь сам бежит. Вдруг и здесь так же получится, а? — Ковалев с хитрецой глянул на Позднякова и тоном приказа обронил. — Будем ждать еще!
«Рекогносцировка!» — он тоже мысленно произнес это слово, выходя из дома Мальцева. Обдумывая предстоящее, он все больше утверждался во мнении, что лучше осуществить свой замысел ночью. В темноте, полагал он, риску меньше, а со временем для поисков будет повольготнее. Правда, придется придумывать отговорки для жены: почему и куда он ночью уходит из дома. Перспектива объяснения тяготила его. Он безотчетно побаивался этой женщины, на которой имел глупость жениться пять лет назад, в ту пору своей жизни, когда в очередной раз бросил опостылевшую работу, оформлялся на другую и вновь пылал неукротимым желанием зачеркнуть прошлое и начать все сначала.
Сперва казалось, что так оно и будет. Жена была из очень состоятельной семьи, привыкла жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Родители ее усердно помогали им. Ему это импонировало — достаток, материальная независимость — и почти никаких усилий. Однако вскоре тесть скоропостижно умер, сохранять привычный уровень комфорта стало трудно: полагаться приходилось только на себя. Тут выяснилось, что они с женой, в сущности, чужды друг другу. Требовательная, хваткая, она работала переводчицей с итальянского и французского в одном солидном учреждении, диктовала ему свои условия и правила семейной игры, и он покорялся. Что его удерживало возле нее, он и сам уже не знал. Может быть, ее твердая уверенность в том, что лишь она по-настоящему понимает жизнь и знает, как надо жить?
