Обычно я носила их на пробор, сбоку, падавшей на лоб волной, которая потом поднималась над ушами и каскадом локонов спускалась на шею. То было делом рук Ланы, волшебной мастерицы из салона Антуана, которая дважды в неделю меня укладывала. Она покрывала мою голову бигуди и сажала под фен «запечься», пока кто-то еще занимался моим маникюром. Вынув бигуди, Лана терпеливо укладывала и приглаживала мои волосы, пока они не покорялись, потом поливала их лаком, так что они становились твердыми и блестящими, как стекло, и провожала меня.
Между нашими встречами мне нужно было только возвращать на место все выпавшие заколки и надевать на ночь сеточку для волос. Если нужно было пригладить поверхность, мне велено было осторожно пользоваться щеткой с мягкой щетиной, но если случалась какая-то неполадка, которую я не могла исправить сама – особенно с локонами, – мне следовало немедленно идти в салон.
Таким образом, я четыре года не причесывалась сама и понятия не имела, что делать со свалявшимся гнездом у себя на голове.
В память о тетушке Эсме я повязала его тюрбаном, приколола спереди гранатовую брошь и отправилась к мужу.
Чтобы не потерять равновесие, я держалась за стену, спускаясь по лестнице, а у ее подножия остановилась, переводя дух.
В камине ярко горел огонь, шторы для затемнения – или рамы – были сняты и сложены в углу. На окна внизу тоже были наклеены бумажные полоски, плакаты по обе стороны от радиоприемника предупреждали, что «Длинные языки топят корабли» и «Из-за болтовни гибнут люди».
Меня на мгновение охватил страх.
Эллис и Хэнк сидели за одним из столов, изучая артиллерийскую карту, перед ними лежали несколько открытых журналов для записей. На полу стояла туристическая сумка, штатив и еще какое-то снаряжение, пальто и шляпы Эллиса и Хэнка были брошены на пустой стул.
Хэнк смотрел, как я, качаясь, иду к ним, и я надеялась, что ему не хватит времени вставить шутку про походку моряка.
– Ты глянь, кто встал! – радостно произнес он.
Эллис поднялся и отодвинул для меня стул.
– Доброе утро, соня, – сказал он, целуя меня в щеку. – Или добрый день?
Я слабо улыбнулась и села.
– Ты явно выспалась, – продолжал Эллис, пододвигая мой стул и садясь рядом. – Выглядишь просто ослепительно.
– Просто немного краски, – ответила я. – У вас деловой вид. Что задумали?
– Кое-что планируем, – сказал он. – Подумали, что обойдем сегодня местность, может, возьмем напрокат лодку. Если будет время, сходим к замку.
– Не забудь про газету, – добавил Хэнк.
– Да, мы собираемся дать объявление, чтобы найти очевидцев. Чтобы помогли нам понять закономерность. Когда и где эта тварь поднимается, при каких погодных условиях, и так далее.
– Я думала, мы переедем в другой отель, – сказала я, глядя на снаряжение на полу. – Или потом пришлем за вещами?
– Да. Точнее, ни то ни другое, – сказал Эллис. – Похоже, тут нет другого отеля. Хэнк прошелся с утра пораньше, вся деревня размером с блоху. Девушка с кухни говорит, что ближайший отель в двух с половиной милях, но там расквартированы солдаты, да и потом, по рассказам, он не лучше этого. Электричества, судя по всему, нет во всей долине.
Я оглянулась, чтобы убедиться, что мы одни.
– А если хозяин не позволит нам остаться?
– По утрам, как выяснилось, Черная борода намного дружелюбнее, – ответил Эллис. – Ну, «намного», это, наверное, сильно сказано, но мы официально зарегистрировались на неопределенно долгий срок, так что не забивай этим свою хорошенькую головку.
Он потянулся и шутя ущипнул меня за щеку.
Только тут я рассмотрела их тарелки. На каждой лежал белесый прямоугольный ломоть, серый и слегка студенистый.
– Что это?
– Овсянка, – радостно ответил Хэнк, тыкая в нее вилкой. – Они тут, как я понял, выливают остатки каши в ящик и отрезают от нее ломти, когда она застынет. Не транжирь, и нужды не узнаешь.
– У вас обоих прекрасное настроение, – заметила я.
– Конечно! – воскликнул Эллис, разводя руками. – Мы же добрались, правда?
– Простите, миссис Пеннипэкер, – сказала Анна, возникнув возле меня.
И опять по имени матери. Я бросила взгляд на Эллиса, но он наблюдал за тем, как Анна поставила передо мной мисочку дымящейся каши и чашку жирного молока.
– Сейчас принесу вам чаю, – продолжала она.
– Вы только посмотрите, – протянул Хэнк. – Нетронутая каша. Да ты у нас особенная.
Я уставилась на блюдо.
– Кажется, я не могу есть. У меня до сих пор желудок пляшет.
– Надо, – сказал Эллис. – Ты худая, как вешалка.
– Бога ради. Я тебе такой и нравлюсь, – отозвалась я.
– Да, но если ты слишком похудеешь, это дурно скажется на твоем лице.
Я подняла на него глаза, в ужасе гадая, не имеет ли он в виду, что уже сказалось.
Я все еще пыталась расшифровать выражение его лица, когда Анна вернулась с чашкой чая.
– Я вам чуть сахарку принесла, мэм, – сказала она, ставя чашку передо мной.
На краю блюдца лежали два кусочка сахара.
Хэнк оторвался от карты.
– И чай у нее крепче. По-моему, кто-то к ней неравнодушен.
– И правильно, – заметил Эллис. – Ей это необходимо.
У меня сжалось горло. Вот и вся моя «ослепительность». Я взяла молоко, собираясь полить им кашу.
Анна втянула воздух сквозь зубы, и я застыла, едва подняв чашку.
– Вы меня простите, мэм, но это не лучшая мысль. Поливать ее молоком, – неодобрительно произнесла она. – Так просто не делают.
– У вас что-нибудь еще есть? – раздраженно спросил Эллис. – Ветчина? Яйца? Стейк? Моей жене нездоровится. Ей нужен белок.
Анна выпрямилась, отведя назад плечи.
– Нет, мистер Пеннипэкер. Все это по карточкам, а мы гостей не ждали. И, к вашему сведению, молоко и сахар тоже из пайка – я принесла их только потому, что подумала, что миссис Пеннипэкер надо бы подкрепиться, с этой ее морской болезнью и остальным.
– Спасибо, – сказала я. – Вы очень добры.
– Ладно. Забудьте, – произнес Эллис, подтаскивая к себе журнал.
Анна не ушла, и он, бросив на нее раздраженный взгляд, махнул в ее сторону рукой.
– Я сказал, это все.
Она сложила руки на груди и взглянула на него исподлобья.
– Нет, не сказали. Вы сказали: «Забудьте». И я не думаю, что вы сдали свои карточки Энгусу.
– Нет, – ответил Эллис, не глядя на нее.
– Да уж, – отозвалась она на вдохе. – Что ж, ничем больше услужить не смогу, пока не сдадите, и сообщаю, что выбрасывать еду – наказуемое преступление, так что употребите это, а не то мне придется вызвать коменданта.
Она вздернула подбородок и поплыла прочь, мимо барной стойки, в заднюю дверь.
Эллис изумленно посмотрел на Хэнка. Потом захихикал.
– Я тебе говорил, у нее не все дома, – сказал он.
Хэнк кивнул:
– Пары сэндвичей точно не хватает.
– К чему было так грубить, – заметила я. – Анна очень милая, и она бы мне показала, если бы ты не вмешался.
Эллис опешил:
– Что показала? Как кашу есть? Это каша. Ее просто едят.
– Ох, ладно, – ответила я.
Эллис вытаращился на меня.
– Позвать ее назад?
– Нет, все в порядке, – сказала я. – Но, возможно, ты мне объяснишь, с чего вдруг она решила, что я – моя мать?
Эллис рассмеялся, а у Хэнка чуть не пошел носом чай.
– Ты, слава богу, не твоя мать, – произнес Эллис, чуть успокоившись. – Но я записал нас под твоей девичьей фамилией.
– Это почему?
– Мой отец тут не слишком-то популярен после провала с «Дейли мейл». Но ты не волнуйся. Когда мы отыщем чудовище, наше имя очистится.
Он поднял руки и обвел воображаемый заголовок:
– «Сын полковника Уитни Хайда поймал Лох-Несское чудовище. Признан героем».
– Слушай, герой, может, вернемся к работе? – спросил Хэнк, кладя салфетку под край тарелки.
Он очертил пальцем кружок на карте.
– Поскольку эпицентр появлений вот в этой области, думаю, надо начать с Монастырского причала, потом дойти или доплыть до…
Пока Хэнк разглагольствовал, я размышляла о двух мисках, стоявших передо мной. Если молоко не льют в кашу, то что, кашу, что ли, кладут в молоко? Я зачерпнула ложку каши, посмотрела на миску молока, почувствовала себя дурой и сдалась.
Положила в ложку кусочек сахара и медленно опустила его в чашку, глядя, как поднимается бурый гейзер – ровно, неуклонно.
Казалось, Хэнк и Эллис почувствовали едва ли не облегчение, когда я сказала, что не присоединюсь к ним. Я бы обиделась, если бы не поняла, что не могу ходить по прямой.
Они собрали вещи и унеслись в деятельном вихре. Я не видела Эллиса таким воодушевленным с того лета, когда мы познакомились. В последний момент Хэнк склонился над столом, сгреб свою кашу и отважно ее сжевал. Потом съел и ту, что лежала на тарелке Эллиса, сказав, что не горит желанием «отправиться в наручниках в кутузку, по крайней мере, не из-за ломтя каши из ящика». Эллис поцеловал меня в щеку и умолял съесть мою кашу, так, как мне представлялось уместным, и убедиться, что персонал за мной присмотрит. А потом они ушли.
