Неуклюже расплачиваясь за свой виски, Эндерби увидел, что денег у него осталось совсем мало. Он прикинул, что за вечер сумел употребить добрую дюжину порций виски и кружку пива или около того. Обратный билет благополучно лежал в левом внутреннем кармане пиджака Арри. Сигареты у него имелись. Еще один стаканчик – и домой. Улыбаясь, он обвел взглядом общественный зал. Славные британские рабочие, соль земли, перемежающие бранью отведенный им скудный словарный запас, мозолисторукие, но ловко обращающиеся с дротиками для дартса. На банкетке с высокой спинкой под прямым углом к барной стойке сидели две английские работницы, безмятежные от паров стаута.
– Начиная со следующей недели. В «Фем», – сказала одна. – С бесплатной картинкой. Подумать только, цветной! Какой же он душка!
Эндерби ревниво слушал.
– А вот я никогда его не покупаю. Глупое название. Откуда они только их берут, ума не приложу.
– Если вы говорите о журнале, в который я сам скоро буду писать, – вмешался Эндерби, – я бы сказал, что название предполагалось как слегка французское и шаловливое.
Он одарил их доброжелательной от виски улыбкой, опершись о стойку правым локтем и положив левую ладонь на правое предплечье. Женщины с сомнением подняли взгляд. Лет они были, скорее всего, одних с Вестой Бейнбридж, но наводили на мысль о захудалых кухоньках, о чае, который подают подсчитывающим ставки мужчинам без пиджаков, пока в углу мигает и кричит телевизор.
– Прошу прощения? – громко переспросила одна.
– Шаловливый, – очень ясно повторил Эндерби. – Чуть французистый.
– А пьяные французики тут при чем? – спросила другая. – Мы тут с подругой разговариваем, знаете ли.
– А я им буду писать стихи, – сказал Эндерби. – Каждую неделю. – Он несколько раз покивал, совсем как Утесли.
– Держите свои стихи при себе, ладно? – Женщина резко отхлебнула «Гиннесса».
Из угла, где играли в дартс, подошел мужчина с дротиком в руке.
– У тебя все в порядке, Эдди?
На нем был сносно скроенный костюм из плохой саржи, но ни воротничка, ни галстука. Золоченая головка запонки, поймав было свет, на мгновение ослепила Эндерби. У мужчины было исхудалое смышленое лицо, а сам он был низеньким и ловким, как углекоп. Эндерби он окинул таким взглядом, точно снимал с него мерку.
– Ты ведь ей ничего неприличного не сказал? – спросил он. – А, приятель? – добавил он провокационно.
– Он про шаловливые стишки говорил, – встряла Эдди. – Да еще французские.
– Так ты моей жене шаловливые стишки читал? – спросил мужчина. И подобно мильтоновской Смерти, занес ужасный дротик.
– Я просто сказал, – глупо ухмыльнулся Эндерби, – что буду для него писать. Для того, что они читают. То есть, Эдди, как я понимаю, ваша жена не читает, но вторая читает, понимаете?
– Давайте-ка не будем про то, кто не читает, ладно? – сказала Эдди. – И с именем моим не фамильярничайте, идет?
– Слушай сюда, – велел муж Эдди. – Прибереги это для бара почище, там за привилегию еще и пенни доплатят, ладно? Нам же тут таких, как ты, не надо.
– Никакого вреда не чинил, – запыхтел Эндерби, потом решил полить обиду струйкой сладкого соуса лести. – То есть я просто разговаривал. – Он метнул вбок хитренький взгляд. – Просто время проводил, если понимаете, о чем я.
– Так вот, незачем с моей хозяйкой время проводить, сечешь? – сказал игрок в дартс.
– Сечешь? – почти в унисон повторила Эдди.
– Да не хотел бы я с ней время проводить! – гордо ответил Эндерби. – Мне есть чем заняться, спасибо большое.
– Придется тебя проучить, – очень искренне отозвался мужчина. – Выпил ты слишком много, приятель, как я погляжу. Убирайся-ка лучше отсюда, пока я не разозлился. Пить не умеешь, вот в чем твоя беда.
– Пррррффп, – внесли свой вклад внутренности Эндерби.
– Послушайте, – сказал Эндерби, – это не нарочно, я правда не хотел, никакой это не ответ и не комментарий, заверяю вас, что такое с каждым могло бы случиться, даже с каждой, если уж на то пошло, даже с вашей женой Эдди, то есть включая вас.
– Прррфффп.
– Что скажешь? – спросила мужа Эдди.
– Вот тут мой кулак, – сказал муж, убирая дротик в карман. Остальные посетители притихли и заинтересованно оглянулись. – Ты им получишь прямо в рожу, прямиком в рожу получишь, если сейчас же не уберешься с глаз моих, идет?
– Я как раз собирался уходить, – ответил с достоинством покачивающийся Эндерби. – Если вы позволите мне допить.
– С тебя хватит, приятель, помяни мое слово, – дружески возразил он. Из салона раздался крик о «последнем заказе». – Если хочешь топить свои тайные горести, делай это подальше от нас с женой, понимаешь ли, потому что я близко к сердцу такие вещи, как ты говорил, принимаю, сечешь?
Поставив стакан, Эндерби наградил любителя дартса стеклянным, но прямым взглядом, потом звучно, но без злобы рыгнул. Он поклонился и, протолкавшись вежливо через толпу запоздалых пьяниц, стремящихся получить один распоследний стаканчик, не без достоинства удалился. На улице в нос ему ударил крепкий дух по-гиннессовски горькой, замороженной ночи, и он пошатнулся. Любитель дартса последовал за ним и теперь стоял на пороге, оценивая и взвешивая.
– Слушай, приятель, – сказал он, – это правда не мое дело, потому что я сам, Бог знает, частенько набирался, но жена настаивает, так что не взыщи.
Он поклонился и, кланяясь, вдруг резко повернул торс влево, точно прислушиваясь к чему-то с этой стороны, а потом вынес левый кулак и корпус вправо и вверх и врезал Эндерби – не слишком сильно – прямиком в живот.
– Вот так, – сказал он в общем-то добродушно, словно удар был задуман исключительно в терапевтических целях. – Так сойдет, верно?
Эндерби охнул. Череда виски и пинт пива за вечер болезненно прошла через новый вкусовой орган, воздвигнутый специально по этому случаю, и все они корчились от боли и, проходя, отдавали мучительную дань. Газ и огонь выплеснулись из шейкера, вульгарно ударив в хрустальный воздух. Предвестники желания сблевать толпились и подрагивали. Эндерби отошел к стене.
– Вот так, – добродушно повторил любитель дартса. – Куда же ты собирался, а? Ты сейчас в Кеннингтоне, понимаешь, на случай, если не знал.
– Виктория, – произнесли желудочные газы Эндерби, сложенные в нужное слово языком и губами. В данный момент воздуха у него не было.
– Проще простого, – ответил добрый человек. – Первый поворот направо, второй налево, пойдешь прямо и попадешь на станцию Кеннингтон, сечешь? Сядешь в поезд на Чаринг-Кросс, тебе нужна вторая остановка, первая будет Ватерлоо, пересядешь на Чаринг-Кросс, сечешь, на линию Серкл. Вестминстер, Сент-Джеймс-парк, и ты на месте, сечешь? И самого тебе наилучшего, без обид.
Похлопав Эндерби по левому плечу, он вернулся в бар.
Эндерби все еще хватал ртом воздух. Такого не случалось с его студенческих дней, когда его однажды избили возле паба пианист и его друг за то, что он чертовски цветисто высказывался про псевдомузыку, которую пианист выдавал. Сильными вдохами Эндерби нагонял в сопротивляющиеся легкие воздух, спрашивая себя, так ли уж хочет блевать. На мгновение он было подумал, что нет. Удар в живот еще тлел и дымился угольком, и название ЛОНДОН трепыхалось в боязливом пламени предостережением, как в рекламе какого-нибудь фильма про девушек по вызову или про конец света. Он видел себя в безопасности собственного сортира, за работой над стихами. Никогда больше. Никогда, никогда больше. Женские институты. Золотые медали. Лондонские пабы. Силки, расставленные на бедного Эндерби, джины и джин, стаканы джина и джины в стаканах, только и ждущие, чтобы он оступился.
До станции Кеннингтон он добрался без особых трудностей и сел в поезд до Виктории. Сидя напротив косоглазого человека, который, по-шотландски гнусавя, разговаривал с самодовольным терьером у себя на коленях, Эндерби почувствовал корабельную качку и понял, что скоро придется бежать к борту. Потом у него возникло иллюзорное впечатление, будто жующие жвачку подростки через пару мест от него обсуждают пьесу Кальдерона. Он потянулся послушать и едва не упал на правое ухо. На Ватерлоо он был уверен, что косоглазый шотландец сказал своему псу morne plaine[14]. В животе у Эндерби били барабаны и пронзительно блеяли охотничьи рожки. Возможно, пора признать поражение, поплестись прочь и сблевать в пожарное ведро. Слишком поздно. Поезд и время оставили позади Ватерлоо, нырнули под реку, и, слава богу, вот он – Чаринг-Кросс. Чаринг-кроссоглазый встал и вышел. И терьера с собой прихватил.
– Приняли капельку, – доверительно сообщил он Эндерби и удалился на переход к линии Бейкерлоу, а собака на цыпочках потрусила следом – виляли и толстый круп, и радостный хвост.
Эндерби чувствовал себя решительно больным, а еще был сбит с толку. Он почему-то был уверен, что именно с южной платформы этой Северной линии попадет туда… ну куда-то там… Сделав несколько неверных шагов, он упал на скамейку. На плакате по ту сторону путей любитель свежего воздуха опоражнивал стакан молочного стаута, прекрасные, мощные жилы у него на горле вздувались с силой заправского питейщика пива. Рядом с ним, на акварельном наброске, искрящемся напором и смехом, уверенный молодой человек и очаровательная девушка тянули каждый на себя порцию пирога с мясным экстрактом. Дальше маленький рыжий макроцефал охал от удовольствия, засунув за щеку плитку экстракремовой ириски. Эндерби испытал позыв к тошноте, но память спасла его четырьмя строками застольной песни, которую он написал в пьяной юности:
