– Этот в меня влюблен, а этому я дороже жены…
Евстахий Годфри, старый отшельник, умер в своей келье шестьдесят пять лет назад. Семейство Годфри окончательно обнищало; дед Нелли растратил последние деньги, отец был горьким пьяницей, и тринадцатилетняя Нелли с братом Пирсом остались сиротами. Пирс освоил плотницкое ремесло и помогал единственной сестре, однако теперь сторонился ее, не одобряя распутного поведения.
– Не забывай, мы из господского рода происходим, – укорял ее он, хотя с тех пор, как Годфри были владельцами Авонсфорда, прошло уже двести лет и сменилось семь поколений.
– Благородным происхождением не прокормишься, – с усмешкой отвечала Нелли.
Некогда Евстахию досаждало, что славное имя Годфри носят и его однофамильцы, презренные лавочники, а теперь уважаемые торговцы недовольно морщились при каждом упоминании Нелли Годфри:
– Гулящая девка нам не родня!
И неудивительно, ведь отпрыск купеческого семейства Годфри стал мэром Солсбери.
К двадцати двум годам Нелли денег не скопила; подарками любовников – украшениями и нарядами – она гордилась, но одной гордостью не проживешь, а годы уходят.
– Как дальше жить собираешься? – умоляюще спрашивал брат.
Нелли сердито отмахивалась и переводила разговор на другое: сидеть за прялкой или стать женой простого ремесленника ей не хотелось.
– Да тебя замуж никто не возьмет! – предупреждал ее Пирс.
Нелли, понимая, что он прав, дерзко заявляла:
– Ничего, что-нибудь придумаю!
Унылое существование в захолустном Саруме ее не привлекало.
Наконец они с фламандцем дошли до Кальвер-стрит, где жила Нелли. Торговец, чуть пошатываясь на ходу, напевал какую-то песенку. Остановившись у двери, он оглядел скромное жилье и захохотал на всю улицу:
– С этим домом ни один особняк не сравнится – здесь красавица живет!
– Ш-ш-ш! Соседей перебудишь! – пробормотала Нелли, втолкнула его в дом и повела наверх по лестнице.
Городские власти к Нелли Годфри не приставали: во-первых, у нее было много покровителей среди уважаемых горожан, а во-вторых, она вела себя осмотрительно. Владельцы постоялых дворов и трактирщики ее любили – Нелли приманивала богатых посетителей, но на людях держала себя скромно, не желая привлекать излишнего внимания. Время от времени некоторые богобоязненные жители Солсбери выражали недовольство, однако влиятельным покровителям Нелли всегда удавалось замять дело.
Фламандец об этом не подозревал и не видел причин для осмотрительности, а вот причин для радости у него было предостаточно – он избавился от долгов и спас семью от разорения; голову ему кружило не вино, а счастье. Он возбужденно расхаживал по двум крошечным комнаткам на втором этаже – под тяжелыми шагами скрипели рассохшиеся половицы – и во весь голос что-то распевал.
Нелли попыталась закрыть ему рот поцелуем, но торговец не успокаивался, тогда она поспешно распустила шнуровку платья, обнажив грудь, и поманила фламандца к себе.
Широкое лицо торговца озарилось счастливой улыбкой. Он шагнул к Нелли и с детским восторгом накрыл пышные груди огромными горячими ладонями. Женщина, оказавшись в его власти, только сейчас осознала, что он необычайно силен. Впрочем, зла он ей не желал.
Он грузно опустился на кровать, застонавшую под его тяжестью, об хватил Нелли за талию, с легкостью, будто ребенка, усадил к себе на колени и, придерживая одной рукой, стал умело снимать с нее одежды, что-то негромко бормоча и с плотоядным восхищением оглядывая нежную кожу – так он за ужином глядел на голову уилт ширского сыра. Под пристальным взглядом торговца Нелли, внезапно ощутив себя ребенком, невольно рассмеялась и подумала: «Ну вот, наконец-то угомонился».
Торговец раздел ее догола, подхватил на руки, бережно уложил на дубовую кровать («Как кусок мяса на сковороду», – про себя хихикнула Нелли) и только потом скинул дублет и стянул толстые чулки-шоссы.
Сначала он нежно оглаживал Нелли огромными горячими ладонями, и она расслабилась под его ласками. Дыхание фламандца, пахнущее вином и сыром, внезапно участилось, сильные пальцы ощупывали и разминали податливое тело Нелли, словно ком теста. Торговец побагровел и выпучил глаза, будто его душило неудовлетворенное желание. В невероятном возбуждении он подхватил Нелли на руки, с громким воплем закружил ее по комнате, а потом снова швырнул на кровать и тут же жадно придавил тяжелым, жарким телом.
Массивная дубовая рама заскрипела, содрогаясь от порывистых толчков, точно вот-вот развалится. Нелли, не в силах даже шевельнуться под весом здоровяка, уповала лишь на то, что все скоро закончится. Увы, ее надежды не оправдались – фламандец не отпускал ее больше часа: то с торжествующими криками носился с ней по комнате, то бросал на кровать, то перекатывался на пол. От его счастливых воплей сотрясался весь дом.
«Да он просто бык какой-то!» – думала Нелли, сообразив, что успокоить его не удастся.
Ушел фламандец только перед рассветом.
С восходом солнца Абигайль Мейсон собрала соседей и объявила, что больше не потерпит разврата.
В восемь часов утра Мейсоны явились к олдермену, и Питер смущенно потребовал, чтобы бесстыжую блудницу схватили и доставили к бейлифу и мировому судье.
– Вы понимаете, чем ей это грозит? – спросил олдермен.
Питер отвел взгляд.
– Ее выпорют, – невозмутимо заявила Абигайль.
Вот уже три года она убеждала мужа исполнить христианский долг – она и сама бы с этим прекрасно справилась, но ей хотелось заставить Питера вести себя, как подобает богобоязненному христианину. Теперь, после ночного переполоха, Питер с неохотой согласился.
– Господь требует покарать блудницу, – заявила Абигайль. – Распутную Иезавель до лжно с позором изгнать из нашего дома.
Питер уныло кивнул.
В полдень олдермен известил бейлифа о жалобе, а Пирс Годфри пришел к Эдварду Шокли с просьбой спасти сестру.
Эдвард и Пирс были знакомы с раннего детства; Годфри часто выполнял плотницкие работы на сукновальне, а в доме Шокли красовался сделанный им дубовый стол.
– Я постараюсь, – пообещал Эдвард, впрочем без особой надежды на успех.
В тюдоровской Англии наказания за провинности были весьма суровы; мировой судья, теперь исполнявший обязанности, некогда отведенные шерифу графства, имел право задерживать бродяг, выставлять преступников к позорному столбу и даже запрещать гулянья или игрища. Бродяг и распутниц выводили на рыночную площадь и прилюдно пороли кнутом до крови – именно это наказание грозило Нелли.
Эдвард торопливо направился на Кальвер-стрит, к дому Мейсонов, втайне опасаясь неприятного разговора с непреклонной Абигайль – она внушала ему страх и невольное восхищение.
Абигайль Мейсон учтиво пригласила его в дом. Питер мялся в дверях. Эдвард объяснил, что пришел просить за Нелли, рассказал о бедственном положении семейства Годфри и, заметив, как воспрянул духом Питер, поручился, что лично проследит за ее поведением.
Абигайль поглядела на него как на неразумного младенца:
– Эдвард Шокли, неужто ты забыл, что карают не грешника, но грех его?
Эдвард невольно вздрогнул, представив, как кнут впивается в нежную кожу Нелли, и неуверенно предположил:
– Она наверняка уже раскаялась.
Это заявление Абигайль встретила еще одним суровым взором. Эдвард, пытаясь оправдать Нелли, вспомнил евангельскую притчу о Христе и грешнице и хотел было произнести: «Кто из нас первым бросит камень…»[38], но вовремя сообразил, что Абигайль Мейсон, женщину с незапятнанной репутацией, этот довод не убедит.
– Что ж, мировому судье видней, чего она заслужила, – негромко произнесла Абигайль и сдержанно улыбнулась Эдварду. – Вижу, ты человек милосердный. После праведной кары мы с тобой грешницу утешим.
Эдвард, до глубины души тронутый непоколебимой уверенностью Абигайль, с сожалением удалился. Нелли Годфри, предупрежденная Питером, стражников ждать не собиралась и тайком ускользнула к брату попрощаться. В руках у нее был узелок с нехитрыми пожитками.
– Я ухожу.
Пирс безуспешно пытался ее отговорить, но Нелли и слушать его не желала.
– Зачем мне в Саруме оставаться? Чтобы меня на рыночной площади выпороли? Нет уж!
– А если тебя за бродяжничество схватят?
– Ничего страшного, как-нибудь выкручусь.
– И куда ты пойдешь?
– На запад.
В Бристоле, большом портовом городе, хорошенькой женщине не составило бы труда заработать на жизнь.
Пирс печально вздохнул – наверняка его пропащая сестра и там будет вести распутный образ жизни! – и достал из ларца все свои сбережения, целых пятнадцать фунтов.
– Вот, возьми, – сказал он, протягивая ей деньги. – Пригодится.
Нелли улыбнулась, поцеловала брата и вернула монеты в ларец:
– Спасибо, у меня деньги есть.
– Кто знает, когда еще увидимся?!
Нелли поглядела на брата ясными синими глазами и решительно заявила:
