ВИДЕНИЕ АПОКАЛИПСИСА
Рассказ
«И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?»
Откровение Иоанна Богослова
***
Громыхали грозы далеко за синими горами, но здесь, в небольшом степном городке, дул сухой горячий ветер. Он нес запахи трав и горевшей степи, а также тоненькие электрические струйки влаги. Из-за духоты окно было отворено, и Васильченко, сидя на пружинистой кровати, смотрел в небо.
Давыдов наблюдал за его сухощавой сгорбленной спиной и вспоминал его рассказы о пережитом. Благодаря им его журналистский блокнот с листами в клеточку пополнился интересными записями, которые просто просились в рассказ.
Петро Трофимович Васильченко рассказывал свою историю уже несколько раз и разным людям. Сначала делал это горячо и пламенно, но, потом, сникал, когда чувствовал недоверие собеседников, и уже голос его становился спокойным и равнодушным, лишенным горячей энергии и убедительности.
Давыдову он поверил с самого начала и повествовал о своей жизни не раз, время от времени припоминая всякие подробности. Рассказывал доверчиво, наверное, потому, что журналист умел его слушать – тактично, спокойно, не перебивая, временами с каким-то детским молодым задором, с искоркой интереса в глазах. Петр Трофимович это ценил, его лицо сияло.
Постепенно обрывочные эти сведения соединялись в увесистом блокноте в связный рассказ.
1. ЖИЗНЬ
«Родился я в небольшом городке, на берегу небольшой речушки Травянки, впадающей в Днепр. Места наши очень живописны. Мы жили на окраине города, среди душистых лугов, покрытых ромашками, одуванчиками, диким укропом, молочаем, клевером, колокольчиками и множеством других цветов и трав. Перед грозами, которые часто посещали наши места, пронзительно пахло горьковатой травянистой свежестью.
На зеленых горбах, в окружении нависающих зеленым шатром ив, кудрявой ольхи, стояло несколько беленых, под соломенной стрехой, хат. Рядом, в камышах и верболозах плескалась и плавно текла река, на которой мы всегда удили с лодок юркую и гибкую черно-серебристую рыбешку. Иногда мы заплывали за поворот реки, в мутноватую заводь, где в зарослях жили тяжелые крикливые утки. Здесь плавали кувшинки, а по зеркальной воде скользили ловкие водомерки.
А далее, за нашим домом, пролегала улица, мощенная серым битым камнем. Там стояли невысокие кирпичные дома, виднелась церквушка, купола которой поблескивали на солнце. Когда был праздник, звучали дзвоны, и звуки их плыли, соединяясь с песнями птиц и тихим журчанием реки.
Читать я научился благодаря нашему пономарю, да так хорошо, что читал вслух моим батькам, которые очень любили мой задорный голос, и с удовольствием слушали взятые у местного учителя романы о море.
О море я мечтал еще с детства. Мне о нем много рассказывал наш сосед, матрос Черноморского флота Яков Стрилко, которого все называли просто Яцком.
Как-то мы плавали с ним на лодке и услышали крики о помощи. Помню, как Яцко, передав мне удочки, начал неистово грести в ту сторону, откуда доносились возгласы. Оказывается, с деревянного мостика в речку упала одна из наших девчонок – Полинка. Яцко нырял, а потом позже, на берегу, я видел бесчувственное тельце спасенной им девочки, облепленное мокрым платьем. Полинка мутными глазами обвела склонившихся над нею людей.
Уже в гимназии я создавал из дерева макеты кораблей и сочинял различные истории о пиратах.
Я очень завидовал Якову, который привозил из очередного плавания всякие диковинки, а потом, со своим деревянным сундучком, вновь уходил в море.
Я себя воображал моряком. С местными мальчишками мы соорудили плот, с настоящей мачтой и парусом из простыни, и под черным флагом отправлялись по нашей камышовой речке в пиратский рейд. В заводи мы, обмотав вокруг головы платки, как заправские корсары, устраивали сражения с лодкой соседских мальчишек, фехтуя деревянными саблями. Наши поединки порою принимали отчаянный характер, ибо приходилось драться с местной шпаной. Но это имело и свою пользу: с детства я научился драться и не обращать внимания на синяки, ссадины и ушибы.
В семнадцать лет мечтая о море, я сбежал из дома и, благодаря Якову, устроился на большой пароход помощником кочегара. В те годы я был рослым, жилистым и худым, до сих пор удивляюсь, как меня взяли.
Весь мир раскрылся передо мною, словно таинственная старинная карта. Я ходил в дальние рейсы, бывал в нескольких иностранных портах, даже начал самостоятельно изучать языки, надеясь в будущем стать капитаном, считая, что это пригодиться. Помню, как я купил на толкучке в Одессе русско-испанский словарь, стал заниматься… Но одно препятствие мне мешало – я не выдерживал сильной морской качки, и при малейшем шторме страдал ужасно. Как Яков меня не поддерживал, как не приучал – все было напрасно!
Помощник капитана сердился на меня, и пообещал, после окончания плавания, ссадить на берег.
- Тошнотики мне на корабле не нужны, - сказал он.
Для меня это был сильный удар, но, где-то, внутри себя, я понимал его правоту.
Мы отправились в последний рейс, и он оказался судьбоносным.
Наше судно стояло под загрузкой в Пуэрто – Нуево - порту Буэнос-Айреса. Был вечер. Гавань цвела флагами кораблей разных стран. Над флагами плыли тёмно-синие и розовые облака, которые, казалось, дотрагивались до верхушек мачт яхт и труб пароходов. В мутноватой воде покачивались апельсиновые корки, окурки. Прибой шумел у волнореза под ветром, пахнущим рыбой и арбузами.
Прохаживаясь в порту, на пирсе я заметил девушку. Ветерок овевал ее стройную фигурку, подчеркивая выпуклые дугообразные бедра. Крепкие загорелые ноги, ласкаемые ветром, грелись голыми пятками на горячей каменной площадке, а невдалеке стояли одинокие туфли. Черные густые волосы под резкими порывами капризного ветерка взлетали, будто крылья. Девушка кормила чаек, а затем, подобрав туфли, медленно пошла из гавани в город. Повинуясь какому-то внутреннему влечению, я зашагал за девушкой, любуясь ее упругой походкой. Еще, когда она проходила мимо, я уловил запах ее духов.
Когда она приблизилась к таверне, к ней начали приставать подвыпившие американские моряки, зазывая ее присоединиться к ним, обещая веселенький вечер. Они смеялись, совали ей в лицо сигару, предлагая закурить, окатывали дымом, а затем просто стали тащить за собой. Девушка отбивалась, словно пойманная чайка, и я, не выдержав, вспомнив все свои детские навыки драк «до первой крови», ринулся в бой.
Ох, и досталось мне! Если бы не Яков, не матросы нашего экипажа, не говорил бы я сейчас с вами! Я лежал под цветущими ветвями сейбы на матросской штормовке весь избитый, но девушка не уходила. Протиснувшись сквозь толпу, она склонилась надо мной и платочком вытирала кровь с моего разбитого лица.
А потом мы уже не могли расстаться с Мариэлой.
Пока судно стояло в порту, мы виделись ежедневно и не могли оторваться друг от друга. Мы танцевали на уличных вечерах танго «портеньо» (то есть портовое танго). Мы прогуливались по шумному городу, заходили в городские парки, отдыхая под густой тенью дерева омбу. Мы лежали на теплом песке солнечного пляжа, ощущая запах влажной морской соли. Мы плыли навстречу парусникам, груженым аргентинским зерном или чилийской селитрой. Наши уста сливались в жарких поцелуях. В ветхой деревянной лачужке под шифером, за старой циновкой, закрывающей нас от всего мира, мы предавалась жаркой и неистовой любви.
Но мне пора было отправляться в путь.
Мариэла лила слезы. Она уверяла, что не сможет жить без меня, что она совсем одна на этом белом свете. После того, как закрылся консервный завод, девушка осталась без работы и вынуждена была зарабатывать в креольском ансамбле в прибрежных тавернах. Там ее и приметили американские моряки. Сальные шуточки, похлопывание по спине, унизительные просьбы, настойчивые ухаживания, стали оскорбительной обыденностью.
