– Это дочь Бартоломью, – сказал один из каменщиков. – Он недавно семью из Бемертона в Солсбери перевез.
Девушка совсем не походила на высокого, смуглого Бартоломью. Бывший соперник Осмунда забросил попытки стать мастером-резчиком, но в гильдии его уважали за старательность и трудолюбие, и теперь он руководил строительством клуатра. Осмунд с любопытством посмотрел на девушку и вскоре о ней забыл.
Неделю спустя она снова заглянула в собор, дожидаясь отца. Осмунд с нарочитой важностью принялся осматривать незавершенную статую для западного фронтона, искоса поглядывая на девушку.
Он и прежде слышал разговоры, что Бартоломью повезло: нескладный каменщик с чирьем на шее женился на миловидной женщине, и дочь, вероятно, пошла в нее. Под тонкой коттой проглядывали очертания худенького, но хорошо сложенного тела.
«Ноги коротковаты», – отметил про себя Осмунд.
Девушка, голубоглазая и белокожая, заплела золотисто-рыжеватые волосы в две косы и скрепила их на затылке. Обычно Осмунд вглядывался в лица людей, представляя, как вырежет в их камне. На овальном личике девушке застыло милое, наивное выражение, но во взгляде и в складке пухлых губ чудилась какая-то кошачья похотливость. Каменщик позволил себе едва заметную усмешку – надо же, как воображение разыгралось! – и вернулся к своим делам.
Этой весной у него было много работы. Два года назад умер Жиль де Бридпорт, епископ Солсберийский, и Осмунд создал для прелата великолепную гробницу. Над изваянием епископа возвели скромный монумент с двумя арками по обеим сторонам, похожий на ковчег, в котором обычно хранили святые реликвии; постамент украшали замысловатые барельефы, изображающие сцены из жизни клирика. Пока Осмунд завершал работу над своим творением, девушка, приходя навещать отца, всякий раз лукаво поглядывала на каменщика. Ее внимание ему отчего-то льстило.
В июне Роберт, главный каменщик собора, давно сменивший на этом посту Николаса из Или, пригласил Осмунда к себе. К удивлению Осмунда, на встречу явились еще два мастера: один из Лондона, а другой из Франции.
– Вы лучшие резчики в мире, и у меня для вас есть важная работа, – без обиняков начал Роберт, расстилая на столе свитки пергамента. – Мы строим капитул.
Здание капитула Солсберийского собора решено было возвести по образцу капитула Вестминстерского аббатства. Оно представляло собой восьмиугольное помещение шириной пятьдесят шесть футов, посредине которого тонкий пучок колонн вздымался на высоту тридцати футов, где от него пальмовыми листьями расходились нервюры сводов. Как и собор, капитул отличался простотой и четкостью линий. Осмунд, впервые увидев план капитула, восторженно воскликнул:
– Да здесь одни окна!
Каждое высокое стрельчатое окно, разделенное на четыре части, занимало практически всю стену, начинаясь в десяти футах от земли. Единственным каменным украшением капитула были стройные колонны по углам. Сейчас строительство здания почти завершилось.
– Как восьмиугольный бочонок, полный света! – восхитился Осмунд.
– Да, верно, – улыбнулся Роберт. – А вам предстоит заняться помещениями у входа и нижней частью стен.
Из клуатра широкий, почти квадратный проход вел под строгую арку, где начиналось собственно помещение капитула. Вдоль стен тянулись каменные скамьи, за которыми высился ряд небольших арок, по пять у каждой стены, отмечая места, отведенные клирикам.
– Вам следует обратить особое внимание на арку входа и арки над скамьями, – объяснил Роберт.
Над стрельчатой аркой входа расположили по семь узких ниш с каждой стороны, где предстояло установить четырнадцать статуй, символизирующих добродетели – стоящие женские фигуры в складчатых одеяниях – и попранные пороки: Справедливость торжествовала над Несправедливостью, Терпение усмиряло Гнев, Смирение укрощало Гордыню. Однако Осмунда больше всего поразил замысел украшения ниш внутренних стен капитула.
Над каменными скамьями следовало вырезать замысловатые барельефы с изображением библейских сюжетов, от Сотворения мира до ниспослания заповедей Моисею на горе Синай.
– Всего должно быть шестьдесят барельефов, разделенных на группы: Сотворение мира, изгнание из райских кущ, Каин и Авель, жизнеописание Ноя, Вавилонское столпотворение, жизнеописание Авраама, Содом и Гоморра, жертвоприношение Исаака, а также жизнеописания Иакова, Иосифа и Моисея, – пояснил Роберт и поглядел на мастеров-резчиков. – Разделите их между собой по вашему усмотрению и принесите мне наброски.
