Он, улыбнувшись, просиял:
– Не могу обещать, что не предприму никаких попыток.
– Сэр! Я – замужняя женщина.
Он отвёл Соланж в сторону:
– Какое горькое разочарование! А кто это прелестное дитя?
– Руфь, продемонстрируй мистеру Эвансу свои манеры.
Девочка сделала дежурный реверанс.
– Миссис, этот гадкий граф так и пялит на меня глаза.
– И что за беда?
– А то, что он перекупщик рабов!
Уэсли нахмурился:
– Вокруг графа Монтелона ходит много… неприятных… слухов, миссис Форнье. Его не привечают в чарлстонском обществе.
– Руфь, ты в полной безопасности. Сбегай за хозяином. Ему следует познакомиться с мистером Эвансом.
– И принеси нам заодно пунша. Миссис Форнье, разрешите называть вас Соланж?
Соланж привыкла к менее напористым мужчинам. Но, почувствовав, что конь закусил удила, она скорее развеселилась, чем встревожилась.
– Сколько народу… – произнесла она. – Вам не кажется, что здесь слишком жарко?
– Уверен, что нам удастся найти местечко… э-э… попрохладней.
Соланж взяла вожжи в свои руки.
– Странный дом, правда? Говорят, они обходятся без ночных горшков.
Уэсли откашлялся.
– Такой принцип устройства известен с незапамятных времён. Вода течёт с чердака через ватерклозеты, а оттуда – в подвал. Ещё римляне знали, как это делается.
– Римляне были такими… такими развитыми, вы не находите?
– Да, они…
Сосредоточенно закусив нижнюю губу, Руфь осторожно несла два наполненных до краев бокала с пуншем.
– Хозяин говорит, что не придёт, миссас. Говорит, послушает ещё об этих благородных дикарях.
– Спасибо, Руфь. Можешь идти.
Девочка нахмурилась:
– Куда я пойду, миссас?
– Куда-нибудь. Мистер Эванс, вы уже видели оранжерею?
Руфь хмуро проводила их глазами.
– И куда я должна идти? – прошептала она.
В тишину оранжереи почти не проникали звуки оркестра усердных музыкантов.
– Стыдно признаться, но я с удовольствием предвкушала этот вечер. Мистер Эванс, если в Коннектикуте общество столь же скучно, как в Саванне…
– Хуже, смею вас заверить. Гораздо хуже. Мы, янки, не вполне убеждены, что нам следует увеселяться на наших увеселениях.
Он принялся чистить апельсин – вероятно, тот самый, который недавно изучала Руфь.
– Муж утверждает, что граф Монтелон «истинный француз», но не упоминал о его занятиях. Должно быть, прибыльное дело. Верно ли, что раба, который стоит тут восемьсот долларов, в Африке можно купить всего за пятьдесят?
– Мадам занимается бизнесом? – спросил Уэсли, бросая кожуру в кадку, где росло дерево.
– Я – леди, сэр, – ответила Соланж, отказываясь от протянутой дольки. – Робийярам доставили эти деревья из Флориды.
– Я не возражаю против любой законной торговли, а по Конституции рабство будет легальным вплоть до 1808[15] года. Но на работорговле богатеют единицы, большая часть разоряется. Сначала вы покупаете судно, а потом должны нанять опытного капитана – человека с сильными связями в Новой Англии, где он может выгодно закупить товары, и с ещё более сильными связями в Западной Африке, где нужно будет обменять эти товары на грубых, диких, немытых и непокорных созданий, готовых в любой момент перерезать ему глотку, лишь бы не оказаться в Америке. Чтобы остаться в выигрыше, капитан должен разместить груз между палубами как можно плотнее, что неизбежно ведет к заболеваниям. Потери всегда составляют от двадцати до тридцати процентов. И еще нужно не попасться пиратам у берега и британским судам в открытом море. Вы же понимаете, что Атлантика – это не запруда у мельницы, и корабли, везущие рабов, при шторме имеют не больше преимуществ, чем суда с миссионерами на борту, идущие в противоположном направлении.
– Рабство необходимо для производства сахарного тростника. А также риса и хлопка.
Он пожал плечами:
– Может быть. Я бы не хотел оказаться на месте раба и, осмелюсь предположить, вы тоже.
– Руфь счастлива мне служить.
– А!
– Она очень необычная девочка и порой кажется… загадочной.
– По крайней мере, она явно не хочет приближаться к графу, – улыбнулся Уэсли.
Долька апельсина, которую согласилась принять Соланж, оказалась пряной и очень сладкой.
– Простите мне мою дерзость, – сказал он, вытирая платком сок с её подбородка.
Пьер с Луизой поссорились. Начало разладу дала невнимательность Пьера. Он сообщил жене (словно та не заметила смешков над её «нововведениями» в доме), что мистер Хавершем спрашивал, действительно ли они избавились от ночных горшков, отчего Луиза, готовая разрыдаться, припомнила мистеру Хавершему его общеизвестные недостатки, не говоря уж о его помощи миссис Форнье, супруг которой не больше плантатор, чем сама Луиза! И что за «странное» (особо подчеркнула она) у этой миссис Форнье влечение к чернокожей девчонке! А тут ещё в минуту малодушия, не подумав посоветоваться с супругой, Пьер становится её крестным перед алтарём католической церкви Святого Иоанна Крестителя, несмотря на то что он сам (вместе с Луизой) – всю жизнь был методистом, да только туда-то этот самый мистер Хавершем, который так интересуется ночными горшками Робийяров, не явился!
Пока жена переводила дыхание, Пьер Робийяр пригласил дочь на танец, что вернуло ему обычное хорошее расположение духа.
Но его сияющее лицо разъярило рассерженную жену ещё больше:
– Ночные горшки! Крестница! Да уж!
Руфь проскользнула в оранжерею.
– Мы скоро поедем домой, да?
– Всему своё время, дорогая. Принеси нам, пожалуйста, ещё пунша.
Она неохотно взяла у них бокалы.
– Иди же, деточка! Ступай!
Когда они остались одни, Уэсли Эванс продолжил разговор:
– Бизнес – это вложение капитала в такое предприятие, где можно заработать максимум при минимуме риска. Ах да, я забыл. Вам, как даме с более тонкой душевной организацией, грубая коммерция претит.
– Я дама, сэр. Но не глупышка.
– Итак, – он придвинулся ближе, – как вы знаете, нелегко найти капитал для расширения бизнеса. Пьер – славный парень, но, как партнёру, ему недостает – как бы поделикатнее выразиться – чутья. Вы, может, сочтёте, что это странный термин для делового человека.
– Мои капиталы находятся у мистера Хавершема под шесть процентов прироста.
– Похвально, – заверил Уэсли.
И, помолчав, добавил:
– Но можно было бы и выгоднее разместить.
У подруги Луизы Антонии Севье никогда не хватало сил отказать ей в чём бы то ни было, к тому же и очаровательная простушка, жена Джеймса О’Хары, весь вечер бросала в её сторону убийственные взгляды, и ведь, как знать, жена-то была ирландкой, с неё сталось бы взгляды перевести в дело! Поэтому Антония позволила подруге выставить напоказ все свои новшества. И вынуждена была признать, что ватерклозет и вправду очень интересен! Что еще принесёт новый век?
– И ты садишься прямо на него?
– Сначала, дорогая, нужно поднять крышку. – и Луиза подняла её вверх.
Антония оглядела сиденье с аккуратной круглой дыркой.
– И что, садиться прямо на это?
– Да, это сиденье для того, чтобы облегчиться. Как на горшке. Точно так же.
– А потом?..
– А потом, моя дорогая, природа делает своё дело. Как видишь, комочки чёсаной шерсти подходят для… э-э…
– А потом…
– Бросаешь использованный комок в это приспособление, а затем…
Луиза дёрнула цепочку, свисающую с лакированного деревянного бачка наверху, и вода с оглушительным шумом закрутилась внизу.
– Но куда всё это уходит?
– В резервуар в подвале.
Миссис Севье приложила руку ко рту.
– Луиза, ты так… оригинальна.
Возможно, она выбрала не лучшие слова для похвалы. Глаза у Луизы наполнились слезами:
– Этот… этот неблагодарный англичанин. У нас он получил свой первый заказ в Америке. Наш дом стал бы его образцом для демонстрации. Простая вежливость… Обычные правила приличия… Можно было бы и появиться хоть ненадолго сегодня вечером!
– По-моему, этот… э-э… предмет совершенно чудесен. Как же я тебе завидую, Луиза. Как бы мне хотелось обладать твоим мужеством!
– Да, спасибо. Ну что ж. Хочешь попробовать?
Антония захихикала, прикрывшись веером.
– Если бы я была тобой, Луиза, но я всего лишь Антония. Ты наверняка припрятала несколько горшков для своих консервативных друзей.
Луиза вздохнула:
– В комнатке за библиотекой.
Дамы вышли. В малой гостиной, мимо которой они прошли, стоял такой густой дым, что у Луизы заслезились глаза. Мужчины, развалившись в креслах, храпели, открыв рты. Кто-нибудь обязательно здесь останется до утра.
Большие напольные часы пробили час. Антония подавила зевок.
Капитан Форнье с кузеном Филиппом топтались у чаши с пуншем, словно она могла убежать. В начале вечера пунш, приготовленный по рецепту матери Луизы, имел розоватый оттенок и благоухал цитрусом. Теперь, когда чаша была почти пуста, он приобрёл тёмно-коричневый цвет и разил спиртом.
