Я забрался в дальний угол вместе с Мамусей, щенками, Бабулей и Ушастиком. Дымок и Везунчик не пошли за нами под землю. Мамуся нервно косилась на детей, кормя своих голодных малышей.
Из‑за желтого пламени свечей лица детей казались дикими, а глаза – пустыми.
– Завтра мы вернемся к сестрам милосердия, – пообещал я псам. – Зато сейчас нам тепло и мы сыты.
Вадим воровал. Он воровал из магазинов, воровал у прохожих, воровал даже у нищих и бомжей. Он воровал, чтобы прокормить себя и нас, это правда, но на самом деле он воровал, потому что мог.
– Нужно воровать, – говорил мне Вадим.
День стоял холодный, мороз сжимал нас в своем ледяном кулаке.
– Я не могу воровать, – отнекивался я.
– Я тебя научу, – настаивал Вадим. – Я царь воров всей России! – смеялся он.
Чтобы доказать свою правоту, он подкрался к женщине, стоявшей на остановке, и вытащил что-то из ее сумки.
Вернувшись, он бросил мне книгу.
– Вот. Теперь она твоя, – сказал он.
Я пролистал страницы маленькой книжонки. Там не было картинок, зато было много незнакомых слов. Мне такая книга не пригодилась бы.
Съежившись, я пополз к той женщине, стараясь казаться маленьким, словно мышонок. Я как раз укладывал книжку в ее сумку, когда к остановке подъехал автобус. Женщина нагнулась за своей сумкой – сумкой с книжкой, – а я еще не убрал руку.
Ее глаза расширились.
Я остолбенел.
– Вор! – завопила она. – Мерзкий маленький воришка!
Женщина замахнулась, ее черная блестящая сумка взлетела над моей головой. Я сжался в комочек на мостовой, ожидая, когда на меня обрушатся небеса.
И тут чья-то рука схватила меня за шиворот и вздернула на ноги.
– Беги! – скомандовал Вадим.
Глава 25
Сестры милосердия
И мы побежали. Мы бежали, бежали, бежали, оскальзываясь на оледенелых тротуарах, ловко прокатываясь по ледяным дорожкам. Ушастик и Везунчик бежали вслед за нами. Мы бежали до тех пор, пока у нас не заболели ноги. Тогда мы повалились, и вышла куча-мала из мальчишек и псов.
– Ну ты и псих! – хохотал Вадим. – Она прибила бы тебя той сумкой!
У меня глаза слезились от холода, смеха и слов «Мерзкий маленький воришка!».
– Она бы мне голову снесла! – Я вытер уголки глаз. – Но ты меня спас.
– Да, и твоя голова катилась бы по улице и кричала: «Помогите, помогите, я, кажется, что-то потерял!»
За нами распахнулась дверь.
– Мальчики! Эй, мальчики! Что…
Вадим вскочил и помчался прочь еще до того, как женщина успела договорить.
А вот меня что-то удержало. Я опустил ладонь Везунчику на загривок и уставился на женщину, стоявшую возле облупившейся двери с нарисованными крыльями.
– Вы сестра милосердия? – спросил я.
– Да. Последняя из них, – сказала она. – Похоже, тебе милосердие не повредит.
Я поковырял носком ботинка снег, держась поближе к Везунчику.
– Заходи, мальчик. У меня нет времени.
В доме сестер милосердия было темно, холодно и тесно. Псы прижались к моим ногам и заскулили.
Сестра милосердия схватила меня за плечо. Ее пальцы впились в мою кожу, словно когти. Она покрутила меня, осматривая.
– Ничего от него не осталось, – бормотала сестра милосердия себе под нос. – Ничего. Сколько тебе лет, дитя?
– Пять, – ответил я.
– Господи, помоги нам. – Она покачала головой. – Они все младше и младше… Я полагаю, нет смысла спрашивать, есть ли у тебя родители и где они?
Я покачал головой.
– Я так и думала. – Сестра вздохнула. – Их никогда и не бывает. – Она закашлялась. Ее кашель напоминал скрежет ржавых кандалов. – Но что делать? Что уж тут поделаешь? Ладно, начнем с главного. – Женщина потащила меня за руку в следующее помещение.
В углу стояла большая ванна. Над ванной нависал кран.
– Снимай всю одежду. – Сестра принялась набирать в ванну воду.
Ванна. Я не помнил, когда в последний раз купался.
Я снял свитер, футболку и штаны. Старые газеты, с помощью которых я спасался от холода, полетели на пол, точно осенние листья. Страницы из книги сказок тоже упали на пол. Я снял роскошные ботинки, которые подарила мне Аня, и вытащил мокрые обрывки газет – я запихал их в носки ботинок, чтобы те не сваливались у меня с ног.
Женщина повернулась ко мне. Над ванной поднимался пар.
– Отдай мне этот рассадник вшей! – Она сорвала шапку с моей головы и выбросила, а потом оглядела меня с ног до головы. – Кожа да кости, кожа да кости… Залезай, – приказала сестра. Она вручила мне щетку и мыло. – Мылься.
Я начал мылиться.
– Не так! – Женщина выхватила у меня мыло и щетку и принялась тереть. Она терла меня так, словно пыталась содрать с меня кожу, затем мышцы, а потом и кости. Она хотела отмыть всю грязь Города.
– Ай! – вскрикнул я.
Псы заскулили у двери.
– Сиди смирно, дитя.
Вода стала черной. Сестра милосердия отмывала мне уши.
– Тут столько грязи, что хоть картошку разводи, – ворчала она.
Мыло выскользнуло у нее из рук, и, пока женщина искала его на полу, я осторожно сунул мизинец себе в ухо. Картошку?
Затем она принялась за мои волосы.
– Так я и думала, – рявкнула сестра. – Вши!
Она вылила мне на голову бутылку какой-то жидкости с едким запахом, а затем принялась тереть мне макушку.
– Ой! – опять вскрикнул я.
Везунчик зарычал у двери.
– Прекрати вести себя как ребенок! – приказала она.
Наконец сестра милосердия достала потертое полотенце.
– Вылезай, – скомандовала она.
Я стоял на холодном цементном полу, голый и мокрый. Меня била дрожь.
– Вытирайся. Я найду тебе одежду, хотя одному Господу известно, где мне взять одежду твоего размера.
Ушастик и Везунчик подобрались ко мне поближе и принюхались.
– Это я. – Я почесал их за ухом.
В карих глазах Везунчика читалось сомнение. Ушастик слизнул каплю воды с моей ноги. Рассмеявшись, я отпрянул в сторону. Ушастик схватился за угол полотенца и потянул на себя, мотая лохматой головой. Мы перетягивали полотенце, словно канат. Ушастик тащил меня по мокрому холодному полу. Везунчик лаял.
– Что это еще за представление?
Я замер на месте. Ушастик выпустил край полотенца. Везунчик смутился под ледяным взором женщины.
– Я не для того тут надрывалась, чтобы ты немедленно испачкался опять. Нахватаешься блох от этих дворняжек!
– Простите… – прошептал я.
– Вот. – Сестра бросила мне охапку одежды. – Они велики тебе, но лучшего у меня не нашлось.
Одежка действительно оказалась слишком большой, зато чистой. И все дырки были заштопаны.
– Спасибо, сестра.
– Не за что. И у меня для тебя найдутся шапка, куртка и перчатки, – вздохнув, хрипло сказала она. – Вот только обуви подходящей у меня нет.
– Ничего. Аня дала мне эти ботинки. Роскошные ботинки для такого невзрачного маленького мальчика, как я.
– Что еще за Аня? – нахмурилась женщина. – Я думала, у тебя никого нет.
– Аня – мой друг, – объяснил я. – И она дала мне эти ботинки.
Сестра достала из кармана передника большие блестящие ножницы.
– Садись. – Она указала на стул.
Я сел.
Не особо нежничая, она провела расческой по моим волосам.
– Ну и лохмы!
Я почувствовал, как холодные металлические ножницы коснулись моей шеи.
Щелк-щелк. Волосы посыпались мне на плечи и на пол, точно пепел. Щелк-щелк.
Наконец сестра милосердия остановилась.
– Что ж. – Она склонила голову к плечу. – По крайней мере, теперь ты не выглядишь как ходячее пугало.
Я провел ладонью по короткому ежику на голове.
– Вообще-то ты похож на ощипанную курицу, парень. Но вряд ли им будет до того дело.
Вскочив со стула, я потрепал Ушастика по лохматому боку.
– Нет, собакам все равно.
– Надевай свои ботинки. И давай найдем тебе куртку и шапку, пока они не приехали.
Куртка! Ах, какая же это роскошь – куртка!
– Вам не нужно искать для меня шапку. У меня уже есть.
– П‑ф‑ф! – фыркнула сестра и закашлялась. – У тебя на голове не шапка была, а настоящий клоповник. – Она принялась копаться в коробке с одеждой. – Это слишком большое… А это я и бомжу не дам…
У меня заурчало в животе.
– А поесть у вас не найдется?
Выпрямившись, она потерла поясницу.
– Может, пара печений. – Достав с полки жестяную коробку, женщина передала ее мне. – Я не могу открыть крышку.
С трудом сняв с жестянки крышку, я увидел на салфетке два черствых печенья. Одно я сунул в рот, второе разделил между Ушастиком и Везунчиком.
– Ты что творишь? – Сестра выдернула жестянку у меня из рук. – Отдаешь прекрасную еду псам?
Твердое печенье застряло у меня у горле.
– Простите, – пробормотал я. – Но они тоже хотят есть.
Она бросила мне куртку и шапку.