В клуатре приезжие мастера, переглянувшись, объяснили Осмунду, что их больше всего интересуют статуи в арке входа. Похоже, они считали барельефы занятием, недостойным великих резчиков. Осмунд безмолвно возблагодарил Господа, почтительно склонил голову и с притворным сожалением ответил:
– Хорошо, я займусь барельефами.
Несколько дней спустя Роберт показал Осмунду две богато изукрашенные лицевые рукописи – псалтирь и героическую поэму – и объяснил, какими, по мнению настоятеля собора, должны быть барельефы.
– Ты вот так сможешь? – спросил он, бережно перелистывая страницы с яркими, выразительными иллюстрациями вокруг текста.
Осмунд задрожал от восторга – вместо застывших фигур его просили создать почти что живые картины в камне. Ничего подобного он прежде не резал, но ему очень хотелось попробовать свои силы.
– Через несколько недель я покажу, что у меня получится, – пообещал каменщик.
Все лето Осмунд рисовал наброски, пытаясь добиться струящихся, выразительных линий, и даже пробовал вырезать небольшие сценки – не в камне, а в мягких меловых блоках. Чужеземные резчики уже приступили к статуям пороков и добродетелей, а Осмунд все еще пытался добиться совершенства.
– Настоятель хочет ознакомиться с твоими замыслами, – предупредил Роберт в конце июля. – Если ты не готов, я поручу работу над барельефами кому-нибудь другому.
– Дай мне еще месяц, – взмолился Осмунд и с жаром погрузился в работу.
Целыми днями он думал только о барельефах, не обращая внимания ни на других резчиков, ни на жену и детей. Иногда резные каменные блоки представали перед его внутренним взором – все шестьдесят сюжетов, само совершенство, – однако ни зарисовать, ни тем более высечь их в камне Осмунду не удавалось. Он приходил в часовню, падал на колени и долго молился:
– О Пресвятая Дева Мария, Матерь Божия, дай мне силы!
Глухой шепот шелестел под безмолвными сводами собора. Успокоившись, Осмунд возвращался в мастерскую и снова начинал резать камень, стараясь вдохнуть жизнь в неподдающиеся фигуры рельефов. Работа шла медленно. Осмунд черпал силы в вере, памятуя священные слова Евангелия: «Какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень?»[23] Он творил во славу Божию и во всем полагался на волю Господа, однако всякий раз, как дело не шло на лад, впадал в беспросветное отчаяние и с горечью восклицал:
– Ну почему камень меня не слушается?!
Однажды жарким августовским утром он отправился из дома в Авонсфорде на соборное подворье. Извилистая тропка бежала вдоль реки, вилась сквозь прибрежные заросли камыша; по речной заводи величаво плыли лебеди. Осмунд брел, погрузившись в унылые размышления. Внезапно откуда-то донеслись детские голоса, радостные выкрики, звонкий смех и плеск воды. Мелководье у излучины реки облюбовали деревенские ребятишки. Осмунд, скрытый густыми камышами, рассеянно взглянул на детей, плескавшихся в прохладной воде, и вздрогнул: вместе с малышами купалась дочь Бартоломью. Каменщик оцепенел – как раз сейчас она выходила из реки на берег.
Нагишом, как все остальные дети.
Такой он ее себе и представлял: высокая девичья грудь и четко очерченные округлые бедра, совсем как у греческих статуй в Винчестере; коротковатые ноги, бледная кожа, с которой стекают капли; блестящие пряди намокших золотистых волос змеятся по спине… Вот девушка повернула голову, посмотрела в камыши – прямо на него! – и улыбнулась. Неужели заметила? Нет, вряд ли… Осмунд не мог оторвать завороженного взгляда от залитой солнцем стройной девичьей фигурки, от острых розовых сосков.
Девушка заливисто рассмеялась и побежала к одежде, оставленной на берегу.
Осмунд залился краской стыда – надо же, уважаемый мастер-резчик, а подглядывает за купальщицей, будто мальчишка! – попятился и торопливо свернул с тропы на дорогу в Солсбери, на время заставив себя забыть о случившемся.
Однако в воображении Осмунда снова и снова всплывали соблазнительные видения, обнаженное девичье тело мучило его своей прелестной недосягаемостью, внезапные приступы желания заставляли прерывать работу. Волновало его и другое: а вдруг она заметила, кто за ней подглядывал?
Неделю спустя каменщик снова увидел девушку, молча стоявшую у входа в западный трансепт. Что-то словно подтолкнуло Осмунда, и он медленно и чинно направился к ней:
