Он улыбнулся ей, как саблезубый тигр улыбается при виде какого-нибудь восхитительного травоядного животного, случайно забредшего в его логово, и пригласил ее в офис. И сразу же пожалел, что стены в офисе были стеклянными, хотя такими они были уже давно, с тех самых пор, как все работоспособные члены семей Розье и Деланж собрались вместе и по своему проекту отремонтировали бывшую мельницу.
Джоли смотрела на Габриэля очень сурово и официально. Он не знал, чем заслужил этот строгий взгляд, ведь он просто сел на свою кушетку и расслабился, а Джоли была от него на расстоянии вытянутой руки.
– Ты свободна? – решил он проверить. – Я не спросил о твоих рекламных мероприятиях. Просто дай мне знать, когда должна будешь уйти.
Ее взгляд скользнул в сторону.
– Тебя не пригласили участвовать в рекламе? – Он был поражен. Ведь имя Пьера Манона красуется на обложке кулинарной книги! – Тебе нужен рекламный агент получше. Хочешь, дам телефон моего?
Его оскорбляло, что Пьер получит от этого прибыль, но… merde. Хотя ее имя и было начертано на обложке мелким шрифтом, но она тоже заслуживает кое-чего.
– У папы был инсульт, помнишь? – напряженно сказала она. Габриэль почти сразу почувствовал, что ее напряженность совсем не такая, какую она обычно испытывает в его присутствии, а наполненная печалью. Хорошо лишний раз убедиться, что ей намного лучше с ним, чем с ее проклятым отцом. – Сейчас ему не до рекламы.
– Правда? – Габриэль старался подавить тошнотворное чувство жалости. Этот salaud украл у него столько, что сострадания не дождется. – Инсульт был таким тяжелым?
Она долго изучала стол.
– Он мог бы провести показ блюд, – тихо пробормотала она наконец. – Не так быстро, не так изящно, как сделал бы это до инсульта, но он бы справился. Однако он чувствует себя неловко и не хочет, чтобы люди видели его таким. Медсестры сказали мне, что в его депрессии нет ничего необычного.
Да, Пьер никогда не мог выдержать, если кто-то видел его слабость. Образно говоря, он поджал хвост, когда потерял третью звезду, и уполз, как побитая собака. Габриэль тогда испытал ликующее чувство победы. Думаю, ты должен был бы ценить меня, connard.
– Но ведь это твоя первая кулинарная книга, – вдруг пришло ему в голову, пока он всматривался в ее обворожительное лицо, на котором теперь читалась тревога. Это выражение так не шло ей. – Ты, должно быть, была очень рада, когда она вышла из печати.
Она рассеянно смотрела сквозь стеклянные стены на то, что происходило в кухнях.
– Инсульт случился всего за несколько недель до выхода книги. Поэтому у меня были немного другие эмоции в то время. – Она бросила на него быстрый взгляд. – Теперь я иногда думаю, не перенервничал ли он из-за того, что могло бы случиться, когда ты бы увидел Розу на обложке.
Черт. Габриэль почувствовал шок от облегчения, что очередность событий оказалась такой причудливой. Ведь если Пьер уже прямиком двигался к инсульту, то тот мог случиться сразу же после его уведомления об иске, и тогда… какой адский поступок был бы сейчас на его совести!
– Ты не можешь винить меня в этом, Джоли. К тому времени я не общался с ним уже десять лет. Кроме редких оскорбительных замечаний о его работе, которые я делал в моих интервью. Но он же всю жизнь провел в звездных кухнях, а там можно много чего услышать о себе. Ну и, как говорится, волков бояться – в лес не ходить.
Кажется, она смутилась.
– Нет, я не виню тебя. – Она опустила голову. – Скорее, виню себя, – едва слышно пробормотала она.
– Винишь себя? Тебе же было не больше четырнадцати!
– Это я уговорила его поместить Розу на обложку, – напомнила она. – Я так сильно хотела этого. Я всегда так любила ее.
Габриэль испытал укол болезненного удовольствия. Этот десерт так много значил для него. Прекрасный, известный. А сколько людей фотографировало его Розу! Что само по себе было доказательством того, что Пьер Манон был прав, когда поверил в своего chef pâtissier Габриэля Деланжа, несмотря на его юность. И доказательством того, что Габриэль заслуживал большего уважения, чем Пьер оказывал ему. Даже для подруги Габриэля это могло служить доказательством того, что внутри он был прекрасным человеком и что она должна была терпимее относиться к тому, что почти никогда не видит его. И еще…
Джоли поморщилась.
– Он никак не мог решиться. Я не могла понять, почему он не хочет поместить ее, и требовала это от него.
– Джоли, все причины, по которым ему было неудобно использовать Розу, возникли задолго до того, как ты могла иметь к этому какое-либо отношение. И виноват только он один. Он мог бы честно признаться тебе в своих ошибках уже тогда. Сказал бы: «Нет, я чувствую, что это неправильно. Я не могу заявить о ней как о своей работе». Если его совесть была неспокойна, он мог бы понять, что не должен делать этого. Если. Сам же я думаю, что он с абсолютно чистой совестью заявил о ней как о своей работе, потому что ему наплевать и на меня, и на мою чертову реакцию, а значит, его инсульт вообще никак не связан ни с кулинарной книгой, ни с Розой.
Она взглянула обиженно, но не решилась спорить.
«Да, я гораздо лучше знаю твоего отца, это уж точно. А все потому, что четыре года был его chef pâtissier и работал рядом с ним по шестнадцать часов в день, а не появлялся в его офисе время от времени».
Merde, ничего удивительного, что когда он приближается к Джоли, она устанавливает вокруг себя невидимую ограду, как для собаки с электронным ошейником. Она помнит о полном невнимании отца к своей семье, и это останавливает ее, как ярко светящаяся предупредительная надпись. С другой стороны, если бы Габриэлю удалось пройти через эту ограду, Джоли никогда не смогла бы сказать ему: я не знала, какой ужасной может быть жизнь!
Конечно же, она знает, какой ужасной может быть жизнь, и поэтому не будет упрекать его, а просто бросит как ни в чем не бывало.
Проклятие!
– Кажется, нам пора заняться твоей следующей кулинарной книгой, – сказал он.
Ее лицо тут же прояснилось.
– Пожалуйста… ты не мог бы… я понимаю, сейчас, вероятно, не самый подходящий момент, но не мог бы ты показать мне свою Розу?
У него в голове промелькнул образ эфемерного, застенчивого, хрупкого цветка, такого беззащитного и нежного. Он отдал его миру в попытке одержать победу – победу над всем. Он подарил себя миру, но этот подарок использовали и обесчестили, оставив его самого ни с чем.
– Нет. Я думал, что «Французский вкус» должен стать кулинарной книгой не для профессионалов, а для любителей.
– Мне просто хочется увидеть, как ты делаешь ее, – сказала она задумчиво.
– А по версии твоего отца ее сделал вовсе не я, – парировал он отрывисто. – Нет. Вернемся к твоему «Французскому вкусу». Сколько времени ты обычно тратишь на повара, о котором пишешь?
Джоли внимательно посмотрела на него, ощутив разочарование. Он почувствовал мучительную боль и жгучее желание, какого у него ни разу не было за все десять лет, дать ей эту прекрасную, нежную, полную надежд Розу, чтобы Джоли ни на секунду не почувствовала разочарования в нем.
Он удержал в себе это желание, будто прижал его своей большой, сильной рукой.
Джоли напустила на себя профессиональный вид.
– Это зависит от повара и от того, сколько времени он может мне уделить за один раз. Симон Кассе просто провел со мной целый день. Он сказал, что ему легче сосредоточиться на чем-то одном. А Филипп Лионнэ хочет, чтобы мы работали несколько дней после обеда. Он собирается показать мне свои рецепты миндального печенья. Доминик Ришар обещал показать рецепт millefeuille[70], и я могла бы включить в книгу его éclair au chocolat[71], но я еще не решила. Он, как и Филипп, хочет несколько двухчасовых консультаций, а не одну длинную. Люк Леруа может с трудом выделить час в день. У него изящные манеры, между прочим.
Изящные манеры. Габриэль нахмурился.
– Во Франции есть много уникальных шеф-поваров, которым шестьдесят лет и даже больше.
– Но эта книга посвящена новому поколению – шеф-поварам моложе сорока лет. Разве я тебе не говорила?
Нет, не говорила. Доминик Ришар, ради бога. Если ей нравится, когда за ней волочатся крупные агрессивные мужики, то Дом – это как раз то, что надо. А если ей нравятся принцы, то она могла бы ночи напролет мечтать о Люке Леруа. А не о Габриэле Деланже.
– Симон женился, ты знаешь? – сообщила она задумчиво.
– Симон?
Тот, одержимый, с одной извилиной, который после работы тренируется для участия в соревнованиях по классическому триатлону? Как он-то выкроил время?
– Да. И это замечательно. У него такая веселая и шустрая жена. Видел бы ты, как он смотрит на нее, – это что-то необыкновенное.
Симон Кассе. Да он же чокнутый зануда. Putain de merde, Габриэль не должен был навечно застрять в ресторанном бизнесе. Он должен был открыть какой-нибудь salon de chocolat[72]. Тогда бы у него был нормальный рабочий день, пусть даже он никогда бы не сделал никаких удивительных кулинарных шедевров, какие делают в трехзвездных ресторанах. Симон уже женат. А у Габриэля нет даже подруги.
