Видя, с какой неохотой брат принял решение, Натаниэль улыбнулся:
– Я и не собираюсь здесь оставаться.
– Что ж, прощай. Я теперь глава семейства, и мой долг – заботиться о безопасности близких.
Обадия согласно закивал.
Натаниэлю всегда было жаль Обадию, ведь даже отец его недолюбливал, хотя и старался не выказывать неприязни. Натаниэль вечно подшучивал над братом, посмеивался над его тщеславием и не воспринимал всерьез. Однажды десятилетний Натаниэль так разозлил несчастного юнца, тощего и прыщавого, что тот, рассвирепев, укусил младшего брата за руку, а тот прозвал его змием кусачим и нещадно дразнил. При мысли о расставании с Натаниэлем Обадия никакой жалости не испытывал.
– Усадьба принадлежит мне, – неожиданно заявила Маргарет.
Братья, почти забывшие о ее присутствии, удивленно обернулись к ней.
Маргарет редко вмешивалась в их споры и держалась особняком, не желая принимать ничью сторону. Ее больше занимала судьба младенца.
– Вы сами слышали, что отец усадьбу завещал мне, – напомнила Маргарет. – И я не собираюсь никого выгонять из дома.
В наследство каждому из трех братьев Уильям Шокли оставил деньги; Маргарет, любимой дочери, по завещанию отошла половина заливных лугов и усадьба – в пожизненное владение или до свадьбы, после чего усадьбу наследовал Самюэль.
– Разумеется, если ты замуж не выйдешь, то передашь заливные луга Самюэлю, чтобы твой сводный брат не чувствовал себя обделенным.
Эдмунд со вздохом признал:
– Верно, усадьба принадлежит тебе.
Обадия недовольно поморщился.
– Ты сама на чьей стороне? – шутливо осведомился Натаниэль.
– Я воздерживаюсь, – заявила Маргарет, не желая примыкать ни к одному из враждующих лагерей.
– А как же Самюэль? Он-то уж наверняка роялист, – с насмешкой продолжил Натаниэль.
– Он, слава Господу, еще слишком мал, чтобы ввязываться в эти глупые споры! – воскликнула Маргарет.
Эдмунд и Обадия переглянулись. Маргарет с укоризной посмотрела на Натаниэля. Зачем ему понадобилось напоминать о мальчике?
– Кстати, надо бы решить, что делать с Самюэлем, – задумчиво произнес Эдмунд.
Маргарет знала, что между собой братья уже обсудили этот вопрос.
– Он останется в усадьбе со мной, – твердо сказала она. – Так перед смертью повелел отец.
Натаниэль промолчал, Эдмунд погрузился в размышления, а Обадия холодно посмотрел на сестру, словно подозревая ее в измене строгим пуританским взглядам. При жизни отца к мнению Обадии почти не прислушивались, и сейчас он собирался настоять на своем.
– Сестра наша юна и неразумна. Негоже оставлять младенца под ее присмотром, без мудрого наставления, – с натянутой улыбкой заявил он и многозначительно посмотрел на Эдмунда, напоминая, что Самюэля следует оградить от тлетворного влияния Натаниэля.
– Мне твоих мудрых наставлений довольно, – с напускным смирением произнесла Маргарет. – Твоих и Эдмунда.
– А если нас здесь не будет, что тогда? – спросил Обадия.
– Куда это ты малютку отправлять собрался? – удивился Эдмунд.
– Мой знакомый проповедник в Лондоне готов принять Самюэля в лоно своей семьи и воспитать его в истинной вере.
Натаниэль, невозмутимо раскурив трубку, негромко заметил:
– Двухлетнего младенца рановато наставлять на путь истинный. Да и в Лондоне сейчас опасно – туда вот-вот выступят королевские войска.
Эдмунд, поразмыслив, принял решение:
– Отцовской воле я перечить не намерен. Пока война не докатится до Сарума, малыш останется в усадьбе под присмотром Маргарет.
Маргарет с облегчением перевела дух. Обадия хотел было возразить, но Эдмунд строго взглянул на брата.
– Об этом мы еще поговорим, – буркнул Обадия.
Разрешив таким образом спор, братья, к удивлению Маргарет, мирно уселись за стол и стали обсуждать предстоящую войну.
– Лондон и восточные графства выступят на стороне парламента, – заметил Эдмунд.
Действительно, именно там обосновались основные противники короля – купцы-пуритане.
– О портовых городах тоже не следует забывать, – напомнил Натаниэль.
Английские торговцы-мореплаватели не простили Стюартам их дружбу с европейскими католическими державами – основными соперниками англичан на международных рынках. А Яков I, желая задобрить испанского посланника, хладнокровно отправил на казнь сэра Уолтера Рэли, знаменитого путешественника и искателя приключений, которым восхищались купцы и торговцы.
