Он пытается говорить, но слова не идут. Его лицо заливает краска, оно подергивается, он борется с собой. Воздух в комнате становится разреженным, и у Кейти внутри все обрывается, ее внутренности и два куска пиццы проваливаются в бездну. Дело не в Феликсе. Папа прочищает горло.
– Я сдал анализы и выяснилось, что у меня такая штука, называется болезнь Хантингтона. Это значит, что мне со временем будет трудно ходить и говорить, и еще всякое. Но хорошая новость в том, что это все происходит медленно, и на это уйдет по меньшей мере десять лет.
Болезнь Хантингтона. Кейти никогда о такой не слышала. Она смотрит на маму, чтобы понять, насколько все плохо. Мама сжимает крестик, а второй рукой обхватывает себя, словно цепляется, спасая свою жизнь. Все очень плохо.
– Так тебе станет трудно ходить через десять лет? – спрашивает Меган.
– Нет, как ни жаль. У меня уже есть кое-какие симптомы. Мне уже трудновато.
– Тогда на что уйдет десять лет? – спрашивает Патрик.
– На то, чтобы умереть, – говорит Колин.
– Господи, Кол, – произносит Джей Джей.
– Нет, она права. Ты это видела на работе, – говорит отец, бросая взгляд на Колин.
Колин кивает. Колин физиотерапевт. Видела что? Что она видела?
– Так ты знаешь, что я дальше скажу, так? – спрашивает папа.
Колин снова кивает, кровь отлила от ее лица, оно искажается, словно от боли, и это до смерти пугает Кейти.
– Что дальше, пап? Мам? – спрашивает Джей Джей.
Папа смотрит на маму.
– Я не могу, – шепчет она.
Мама протягивает руку и вытаскивает бумажный платок из коробки, стоящей на боковом столике. Промокает глаза и вытирает нос. Отец с силой выдыхает сквозь сжатые губы, словно задувает свечки на торте в день рождения, словно загадывает желание.
– Эта штука, Хантингтон, она наследственная. Я ее получил от матери. Так что вы, дети… Вы, дети… У каждого из вас пятьдесят процентов вероятности ее заиметь.
Никто не двигается и ничего не говорит. Кейти забывает дышать. Потом мама начинает плакать в платок.
– Стойте, пятьдесят процентов вероятности заиметь что? Что это такое, еще раз? – спрашивает Меган.
Папа, их неколебимая скала, их защитник, всегда уверенный во всем, кажется физически хрупким. У него дрожат руки. Глаза у него мокрые и быстро наполняются слезами. Он морщится, словно взял в рот лимон, пытаясь удержать слезы, и Кейти от этого разрывает на части. Она никогда не видела, чтобы он плакал. Ни когда умер его отец, ни когда ранили или убивали его товарищей по службе, ни когда он, наконец, вернулся домой в тот день, после марафона.
Пожалуйста, папа, не плачь.
– Вот.
Он достает из кармана куртки пачку брошюр и выкладывает их на кофейный столик рядом с коробками от пиццы.
– Простите. Не могу говорить.
Они берут по брошюре и начинают читать.
– Твою мать, – говорит Патрик.
– Не выражайся, – отзывается мама.
– Ма, прости, но «твою мать» – это сейчас самое то выражение, – отвечает Патрик.
– Господи, папа, – говорит Меган, сжимая розовый шелковый шарф, обернутый вокруг шеи.
– Прости. Я каждую минуту молюсь, чтобы никому из вас она не досталась, – отвечает папа.
– А можно ее как-то лечить? – спрашивает Меган.
– Есть лекарства, чтобы облегчить симптомы, и я буду ходить на физиотерапию и к специалисту по речи.
– Но вылечить это нельзя? – спрашивает Патрик.
– Нет.
Кейти читает.
Болезнь Хантингтона проявляется в виде моторных, когнитивных и психиатрических симптомов, которые, как правило, возникают в возрасте 35–45 лет и неуклонно прогрессируют до самой смерти. В настоящее время нет препаратов или лечения, которые могут остановить, замедлить или обратить развитие болезни.
У папы болезнь Хантингтона. Он умирает. Десять лет. Этого не может быть.
У каждого ребенка, один из родителей которого болен, есть пятидесятипроцентный шанс заболеть.
Симптомы обычно возникают в тридцать пять. Это еще четырнадцать лет. А потом она может начать умирать от болезни Хантингтона. Этого не может быть.
– Если ген есть, то точно заболеешь? – спрашивает Джей Джей.
Папа кивает. По его розовой щеке сбегает слеза.
Кейти погружается в брошюру, ища мелкий шрифт, исключение, выход. Это же несправедливо. С папой все в порядке. Он сильный, крутой бостонский полицейский, а не больной смертельной болезнью. Она перечитывает перечень симптомов. «Депрессия». Ну уж нет. «Паранойя». Это не про него. «Нечленораздельная речь». Говорит совершенно четко. Наверное, это ошибка. Анализ был неправильный. Перепутали или ложно-положительный. Умрет через десять лет. Да пусть этих уродов разорвет за то, что ошиблись и заставили папу плакать.
Она продолжает читать. «Снижение ловкости». Ну, иногда, ну и что? «Приступы гнева». Ладно, да, но все иногда выходят из себя. «Хорея».
Происходит от греческого слова, означающего «танец». Для хореи характерны подергивающиеся непроизвольные движения.
Она смотрит на отца. Его ноги выплясывают на полу ирландскую джигу. Плечи подергиваются. Брови подпрыгивают, а лицо перекашивается, словно он откусил лимон. Черт.
– Мы можем выяснить, есть ли у нас этот ген? – спрашивает Меган, читая брошюру.
– Да. Вы можете сдать тот же анализ, что и я, – отвечает папа.
– Но если у нас есть этот ген, мы ничего не сможем с этим поделать. Просто будем жить, зная, что заболеем, – говорит Меган.
– Все так.
– А по анализу понятно, когда это произойдет? – спрашивает Кейти.
– Нет.
– Гребаный ад, – говорит Патрик.
– Сколько ты уже знаешь? – спрашивает Джей Джей.
– Кое-какие симптомы были уже давно, но точно мы не знали про Хантингтона до марта, – отвечает отец.
– Вы знаете с марта? – спрашивает Джей Джей.
Он стискивает зубы и сжимает кулаки, словно сдерживает внезапное непреодолимое желание разбить всех керамических ангелов и лягушек в комнате.
– Почему вы нам только сейчас говорите?
На дворе май!
– Нам нужно было время, чтобы с этим свыкнуться, – отвечает отец.
– Трудно было вас всех вместе собрать, – добавляет мама, защищая его.
– Да чушь собачья, мы тут живем! – уже кричит Джей Джей.
– У Меган свое расписание, и либо ты, либо отец работаете по воскресеньям, – нетвердым голосом отвечает мама.
Джес у нее на коленях покрыт грудой мокрых скомканных платков.
– Мы должны были сказать вам всем, сразу. Сказать двоим, а с остальными что? Кота за хвост тянуть?
– Чего это мама кошек мучить собралась? – спрашивает Патрик.
Кейти смеется, понимая, что это неуместно, но она благодарна Патрику за то, что он на мгновение ослабил напряжение. Но Колин заливается слезами, пряча лицо в ладони.
– Все хорошо, детка, все будет хорошо, – говорит Джей Джей.
Это не утешает ее, она плачет только горше, словно не может спрятаться за руками. Внезапно поднимает голову – это Колин, но это не она. Она ни капли не похожа на милую, славную невестку, которую Кейти знает с начальной школы. Глаза у нее отчаянные и безумные, рот открыт и перекошен, словно за ее руками произошло какое-то преображение, спецэффект из голливудского фильма ужасов. Джей Джей пытается ее обнять, но она не дается. Она вскакивает с диванчика и выбегает из гостиной. Оставшиеся сидят в недоуменном молчании, слушая, как она топает по лестнице. Хлопает дверь в их квартиру, и Колин рыдает где-то у них над головами.
– Это что такое было? – спрашивает Патрик.
– Ей страшно, дурак, – отвечает Меган.
– Джей Джей, мы знаем, вы пытаетесь завести семью, – говорит отец. – Даже если, избави Боже, ты носишь в себе эту штуку… – Он прерывается и трижды стучит по деревянному столику, – есть медицинские процедуры, довольно обычные, всякое ЭКО, и можно сделать так, что у ваших детей этого точно не будет.
Кейти это кажется обнадеживающим, вроде честного спасательного плота среди бушующего моря дерьма, но Джей Джей, похоже, не хочет за него хвататься, словно решил утонуть.
– Слишком поздно, пап, – наконец произносит Джей Джей. – Она беременна. Десять недель. Мы только что услышали сердце.
Черт. Кейти три года ждала, чтобы ее брат это сказал. Столько раз представляла восторженный визг, объятия, поздравления и тосты за здоровье первого внука О’Брайенов. Маме особенно не терпелось услышать эту новость. У малыша уже есть целый шкаф очаровательных желтых и зеленых вязаных одеялец, и пинеток, и миленьких чепчиков.
Мама начинает всхлипывать. Снова и снова крестится.
– Так что слишком, вашу мать, поздно для медицинского чуда, – говорит Джей Джей.
– Вам оно не понадобится, – отвечает мама, и голос ее плывет от слез, отчего звучит сокрушенно, а не убедительно. – С тобой и с малышом все будет хорошо.
– Да, чувак. Ты всегда был везучим, – добавляет Патрик. – Я на что угодно поспорю, что у тебя этого нет. Миллион к одному.
