Я молча покачала головой.
– Ну и ладно тогда. Я смогу выкройку достать, если захотите себе такой сшить, но ткань придется искать самой.
Было еще только начало пятого, но небо стало драгоценного синего цвета, каким бывает в сумерки, и я поежилась от внезапного порыва ветра.
– Вот, значит, – сказала Мэг. – А теперь идемте в дом.
Она пошла первой, быстрым шагом. Пытаясь за ней угнаться, я перешла на трусцу.
– Обязательно сегодня спускайтесь поужинать, – продолжала Мэг. – У нас отличный окорок.
– Мне нельзя, – убитым голосом ответила я. – У меня карточек нет.
– Не волнуйтесь. Он олений.
– А оленина не по карточкам? Не нормирована?
Во мне, как вспорхнувшая птица, поднялась надежда.
– Так как нормируешь то, о чем не знаешь, – сказала Мэг. – Да и Энгус не из тех, кто человека голодать заставит.
– Вы хотите сказать, он ее добыл браконьерством?
Я вымолвила эти слова и потрясенно ахнула.
– Я ничего такого не говорила, – со значением произнесла Мэг. – Но даже если и так, чего я никоим образом не имела в виду, добыча оленя – праведное воровство. Энгус ведь прежде был егерем в Крег-Гэреве.
– А почему ушел?
– В армию записался. Да и потом, когда он вернулся, старый лэрд отдал дом и поместье военным на все время войны. У него сын погиб, и он так посчитал, что это самое малое, что он может сделать, сам-то уже старый был, чтобы воевать. А когда-то он был настоящий солдат. Так что сейчас в егере нужды нет. В общем, из разницы между тем, что было, и что сейчас – одно название.
– А в тридцать четвертом он был егерем? – спросила я.
Она взглянула на меня через плечо и подняла бровь.
– Это да.
Что означало, что он был свидетелем всех махинаций полковника; тем удивительнее было, что он позволил нам остаться.
Когда мы подошли к дому, Мэг открыла дверь и впустила меня первой.
– Это не я придумала, – робко произнесла я. – В смысле, с фамилией.
– А, да, – кивнув, отозвалась Мэг. – Как я понимаю, ваш муж не то чтобы по многим вопросам с вами советуется. Вы, наверное, не сможете мне помочь со шторами для затемнения? А то темнеет уже, а я даже не поставила репу с картошкой.
– Конечно, помогу, – ответила я.
Она застала меня врасплох, но мне даже в голову не пришло отказаться.
– Вы уж постарайтесь, чтобы все было плотно и аккуратно. Если хоть щелочка останется, будет нам штраф. Или бомба.
Она взглянула на мое лицо и рассмеялась:
– Это просто черный юмор.
– Да, конечно, – сказала я, собравшись идти.
– Погодите.
Она зашла в кладовую и, выйдя, подняла мою правую руку и вложила в нее яблоко.
Я посмотрела на него, почти лишившись дара речи от благодарности.
– Спасибо.
Мэг взяла меня за вторую руку и осмотрела мои ногти.
– Вид у вас, как будто вы картошку копали. Завтра все поправим. «Ты на посту – наведи красоту», не забывайте. Для поддержания воинского духа. И что у вас там, кстати, под шарфом?
– Ничего хорошего, – ответила я, стиснув яблоко так сильно, что продавила его шкурку. – Может, вы как-нибудь покажете мне, как укладывать волосы с помощью лоскутков.
– Конечно. Если сможете на них спать, возьмите мои бигуди.
Она оценивающе на меня взглянула и кивнула.
– У вас голова просто создана для «Локонов Победы». Ладно, идите, а мне нужно с обедом закончить и себя в порядок привести.
Я сгрызла все яблоко до последнего кусочка, оставив только черешок и семечки на волокнистой ниточке сердцевины, но даже червячка не заморила. Спускаться к ужину одной отчаянно не хотелось, но раз уж Эллис и Хэнк не оставили мне выбора, пришлось.
Табуреты возле бара и столы были заняты теми же мужчинами, что накануне (примечательно, за вычетом старого Донни), но на этот раз никто не обратил на меня внимания, когда я присоединилась к Коналлу возле камина. Почти сразу же Мэг поставила передо мной огромную тарелку с едой.
Олений ростбиф был хорошо пропечен, коричневый насквозь, рядом с ним лежала ложка рябинового желе и солидная куча картофельного пюре и репы.
Я так вожделела еду, что у меня кружилась голова. Оглянувшись, чтобы убедиться, что на меня по-прежнему никто не смотрит, я стала есть. Мне пришлось бороться с собой, чтобы придерживаться приличной скорости.
