– А известно ли вам, что председатель комитета психически нездоров?
Опять широко распахнутые глаза. И едва слышный смешок.
– И что последнему представителю от студентов пришлось сесть на успокоительные после того, как он ПЯТЬ ЧАСОВ проторчал на заседании факультетского отделения комитета, которое вел этот тип, а потом вынужден был задержаться еще немного, чтобы изложить ему суть дела, потому что председатель а) не способен воспринимать информацию, как бы ее ни преподносили, – ни в цифрах, ни в графиках, ни в чем; б) не в состоянии читать, пока не нацепит как минимум четыре пары очков; в) ничего не слышит и г) вечно пьян.
Еще один крошечный смешок, как если бы икнула кукла.
– Я, честно говоря, сомневаюсь…
– Возможно, я слегка преувеличиваю, но разве что самую малость. Берегите себя!
Смеха-икоты больше не слышно, и теперь ее огромные глаза уткнулись в пол.
– Ладно, знаете… Так и быть, скажу. Есть и другая причина.
– Так?
Она лезет в сумку за салфеткой.
– Дело в том, что… ну… Мне следует включаться в разные виды деятельности, потому что у меня нет друзей.
– Как такое может быть?
Будь она его дочерью, он бы УБИЛ, да-да, УБИЛ любого, кто не хочет с ней дружить.
Слабая улыбка.
– Ну, настоящих друзей. В смысле, раньше были, а теперь – нет.
– Почему?
– И мой врач говорит, что сейчас у меня легкая форма депрессии.
– Но из-за чего?
– Ну, это были как бы наркотики. Неважно. Экстази.
– Так.
– И я…
– Что?
– Ну, я как бы пыталась покончить с собой.
Олли с удивлением наблюдает за собственными ощущениями от услышанного. Он, кажется, смеется? Нет, нельзя смеяться в лицо человеку, который только что рассказал тебе о попытке расстаться с жизнью. И все же это слишком неожиданный поворот. В такие моменты собеседник, застигнутый врасплох, вынужден рассмеяться, или вскрикнуть, или ахнуть – в общем, как-то отреагировать. Если сравнить их разговор с прогулкой по скалам, то этот поворот в беседе оказался бы тем моментом, когда Олли подошел слишком близко к краю и… Или, наоборот, это она, Шарлотта Мэй Миллер, стоит у обрыва, а он – смотрит и…? Ясно же, если бы он увидел это, то спас бы ее, оттащил от пропасти или крикнул что-нибудь. А вообще, честно говоря, он просто не позволил бы ей лезть на скалы. Перед глазами у Олли пробегает вереница образов: вот семинар без нее; вот ее похороны; вот поиски виновного (врач? Что, если виной всему антидепрессанты?); а вот он УБИВАЕТ виновного; отвечает на вопросы прессы; плачет по ночам, потому что со студентами можно делать все, что угодно, но нельзя ТЕРЯТЬ их, они не могут просто взять и УМЕРЕТЬ. Потом картинки обрываются, и Олли испытывает чистый оргазм глубокой печали. Оргазм сотрясает его внезапной жаркой искренностью, непохожей ни на одно ощущение, когда-либо им пережитое. Ему хочется плакать. И в то же время, как это ни глупо, хочется смеяться. А еще – ударить Шарлотту Мэй Миллер, прямо-таки избить ее, жестоко и беспощадно, за то, что она заставила его испытать подобное чувство.
– Что же подтолкнуло вас к такому глупому намерению? – спрашивает он.
– Наверное, просто неудачное сочетание наркотиков. Отходняк после экстази плюс антидепрессанты, плюс еще какая-то таблетка, которую мне кто-то дал, чтобы стало полегче, но на самом деле стало только хуже.
– Кто дал вам эту таблетку?
– Не знаю. Я была сама не своя.
Оргазм грусти подступает снова, рождается где-то в пальцах ног. Олли физически не в состоянии продолжать разговор. Он представляет себе эту девочку, эту чистую, красивую, сверкающую девочку: она была “сама не своя”, “кто-то” подсунул ей “таблетку”, и теперь она вообще не понимает, что произошло. Может, этот “кто-то” поступил еще хуже? С человеком в таком состоянии можно сделать что угодно, пока он лежит обмякшей тряпичной куклой на полу в туалете ночного клуба или на чьем-нибудь отвратительном липком диване.
– А что говорят ваши родители?
Взгляд голубых глаз отрывается от пола возле стола Олли и перемещается куда-то в сторону.
– Они ничего не знают.
– Но как же…
– И вы не имеете права им рассказать. Мне уже есть восемнадцать.
Олли больше не в состоянии это выносить. Решение может быть только одно.
Он улыбается.
– И вы в самом деле думаете, что студенческий комитет – выход из положения? Да этот комитет столько народу довел до…
Желания покончить с собой. Ба-бах! Но ведь нельзя шутить на тему самоубийства, а? Во всяком случае, нельзя шутить на тему самоубийства, когда разговариваешь с человеком, который сам недавно испробовал эту штуку на себе.
