Посмотрит на меня, как я смотрю на свою сестру.
В дверь колотят. Она нажимает на слив, чтобы выиграть немного времени, открывает все краны и изображает умывание. Вдыхает, выдыхает и в конце концов выходит, избегая негодования какой-то очень буржуазной дамы, которая подчеркнуто держится за мочевой пузырь. Притаившись в тени, осторожно выглядывает наружу сквозь двойное стекло: между платанами уже никого.
После слишком долгой прогулки у нее теперь водяные мозоли на ногах. Она зажигает свечу, накаливает на рыжем пламени острие иголки и прокалывает бледные волдыри; на кафельный пол ванной комнаты вытекает прозрачная жидкость. Прижигает проколы 90-градусным спиртом: это ей немного противно. В своей заветной коробочке Большая хранила и кожу со своих мозолей, которую высушивала на подоконнике, как морские звезды.
Куда подевалась ее сестра?
Она пытается дозвониться до нее, но все время натыкается на пустоту. Не то чтобы она в самом деле очень беспокоилась – у Большой это скорее какое-то расстройство организма, как и недавние слезы. У нее на все случаи жизни найдется новый любовник-труп… Или она просто хандрит: погода слишком уж хорошая, а эта предгрозовая духота заряжает атмосферу электричеством.
По телевизору надвигается циклон.
На самом деле вечер спокойный. Никто не звонит. Никто не стучит. Окно открыто, но пока никаких сирен. Тихие облака проплывают перед луной, розоватые и искрящиеся, как в книжках с картинками. На самом деле мир стоит на «паузе».
Она скрещивает руки под головой и улыбается самой себе; она обожает фильмы-катастрофы. Весь этот шум, вопли, эти бах трах тарарах бум-бум бабах – Сандра в версии катаклизма. Машины засасывает внутрь тайфуна, рыбы сыплются с неба на хлебное поле, и вагончики с кучей ребятишек на американских горках делают вид, будто вот-вот отцепятся. По счастью, один малыш предвидит неминуемую катастрофу и пытается спасти мир. Когда он предсказывает будущее, его глаза расширяются и начинают светиться ярко-желтым – как лимонный торт.
Потом вдруг в ночи вспыхивает молния. По-настоящему, над домом напротив.
Она встает, закрывает окно.
Небо взрывается.
Поскольку ребенок спас мир (кроме своей бабушки, утонувшей, спасая собаку), она пытается переключиться на другой канал с помощью телекинеза. Сосредотачивается на резиновой кнопке пульта, пристально на нее смотрит, мысленно нажимает – и вдруг
ЧЕРНОТА,
чудо, телевизор гаснет, свет словно затягивает в точку посреди экрана. Честно говоря, она не совсем к этому стремилась, но телекинез требует практики!
Потом до нее доходит, что погасло все, из-за грозы. Большая права, она и в самом деле наивная… Наивная и ни на что не годная.
Огромные капли отскакивают от окон, словно прыгая на стеклянном батуте. Мама всегда говорила очень торжественно и немного сердито: «Электричество – прекрасное изобретение. Но, родные мои, оно совсем не бесплатное». Они вечно забывали гасить лампы в своей комнате.
Крыса в клетке на столе все скребется и скребется. Она не умеет делать ничего другого – только месит и перетряхивает свои какашки. Гордон. Ну да, как же. У Маленькой в голове вертится совсем другое имя.
– Ты и в сам деле ни на что не годен.
В темноте ее голос звучит необычно, отчетливей и явственней; это производит странное впечатление. Но ночь бушует за окнами, и, словно пузырьки воздуха, откуда-то из глубины поднимаются эмоции – страх, стыд и ненависть к себе.
Стеклянная коробка – это мое наказание, незримая тюрьма за незримое преступление.
Они с сестрой – просто случай из колонки происшествий, в котором не было виновных; а коли нет виновных, нет и жертв. Был виноват сгусток крови, виновата аневризма, виновато невезение. Но их всегда будут винить за то, что они сделали вид, будто ничего не случилось.
Обуздать тревогу. Не поддаваться. Сопротивляться. Не позволять прошлому вынырнуть на поверхность. Тогда она начинает играть в китайский портрет и выбирает молодого человека.
Он… Equus Hippotigris. Изящное животное с двухцветными полосками, с большими серыми глазами, оттенок – словно чересчур застиранное черное. Она сосредотачивает свой мозг на картинке, похожей на детскую игральную карту – малышка-зебра, которая смеется, говорит и ходит на двух ножках, как человек.
Она вдыхает, выдыхает, снова приводит себя в порядок.
Через несколько мгновений появляется электричество. Это было не бог весть что.
По телевизору говорят, что недавно появился новый вирус, способный заразить всю планету меньше чем за полгода.
Стоя перед зеркалом, она ищет у себя морщины, но не находит ни одной; можно подумать, что реальность отказывается оставлять на ней след.
Небо – голубое. Ни облачка. Большая будто сквозь землю провалилась. Маленькая по-прежнему не знает, что с ней; это длится уже пять дней.
Ей, наверное, надо бы искать ее, беспокоиться, звонить в «Скорую помощь» или куда там еще… Но каждая секунда, проведенная вдали от сестры, дает ей впечатление, что ее легкие раскрываются. Что воздух мало-помалу перестает быть этой черной гущей, которой дышат за отсутствием лучшего, словно прахом склепа.
Официант приносит ей ее кофе на террасу, хотя она ничего просила. Она так предсказуема… Но самое удивительное, что он ее узнает. Улыбается ей, ставя эспрессо на столик, и тогда она бросается очертя голову:
– Вы не считаете, что я похожа на жирафу?
Официант снова ей улыбается. Сегодня у него бородка, подстриженная клинышком, под усами блестят белые зубы, как у Чеширского кота.
– Жирафа – чудесное животное, у нее большие глаза с длинными ресницами.
Она предполагает, что это комплимент, и чувствует, как краснеет. Официант показывает на чашку.
– Презент от заведения.
Она проглатывает кофе, чувствуя солнце на своем лице. За соседним столиком спорит пара, но уже другая. Кажется, речь идет то ли о переезде, то ли о перевозке каких-то вещей – она не очень-то понимает, но история с плоским экраном принимает бредовые пропорции. Пока они переходят к рукопашной, до нее долетает музыка из кафе; она инстинктивно прислушивается – и вдруг в ее грудной клетке образуется циклон.
Bells will ring Ting-a-ling-a-ling Ting-a-ling-a-ling…
And you’ll sing: «Vita bella».
Hearts will play Tippi-tippi-tay Tippi-tippi-tay…
That’s amore.
Это та самая песенка, которую их мать постоянно напевала в том году. Совершенно точно. Она больше никогда ее не слышала. When the moon hits your eye Like a big pizza pie… That’s amore. When the world seems to shine Like you’ve had too much wine… That’s amore. Ей так хотелось бы понять слова, но она совсем не знает иностранных языков. Во всяком случае, там говорится о любви. Странно, что Мама могла думать о любви. Она была всего лишь Мамой – запеканки, сказки и золотые туфельки. Эта разгаданная наконец песенка словно освещает лицо женщины, о которой она не знала ничего – хотя у этой женщины тоже было имя, которое никто никогда не произносил вслух. Каролина. А ведь ей казалось, что она рождена феей. В то 14 мая у Каролины не было возлюбленного: они обнаружились раньше. Если бы только Поль Матизьяк позвонил! Маленькая ничего не знает о своем отце, но он у нее не тот же, что у Большой. Хотя их обеих никто так и не признал. Каролине не везло с мужчинами.
When the stars make you drool
Just like pasta fazool…
That’s amore.
Сама она никого не ищет. Не хочет рассчитывать на пустоту, хочет просто избавиться от избытка. От избытка Большой.
И, не сумев сдержать свой порыв, спрашивает:
– Скажите, пожалуйста… Что это за музыка?
Немного удивленный, официант замечает:
– Вы сегодня задаете много вопросов!
Она никого не ищет, но опасается, что кто-нибудь ее найдет. Зебра в ее представлении бегает быстро.
По телевизору показывают документальный фильм об автозаводах. Люди в серых халатах крепят одну и ту же металлическую штуку к другой металлической штуке, и так часами.
Свобода / Равенство / Одиночество.
Став взрослой, Маленькая вполне сознает реальность: их матери пришлось много вкалывать за низкую плату, в одиночку растить двух дочерей на пособие. Быть может, эти постоянные тревоги в конце месяца и свели ее в могилу? Хотя они никогда не чувствовали эту тревогу: ни недостатка денег, ни недостатка любви. Мама была веселой, игривой, носила кокетливые платья и пела сентиментальные песенки, починяя под окном заношенную одежду. А может, поскольку Маленькой было всего четыре годика, она просто не отдавала себе отчета – бедная, ничегошеньки не понимавшая кроха, птенчик, выпавший из гнезда прямо в пасть змеи.
В дверь стучат.
Она смотрит на будильник, почти семь часов вечера. Судя по всему, Большая вышла на работу… Очевидно. Это не могло тянуться долго.
Она колеблется. В дверь снова стучат, все настойчивее. Она открывает.