– Север и запад страны поддержат роялистов, – вздохнул Эдмунд.
Старинные феодальные семейства, их арендаторы и крестьяне-издольщики по-прежнему верили в святость королевской власти.
– А чью сторону выберет Сарум? – спросила Маргарет.
Положение в графстве было непростым. Солсбери, как и другие торговые города, поддерживал парламент; настроения горожан разделяли и местные дворяне. В северной части Уилтшира знатные Сеймуры колебались до тех пор, пока король не пожаловал им новые титулы и богатые владения, но прочие знатные семейства – Хангерфорды, Бейнтоны, Ивлины, Лонги и Ладлоу – перешли на сторону парламента. Эти приверженцы старых традиций, мировые судьи, привыкшие к относительной независимости, исповедовали англиканскую веру и не доверяли королю, окружившему себя фаворитами-католиками и презиравшему парламентариев-дворян.
– Среди уилтширского дворянства найдутся и приверженцы короля, – сказал Эдмунд. – Граф Арундел, Пенраддоки, Тинны из Лонглита… Да и Гайды в стороне не останутся.
Гайды, родственники графа Кларендона, влиятельного советника короля, недавно переселились в окрестности Солсбери.
– Граф Арундел стар, – печально вздохнул Натаниэль. – Тинны разорены бесконечными тяжбами, Пенраддок не воин, а политик… А вот граф Пемброк на вашей стороне. Он, конечно, не полководец, но людьми повелевать привык, к нему прислушиваются.
Филипп Герберт, граф Пемброк, еще недавно бывший сторонником короля, ненавидел Бекингема и Страффорда, а потому весной переметнулся на сторону мятежников, заняв пост наместника, предложенный ему парламентом. Его примеру последовали многие.
– Однако епископ Солсберийский все еще за короля, – со смехом напомнил Натаниэль.
Пуритане составляли половину духовенства Сарума, но Брайан Дуппа, епископ Солсберийский, наставник юных принцев, оставался, как и его предшественники, приверженцем высокой Церкви.
– Можно подумать, роялистам это поможет, – фыркнул Обадия.
– А на чью сторону встанет сэр Генри Форест? – с ухмылкой спросил Натаниэль.
– На сторону победителей, – чуть улыбнувшись, ответил Эдмунд.
Сэр Генри Форест, баронет, отправился домой пешком. Идти ему было недалеко.
Уильяма Шокли он уважал и обрадовался, когда двадцать лет назад тот решил поселиться в долине реки Эйвон и взял в аренду старую усадьбу, граничащую с имением Эйвонсфорд.
Форест, догадываясь о раздорах в семействе Шокли, прекрасно понимал, на чью сторону встанет каждый из братьев. Впрочем, ему это было на руку. Сам он еще не решил, кого поддерживать – короля или парламент.
В правление Стюартов семья Форест процветала: дед удачно вложил капитал в торговлю с Новым Светом, откуда привозили табак, а отец продолжил дело, вступив в недавно образованную Ост-Индскую компанию, торговавшую со Средней Азией и Дальним Востоком. Форесты не только приумножили свое состояние, но и упрочили положение в обществе. Яков I, измыслив новый способ пополнить королевскую казну, ввел еще один аристократический титул. Дворянин, за определенную сумму возведенный в достоинство баронета, не только получал право именоваться сэром, но и, в отличие от простых рыцарей, мог передавать титул наследникам мужского пола. Форесты, типичные представители нового дворянства, с радостью ухватились за возможность встать на первую ступеньку аристократической лестницы, позволявшей впоследствии обзавестись и более высокими титулами – барона, виконта, графа… К примеру, король, дабы заручиться поддержкой графа Сеймура, пожаловал ему титул маркиза, от которого недалеко и до герцога! У Форестов были веские причины встать на сторону короля.
Однако жители Уилтшира в основном склонялись к поддержке парламента.
– Я не имею ни малейшего желания идти наперекор большинству, – заявил Форест жене, имея в виду не общие настроения в стране, но лишь преобладающее мнение обитателей графства.
Теперь, в отличие от предыдущих столетий, графства обрели весьма независимое положение; в них всем заправляли аристократы – вершили суд, устанавливали налоги и избирали представителей в парламент.
– Пожалуй, я последую примеру графа Пемброка, – наконец решил Форест. – Дождусь первого сражения, погляжу, куда ветер дует.
На прибрежной тропе сэр Генри Форест остановился и, ненадолго позабыв о гражданской войне, с удовлетворением оглядел заливные луга Уильяма Шокли, раскинувшиеся в пойме реки. Великолепные рукотворные пастбища, граничившие с имением Форестов, теперь стоили целое состояние. Форест, сощурив глаза, погрузился в размышления.