Пес, лежавший, как и раньше между краем дивана и огнем, пристально наблюдал за мной, пока я не вычистила тарелку, и в итоге испустил тяжелый вздох разочарования. Я хотела было сунуть ему украдкой пару кусочков, пока ела, но мистер Росс стоял за баром и временами на нас поглядывал. Судя по его виду, он был не из тех, кто балует собак, а я пыталась вести себя скромно. Мне не хотелось, чтобы он по какой-либо причине пожалел, что позволил мне остаться, и передумал.
Подойдя забрать тарелку, Мэг принесла мне бокал пива, сказав, что оно «помогает кроветворению». Я раньше никогда не пила пиво – наша компания считала его плебейским, – и потому попробовала его с дурным предчувствием. На вкус оно оказалось недурным и к тому же усилило ощущение тепла, которое охватило меня, когда я наконец наелась.
Кроме этого, теплу было взяться неоткуда. Каждый раз, когда открывалась дверь, я не могла не оборачиваться, надеясь, что это Эллис и Хэнк, но их не было, и я начала сживаться с мыслью, что они бросили меня без гроша в кармане, без карточек и без объяснений.
Я не подслушивала, просто, раз уж сидела одна, не могла не слышать временами что-то из чужих разговоров.
Молодые люди, сидевшие за столами, были из армейского лесозаготовительного подразделения, Канадского Лесного корпуса, которое отрядили обеспечивать бесконечную потребность британской армии в древесине, и Мэг, заступившая на пост в широкой юбке, с накрашенными красной помадой губами и заново нарисованными на голых ногах сзади швами, днем работала с ними. Местные мужчины были постарше, некоторые – в шрамах и с увечьями, очевидно, времен Первой мировой. Они сидели на табуретах у барной стойки, разговаривая друг с другом и не обращая внимания ни на канадских лесорубов, ни на меня.
Без десяти девять Мэг включила приемник, чтобы лампы прогрелись. Когда куранты Биг-Бена возвестили ежевечернюю трансляцию, все замолчали.
Красная Армия наступала на юге Польши, несмотря на ожесточенные бои, и была уже всего в пятидесяти пяти милях от германской территории. Только в одном сражении были убиты больше трех тысяч германских солдат и уничтожен сорок один танк. В Будапеште, в результате трех дней боев, были взяты 360 кварталов и четыре тысячи семьсот пленных. В целом на всех фронтах было уничтожено 147 германских танков и сбито шестьдесят самолетов. Через четыре дня Франклин Д. Рузвельт должен был в четвертый раз принять присягу и снова стать президентом.
Несмотря на безусловное продвижение на фронте, мое сытое довольство сошло на нет, уступив место глубочайшему унынию.
В Филадельфии казалось, что война идет за миллионы миль от нас. О ней, конечно, говорили, ее обсуждали, но то было исключительно академическое упражнение, совершаемое за коктейлями, во время ланча в клубе. Казалось, речь шла о каких-то теоретических людях, ведших теоретическую войну, а после того, как Эллиса забраковали для службы, мы и вовсе избегали этой темы, чтобы не ранить его чувства.
Атака подводных лодок, которую мы пережили, и страшные ожоги моряков, которых подняли из горящего моря, не оставили ничего от моего ощущения отстраненности, но я по-прежнему не могла уместить в голове мысль о трех тысячах погибших в один день – и это только вражеские солдаты. За время войны я слышала о подобном количестве смертей много раз, но до сих пор, до того, как оказалась в зале, полном мужчин в форме и ветеранов, едва ли всерьез осознавала, что это – человеческие потери.
Лежа в постели с накрученными на бигуди Мэг волосами и намазанным кремом лицом, я внезапно захотела, чтобы со мной был Эллис, что было полнейшей нелепостью, поскольку именно на нем лежала ответственность за нынешнее мое затруднительное положение. Потом я поняла, что на самом деле то была тоска по дому. Стоило упомянуть Рузвельта, как она проснулась.
Я хотела оказаться в своей спальне в Филадельфии, до Нового года, до того, как все это началось. Хотела, чтобы мне ничто не угрожало, пусть это и означало бы, что мне придется еще много лет выносить Эдит Стоун Хайд.
Вместо этого я осталась одна в доме, полном чужих людей, в другой стране – да еще во время войны. Исчезни я, вряд ли кто-нибудь заметил бы, тем более заволновался. Дома мое отсутствие заметила бы, по крайней мере, свекровь – возможно, обрадовалась бы, но заметила.
Я вспомнила Вайолет и задумалась о том, ненавидит ли она меня, а потом поняла: конечно, ненавидит. Все, что она знает, это что меня взяли с собой, а ее нет. Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, что я готова была поменяться с ней местами хоть сейчас?
А потом до меня дошло, что, если Хэнк не рассказал Вайолет о нашем так называемом приключении? Единственным, кто знал, где мы, был Фредди. Когда родители Эллиса в конце концов начнут выяснять, что произошло, они обнаружат, что Эллис снял деньги со счета и что мы оставили почти все наши вещи на хранение в отеле, но к тому времени след простынет.
