Мама Амелия взяла меня под свою опеку, хотя ей едва исполнилось двадцать лет и свекровь, хозяйка дома, до сих пор не доверяла ей ключей. С того момента Маурисий Сикарт-и-Женсана, Маурисий Безземельный, поселился в особняке Женсана как в собственном доме. Но лучше бы он этого не делал.
Часть II. Allegretto (Scherzando)
Именно тогда и произошел переломный момент. Страшная вещь. Конечно, когда катишься с трамплина, каждый новый, более рискованный прыжок очень мало отличается от предыдущего. Сегодня меня бьет озноб, стоит подумать, как это меня угораздило стать участником этих событий. Озноб бьет меня и когда я думаю, как же это я умудрился так разогнаться на этом трамплине, за несколько сантиметров до падения, что мне доверили пистолет. И Болосу тоже, Жулия. Известному депутату, погибшему в автомобильной катастрофе.
Одним из признаков наступившей зрелости является осознание того факта, что в жизни ничего нельзя переиграть. Что ход сделан раз и навсегда. Так вот, я все никак не созрею. И переломный момент явно дал это понять Микелю, который, по прошествии более чем двадцати лет, пролетевших с тех пор, все еще не осознал произошедшее.
Все дело в том, что ни Симон, ни его соседи по квартире и товарищи по ячейке не имели достоверных сведений о том, что случилось. Они только подозревали, что дело было серьезное. Следуя инструкциям Голубоглазого и общим правилам безопасности, существующим для крайних случаев, мы быстро перебрались на другую квартиру, забились в нору и притаились в ожидании взрыва, молясь богу, в которого не верили, чтобы никакого взрыва не было: боже, боже, ну когда же кончится такая жизнь. И установили, как и было положено, контакт для связи и для прикрытия. Половина связных не подавала признаков жизни, и это значило, что рейд полиции основательно проредил наши ряды. Ходили слухи, что один из товарищей погиб, но как было в этом удостовериться, ведь нельзя же зайти в агентство новостей и поинтересоваться: вы не будете так любезны проинформировать меня, не выскочил ли из окна шестого этажа мой героический товарищ во время полицейского обыска, чтобы не выдать никого из друзей, а мужик из агентства тебе: подождите минуточку, я сейчас же предоставлю вам всю информацию; как вы сказали, ваш героический товарищ, во время обыска? И Симон думал, что так оно и было, и пытался убедить себя, что это не так; но главное – было очевидно, что это все могло произойти только по доносу кого-то из своих. И я решил поговорить об этом с Болосом. С Франклином. Мы прокурили и прошептались всю ночь, опасаясь, как бы нас не услышали соседи и как бы Кролик и Курносый, два других наших товарища по импровизированной ячейке, не решили, что мы что-то против них замышляем; дело в том, что Болос и Микель доверяли друг другу больше, чем следовало доверять товарищу. Их связывал некий особый вид контрреволюционной дружбы, опасной для подпольной жизни, но чрезвычайно полезной, чтобы выжить и не свихнуться. Поэтому Франклин и Симон просидели всю ночь, задавая себе вопросы и разглядывая под лупой все, что оставалось неясным. И пришли к выводу, что связные, откликнувшиеся на позывной, пребывали в такой же растерянности, как и они сами; и было очевидно, что удар был нанесен умело и полиции удалось обезглавить Партию, оставив рядовых бойцов без руководителей и руководства к действию. Вот он, настоящий взрыв.
– Сдается мне, что нам придется взять инициативу в свои руки, – вздохнул Симон, когда пробило пять. И сам изумился: что это я такое говорю?
– А как? – ответил ему бедняга Болос по прошествии пяти минут. – Сесть в тюрьму и там со всеми посоветоваться?
– Нет, наоборот: я сказал «взять инициативу в свои руки».
– Да, звучит красиво. Но мы не можем этого сделать, потому что неизвестно, кто предатель. Им может оказаться кто угодно. А это значит, что мы никому не можем доверять.
– Нет. Предателем должен был быть кто-то из руководства. Он слишком много знал.
– Да, но… – ответил Франклин.
После столь весомого аргумента моего друга мы полчаса просидели молча. И выкурили полпачки сигарет «Румбо». И ничего не решили.
Но око Партии зорко следило за всеми, несмотря на трудности. Через двое суток, проведенных без сна в ожидании того, что в любой момент дверь вышибут пинком и у нас под носом окажутся черные дула пулеметов, в одно пасмурное утро кто-то позвонил нам в дверь. И что теперь? Что будем делать? Все четверо вопросительно переглянулись, понимая, что придется решиться хоть на какой-нибудь шаг, потому что от постоянного сидения в этой норе у нас уже не только ноги, но и душа затекла; и я открыл. За дверью стояла доктор философии Принстонского университета, притворявшаяся продавщицей энциклопедий, в темных очках и с дергающимися, словно от тика, губами. Я ей любезно ответил, что энциклопедий у меня уже достаточно, спасибо; но доктор философии, проскользнув в чуть приоткрытую дверь, уже стояла в квартире и говорила: дай мне пройти, Франклин; ведь ты же Франклин, не так ли?
– Нет.
– Курносый?
– Нет.
– Симон?
– А ты-то кто?
Девушка сняла очки, и Кролик, наблюдавший всю сцену сквозь щелку двери, узнал в ней товарища по Партии, похоже из Кастельона, которую он видел пару раз на общих для представителей различных ячеек собраниях. Доктор философии валенсийского происхождения объяснила нам, что меньшая часть руководства, избежавшая ареста, решила жестко прореагировать на события и уже установила контакт с товарищами в заключении, а их было ровно двадцать два, и они уже мхом поросли в барселонских тюрьмах (в мужской тюрьме «Модель» и в женской «Вад-Рас»), просидев две недели в подземельях полицейского управления на улице Лайетана. Их было даже двадцать три, если считать беднягу Минго, потому что именно товарищ Минго из Центрального комитета ринулся, дабы никого не предать, навстречу свободе как настоящий герой, герой Партии, Революции и Народа, бедный товарищ Минго, Шавьер Карас Эрнандес, у тебя была девушка, ты ходил в драмкружок в Оспиталете, мы никогда тебя не забудем. И отомстим за твою смерть, клянусь тебе, святой Минго, товарищ и мученик. Девушка из Кастельона, товарищ Перпиньянка, сообщила нам, что семеро наших руководителей были арестованы прямо во время заседания Центрального комитета; еще трое стояли на посту для обеспечения безопасности заседания и неизвестно почему прозевали засаду. Все остальные находились на подпольных квартирах, куда полиция нагрянула полчаса спустя, но гораздо раньше, чем кто-нибудь смог узнать о том, что произошло. И Партия приняла решение…
– Как вам удалось связаться с товарищами в тюрьме? – (На сцену вышел Симон Энтузиаст, как всегда наивно выпаливающий вопросы, задавать которые не следует.)
Перпиньянка улыбнулась; буквально это означало: ты что, парень, с луны свалился? С чего это ты взял, что я возьму да и расскажу? И продолжила давать нам инструкции. И Курносый, Симон, Кролик и Франклин, словно внимая оракулу, все обратились в слух, потому что нам предстояло выучить наизусть следующее. Пункт первый: нам достоверно известно, что предатель проник в наши ряды. Пункт второй: еще не установлено, кто он. Пункт третий: мы почти уверены, что предатель – один из тех, кто сейчас в тюрьме, ведь чего он точно не может допустить, так это возбудить у нас подозрения.
– Козел он, кем бы он ни был. Увижу его – убью. – (Кролик.)
– Пункт четвертый: почти достоверно известно, что это один из тех, кто стоял на посту для обеспечения безопасности Центрального комитета.
– Тогда у нас уже и имя его есть, – поторопился Франклин.
– Нет. Имен у нас три, и два из них лишние.
– Но как же… Ну да, конечно.
– Пункт пятый: этот удар погубил две трети руководства Партии.
– Об этом не стоит говорить, – сурово заметил я.
– Почему же? – Взгляд Перпиньянки пробуравил мне мозг.
– Чтобы избежать деморализации в коллективе.
– Нет ничего более революционного, чем правда.
– …
Бедного Симона поймали на недостаточно революционной и, вполне возможно, мелкобуржуазной мысли. Десять покаянных молитв Пресвятой Богородице.
– Понятно? Далее, пункт шестый, или шестой, это уж как вам больше нравится: ваша ячейка, как военное подразделение на службе Партии, избрана для проведения операции.
Все это Перпиньянка выпалила почти без пауз. А потом открыла сумку, которая до того момента лежала на клеенке обеденного стола, достала из нее пачку сигарет без фильтра «Сельтас» и вынула одну. Курносому и Симону одновременно пришла в голову одна и та же мысль:
– Избрана для чего?
– Да, для чего? – присоединились к нему Франклин и Кролик.
– Вы были знакомы с товарищем Минго?
– Нет.
– Так для чего мы избраны? – спросил и Симон.
– Вы можете дать мне договорить? – Она прикурила «Сельтас» и на несколько секунд скрылась в облаке дыма.
– Да, конечно.
– Я здесь, чтобы сообщить вам, что, поскольку ваша ячейка состоит из товарищей военного профиля и вы, по всей вероятности, чисты… – она остановилась, чтобы пальцем снять крошку табака с языка, – вы избраны для проведения операции, которая восстановит революционный дух всех наших товарищей: тех, кто уже с нами, и тех, кто еще мечтает к нам присоединиться.