– Эм-м… До депрессии. Студенческий комитет – это очень, очень депрессивная компания.
– Но вы ведь там будете.
– Это правда. Послушайте, а вы… ну, есть ведь какой-нибудь взрослый и благоразумный человек, к которому вы можете обратиться, когда происходят подобные вещи?
– Больше такого никогда не произойдет.
– Но если вдруг?
– У меня есть старшая сестра, но она скоро должна родить, буквально с минуты на минуту.
– А с родителями вы, точно, не можете это обсудить?
– Я могла бы, но они сказали: если узнают, что я принимаю наркотики, отнимут у меня машину.
– Ясно.
– Ну…
– Послушайте, а давайте я оставлю вам свой номер? На случай, если все-таки понадобится помощь.
– Да нет, ну что вы.
– Прошу вас. Я никогда не прощу себе, если вы попадете в беду, а я не приду на помощь, хотя мог бы.
– Вы уверены? Ну, то есть, ваш телефон мне, конечно, не понадобится, но…
Олли дает ей номер своего мобильного. Она сразу же набирает его, чтобы у него в телефоне сохранился ее номер. Олли мысленно возвращается к сцене похорон Шарлотты Мэй: кто-то спрашивает, были ли у него нехорошие предчувствия, когда он общался со своей студенткой.
“Да, – отвечает он. – Я знал о ее проблемах. И даже на всякий случай дал ей номер своего телефона и сказал: пусть звонит в любое время дня и ночи, но она так ни разу и не позвонила. Ни одного, мать вашу, раза”.
Изи нет на месте. В чайной комнате – тоже. Наконец Чарли находит ее в гербарии, она просматривает старые образцы заразихи.
– Слушай, да брось ты! – говорит он, когда Изи бросает на него свирепый взгляд. Как же ему осточертели эти свирепые женские взгляды. – Что?!
Еще немного гнева в глазах. Однако не отказывается составить ему компанию и сходить в оранжерею пальм – ее считают романтичной даже те, кто работает в Кью. Любимая оранжерея Чарли – зимний сад Принцессы Уэльской, из-за орхидей. Но сегодня не хочется отвлекаться на орхидеи. Его, вот странно, будоражит мысль о том, что Изи на него сердится. Причем сердится как-то демонстративно – явно придает этому большое значение. Если бы он действительно был ей отвратителен, она просто не общалась бы с ним. И уж точно не стала бы демонстрировать своего возмущения.
– Никола очень ранимая девушка, – начинает она.
– Я тоже!
– Ты не ранимый. По-моему, на свете не найдется менее ранимого человека, чем ты.
У них над головами – пальма, которая проживает последнюю стадию гапаксантии. Это очень красиво, но в то же время немного грустно – пальма похожа на молодую принцессу, которая решила надеть все украшения своей покойной матери за раз. Неделя-другая – и пальма-принцесса тоже умрет.
– Допустим, ты не все обо мне знаешь.
– Чего же я не знаю?
– Ну, много чего. – Изи вздыхает. – Обязательно позвони ей.
– Я отправлю смс.
– Если не позвонишь, я перестану с тобой разговаривать.
Где-то на свете есть волшебная книга. Как она творит волшебство? Да просто принимает вид той книги, которая в данный момент жизни нужна тебе больше всего. Если ты беден, она может обернуться очень дорогой книгой. Но это маловероятно, ведь твоя душа точно знает, что именно тебе сейчас нужно, и вряд ли богатство стоит на первом месте. Эта книга действительно существует? Трудно сказать наверняка. Тем более что, даже если бы она попала тебе в руки, ее было бы так легко потерять и почти невозможно отыскать снова. Поди попробуй найти ее на eBay. Для меня самая незаменимая книга – одна, для тебя – совсем другая. Если бы я подарила тебе эту магическую книгу, я бы сама не знала, что именно ты от меня получишь. Ну и потом, ни один человек в здравом уме не отдал бы такую бесценную книгу. А может, и отдал бы. Наверное, достигнув просветления (а когда человек достигает просветления, он, конечно, не просто видит свет, но и сам становится светлее и меньше подчиняется закону гравитации), кто-нибудь просто оставит ее в автобусе. И долго ли она там пролежит? Ведь на вид-то книга совершенно обыкновенная, и не скажешь, что волшебная. На вид она такая… Отпугивающе религиозная? Скучная? Может, даже даже чересчур оптимистичная? Это может быть “Чайка” Чехова. Или книга заклинаний. Или “Курс чудес”[26]. “Упанишады”. Если ты никогда не подбирал книгу, забытую кем-то в автобусе, ты почти наверняка упустил свою Книгу. Упустил предзнаменование. Проворонил шанс раз и навсегда вырваться из этой чертовой Вселенной. Но именно так и поступает большинство из нас на протяжении каждой своей жизни, так что ничего страшного. И все-таки представь себе на минутку, что ты ее нашел, эту книгу. Как бы она выглядела? Интересно, ты вообще догадался бы, что сейчас читаешь именно ее?
