— Хорошо, моя милая, но скажи, пожалуйста, верно ли, что ты ещё нетронутая?
— Истинная правда, сударь.
— Великолепно! А почему же ты не позволила мне удостовериться в этом?
— Я чувствую непреодолимое отвращение.
— И всё-таки тебе придётся согласиться на это. Ведь иначе, несмотря на всю твою красоту, на что ты сгодишься? Ты согласна быть моей?
— Да, но не в этом ужасном доме.
— А где же тогда?
— Прикажите проводить вас завтра к моей матушке, я там буду ждать вас. Слуга знает, куда идти.
Выйдя на улицу, я спросил лакея, известна ли ему сия девица. Он отвечал, что известна и как вполне порядочная. На следующий день отвёл он меня на край города, где в жалком доме я нашёл бедную женщину с детьми, которые ели чёрный хлеб.
— Что вам надо? — спросила она.
— Ваша дочь дома?
— Нет, но вам-то что? Уж не думаете ли вы, что я зарабатываю ею?
— Совсем нет, почтеннейшая.
В эту минуту явилась сама девица, и рассвирепевшая мать запустила в неё подвернувшимся под руку старым кувшином. К счастью, та вовремя увернулась, но не избегла бы когтей старой мегеры, не встань я между ними. Мать заголосила, дети подхватили, а девица обливалась слезами.
— Подлая! — кричала мать. — Ты позоришь меня, убирайся вон, я не хочу тебя видеть!
На шум сего бедлама в комнату вошёл мой слуга. Мне было до крайности неловко. Слуга попытался утихомирить её, дабы не привлекать соседей, но сия фурия отвечала на его уговоры лишь отборной бранью. Я вынул шесть франков, но они полетели мне в лицо. Тут уже пришлось выскочить за дверь вслед за девицей, которую слуга едва вырвал из рук вцепившейся ей в волосы фурии. На улице привлеченный криками сброд со свистом погнался за мной, и не миновать бы расправы, если бы я не укрылся в соседней церкви, откуда вышел четверть часа спустя через другую дверь. Меня спас страх — зная свирепость провансальцев, я поостерёгся произнести хоть одно слово в ответ на сыпавшиеся со всех сторон оскорбления. Полагаю, что в тот день жизнь моя подвергалась наибольшей опасности.
Уже перед самой гостиницей меня нагнал слуга, за которым следовала и сама девица.
— Как же вы могли поставить меня в столь ужасное положение, зная нрав вашей матушки?
— Я думала, она постесняется вас.
— Успокойтесь, не плачьте, поговорим лучше о том, что я могу сделать для вас.
— Теперь я оказалась на улице, и уж лучше мне броситься в море, чем возвращаться в то ужасное место, где я служила.
— Не укажете ли, — обратился я к слуге, — какой-либо порядочный дом, куда бы её можно было поместить?
Он ответствовал утвердительно, и мы последовали за ним. По приходе на место нас встретил старик, который показал комнаты на всех этажах.
— Но мне достаточно небольшого закутка, — робко вставила девица. Тогда хозяин поднялся на чердак и, отперев дверь, сказал:
— Вот комната по шесть франков в месяц, но беру вперёд и, кроме того, предупреждаю, что мой дом закрывается в десять часов и никто не должен оставаться у вас на ночь.
В этой комнате стояла кровать с грубыми простынями, два стула, маленький стол и комод.
— А сколько вы возьмёте за то, чтобы кормить сию молодую особу?
Он запросил двенадцать су в день и ещё два су на служанку, которая будет приносить еду и убирать комнату.
— Мне это подходит, — отвечала девица и тут же уплатила вперёд. Я простился с ней, обещав прийти с визитом.
Уже выходя, я спросил у старика и комнату для себя. Он показал мне одну, отменно чистую, за луидор в месяц, и я тоже уплатил вперёд. Совершив сие доброе дело, я отобедал в одиночестве, после чего направился в кофейню, где застал любезного мальтийского кавалера, который сидел за картами. Увидев меня, он оставил игру и положил себе в карман целую пригоршню золота. Затем, поклонившись с той изысканной учтивостью, которая свойственна всем французам, он спросил, остался ли я доволен вчерашней красавицей. Я рассказал всё, что произошло. Он посмеялся и предложил пойти к его танцовщице. Мы застали её под гребнем парикмахера, и она сразу взяла со мной игривый тон, словно со старым знакомцем. Она не возбудила во мне особого интереса, но из любезности к обязательному кавалеру я сделал вид, что нашёл её отменно красивой.
Как только парикмахер ушёл, она без стеснения оделась, лишь извинившись передо мной, когда кавалер помогал ей с рубашкой.
Поскольку я считал себя обязанным сделать ей комплимент, то в ответ на извинение сказал, что она не причинила мне никакой неприятности, а лишь несколько затруднила.
— Так я вам и поверила!
— Тем не менее, это истинная правда.
Она подошла ко мне, дабы удостовериться, и, видя мой обман, пожаловалась обиженным тоном:
— Вы невыносимый повеса!
Во всей Франции нет другого города, где распущенность публичных женщин заходила бы столь далеко, как в Марселе. Они не только похваляются тем, что ни в чём не отказывают, но сами стремятся первыми предложить всяческое беспутство. Сия девица показала мне карманные часы с боем, которые сделала она призом лотереи. У неё оставалось ещё десять билетов по двенадцать франков, и я взял их. Мои пять луидоров привели её в восторг, она поцеловала меня и заявила кавалеру, что, как только я пожелаю, она изменит ему.
— Буду весьма польщён, — отвечал на это кавалер. Пожелав им приятной ночи, я оставил их и отправился в меблированные комнаты. Меня встретила служанка и хотела проводить до моей комнаты, но я спросил, могу ли подняться на чердак. Она взяла свечу и пригласила следовать за ней. Когда Розалия (так звали юную особу) услышала мой голос, она сразу отперла дверь, и я, отпустив служанку и усевшись на постели, спросил:
— Так ты довольна, моя милая?
— Я совершенно счастлива.
— Надеюсь, ты позволишь разделить с тобой это ложе?
— Здесь вы хозяин, но должна сознаться, что вы не найдёте меня такой, как я говорила, потому что один раз я всё-таки принадлежала мужчине.
— Так, значит, ты обманула меня?
— Простите, я не могла и подумать, что понравлюсь вам.
— Ладно, для меня это не так уж важно.
С покорностью ягнёнка позволила она мне созерцать все свои прелести, кои мои уста и руки оспаривали друг у друга, и одна мысль, что я безраздельно обладаю всеми сими сокровищами, воспламеняла всё моё существо. Однако же меня огорчала её тихая послушливость, и я спросил:
— Почему, милая Розалия, ты не разделяешь мои чувства?
— Я не смею, вы можете подумать, что я притворяюсь.
Искусственность, притворство и расчётливое кокетство могли бы ответить подобным же образом, но они были бы лишены той застенчивой искренности, с которой говорила эта удивительная особа. Горя нетерпением обладать ею, я освободился от одежд и был крайне удивлён, найдя в ней наисовершеннейшую девственность.
