– Говорит Боб.
Похоже, у Мак-Гриви работают не только любители односложных ответов, но и носители односложных имен.
– Добрый день, Боб. – Я стараюсь быть как можно любезнее, рассчитывая, что так он скорее поможет мне. – Я звоню узнать, как я могла бы навестить своего папу.
– Ваш отец наш заключенный?
– Да, – отвечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал так, будто в этом нет ничего особенного, словно с тюремной системой я на «ты».
– А вы в списке?
– Что?
– В списке тех, кому разрешены свидания. Если вы его дочь, то должны быть в перечне.
Я нервно сглатываю:
– Не знаю, включена ли я в список.
Мама никогда не позволяла мне посещать отца. Ни разу.
– Если вас там не окажется, ничем помочь не могу. Но думаю, должны быть – они обычно включают прямых родственников по умолчанию. На случай, если кто-то захочет приехать.
– Хорошо, – медленно говорю я. – Значит, я могу просто приехать?
Он издает полусмешок-полуфырканье:
– Ну да. Только в часы свиданий. У нас живая очередь. Если все кабинки свиданий к твоему приходу заняты, тебя включают в список ожидания. Но тут уж без гарантий.
Сплошные списки!
– А когда у вас часы посещений?
– Девочка. – Я почти вижу, как Боб качает головой. – Вся информация есть на сайте. Но поскольку ты мне нравишься, я тебе скажу.
Кажется, любезное обращение окупается.
– Спасибо вам огромное, Боб!
– В общем, свидания у нас со вторника по субботу. Утром с десяти до двенадцати, после обеда с часу до четырех. Хочешь совет?
– Конечно, с удовольствием, Боб!
– Постарайся приехать как можно раньше. Тогда шансов больше. К вечеру все может быть забито.
– Я вам очень признательна. До субботы!
– Ага, пока. – Боб вешает трубку.
Я поднимаю спинку кресла, но не трогаюсь. Мысли теснятся и лихорадочно скачут в голове. Сжав ее руками, заставляю себя дышать глубоко и размеренно. Через несколько минут снова хватаю телефон и звоню Замерзшему Роботу. Знаю, это глупо, но не могу сдержаться: мне нужно с кем-то поделиться, а он, наверное, единственный человек, с кем я могу поговорить. Думаю, это еще одна причина, по которой люди ищут спутников для самоубийства. Полезное это дело – партнерство.
– Привет! – отвечает Роман.
– Привет, что делаешь?
Молчание.
– Просто сидишь в своей комнате? – напираю я.
– А чем мне еще заниматься?
– Ну не знаю. Играть в баскетбол.
Я представляю, как он гневно смотрит на меня: растянулся на покрывале, щурит золотисто-зеленые глаза, в руках карандаш, на коленях альбом с набросками. Представляю, как Капитан Немо велит ему успокоиться, и от этого он только еще сильнее закипает. Кажется, я даже рассмеялась, потому что Роман восклицает:
– Слушай, кончай, а!
– О’кей, больше не буду. Обещаю, – быстро бормочу я.
– Ты все время только обещаешь, это уже начинает бесить.
Я впиваюсь ногтями в сиденье. Нет, мне не хочется раздражать Замерзшего Робота. Знаю, меня не должно волновать, что он обо мне думает. Но вот какая-то часть меня все-таки переживает.
– Извини, – просит Роман тихим голосом. – Мне не следовало так говорить.
– Да все нормально. Я заслужила.
– Нет, ничего подобного.
Я замолкаю. Он тоже молчит, и все, что я слышу, – лишь его слабое дыхание. Хочу спросить, не рисует ли он, но не решаюсь.
– Можно за тобой заехать?
– Зачем?
Я делаю резкий вдох и пытаюсь найти предлог заскочить к нему. Раскинув мозгами, вспоминаю свои сегодняшние звонки.
– Я тут подумала: может, сходим на лэнгстонскую весеннюю ярмарку?
– Ты совсем с приветом?
– Это «да»? – подкалываю его я, но тут же спохватываюсь и говорю серьезно: – Ну ты же как-то сказал, что тебе будет легче улизнуть седьмого, если твоя мать поверит, что мы действительно друзья.
– Да, но я все равно не понимаю, зачем тебе это.
– Буду у тебя через пятнадцать минут! – выпаливаю я и вешаю трубку.
Однако он прав. По всем правилам, по моим собственным правилам, мне следовало бы избегать подобных сборищ. Но чем ближе седьмое апреля, тем беспечнее я становлюсь.
По правде говоря, весенняя ярмарка – одно из последних мест, где я чувствовала себя по-настоящему счастливой, да еще так, чтобы об этом помнить. Не знаю, сколько мне было, когда я впервые осознала, что черный слизняк внутри меня непременно сожрет любую счастливую мысль. Но я точно знаю, что когда была на ярмарке последний раз и моя маленькая ладошка сжимала папину руку, счастье никуда от меня не делось.
Осталось со мной.
Осталось 11 днейПодъехав к дому, я посылаю Замерзшему Роботу сообщение, и через несколько секунд он уже идет к машине, глубоко надвинув капюшон синей толстовки и сгорбившись, словно прячется от невидимого врага.
Когда я уже выезжаю с его улицы, он наконец спрашивает:
– Так зачем мы идем на ярмарку?
– Мне казалось, я тебе услугу оказываю: твоя мама будет прыгать от радости, что ты выходишь в общество, как нормальный человек.
Он откидывает голову, стукаясь о подголовник.
– Это ты уже сказала по телефону. А я спрашиваю, зачем тебе идти на ярмарку.
Я мельком смотрю на него: челюсти плотно сжаты, взгляд опущен – он явно не расположен к шуточкам. Что ты так злишься, Замерзший Робот?
– Ладно, не буду врать: я позвонила в Исправительное учреждение Мак-Гриви. – Я замолкаю. – Там сидит мой отец, если что. Короче, хотела тебе сказать, что выяснила, как попасть к нему на свидание.
Он поднимает голову и глядит прямо на дорогу. Кажется, его ничуть не тронуло мое признание, что отец сидит в тюрьме, – будто я сообщила, что он печет блинчики в местном ресторане или что-то вроде того.
– Ты слышишь меня? Мой отец – заключенный в тюрьме Мак-Гриви.
Роман не смотрит на меня, продолжая пялиться в лобовое стекло:
– А ты не могла сказать это просто по телефону?
Я пожимаю плечами, хотя и знаю, что он на меня не смотрит. Интересно, как часто мы совершаем привычные жесты, даже когда их некому увидеть.
– Ну да, могла. Но подумала: прикольно сходить на ярмарку, а там уж заодно и скажу.
– Прикольно? – Он цедит это слово, как слово «друзья» в нашу первую встречу, и наконец-то, повернувшись ко мне, спрашивает: – Да кто же ты такая?
Утопив педаль газа, я гляжу строго прямо, изо всех сил стараясь не показать, как меня уязвил его тон. На вопрос не отвечаю – даже не уверена, что сейчас смогла бы дать на него ответ. Остаток пути едем в молчании.
У ярмарки я паркуюсь на грязной площадке через дорогу от средней школы Лэнгстона. Мы вместе подходим ко входу, и я покупаю два билета – меньшее, что могу сделать, ведь сама заставила его пойти со мной, а он платил за меня в зоопарке.
На главных воротах кто-то повесил пять больших плакатов с Брайаном Джексоном. Украдкой взглянув на Романа, я вижу, что он их рассматривает. У меня пересыхает во рту, но я заставляю себя выговорить:
– Когда вы последний раз общались?
Роман пожимает плечами:
– Давно. Я его теперь и не знаю.
Я, наверное, чокнутая – да, собственно, нет сомнений, что я чокнутая, – но мне слышится какой-то подтекст, скрывающийся под ровным звучанием его голоса. Будто бы он знает что-то и не хочет, чтобы я знала, что он это знает.
– Ты был таким же быстрым, как он? – Я вспоминаю нашу первую встречу, когда Лэнс и Трэвис расхваливали Робота.
Он позволяет себе короткий холодный смешок:
– Нет, Брай всегда был намного быстрее. – Оторвав глаза от плаката, он поворачивается ко мне. – А я бегал вокруг него, ведя мяч.
Я чувствую волну облегчения: возможно, то, что мне почудилось в голосе Романа, относилось не к отцу. Возможно, он по-прежнему про него не знает. Может быть, это просто ревность, напоминание, сколь сильно изменилась его жизнь после смерти Мэдди. Я уже набираю воздух для новых вопросов, но Роман кивает в сторону ярмарки:
– Ты мы идем или нет?
Я протягиваю ему билет:
– Да, пошли.
На ярмарке уже полно народу. Мимо нас, гоняясь друг за другом, пробегают малыши с липкими от сахарной ваты ручонками и синими от ледяных коктейлей губами. Сердце проваливается в глубь живота: как же я тоскую по этому возрасту. Тогда я жила, еще не осознавая: с отцом что-то серьезно не так, и со мною тоже непорядок.
Роман приобнимает меня за поясницу. Не пойму я этого Замерзшего Робота: слишком проворные у него руки для парня, который способен быть таким холодным.
– Ты в порядке?
– Просто вспомнила. – Земля под ногами мягкая, мои кроссовки тонут в грязи. Все пропахло попкорном, горелым маслом и грязью.
Он кивает и убирает руку:
– Мэдди обожала эту ярмарку.
Не зная, что сказать, я спрашиваю невпопад:
