Возвращается Роман. Мать, вручив ему бутерброды, крепко обнимает сына:
– Ты все взял?
– Да, мам, все уложил. Спасибо еще раз.
Широко улыбаясь, она прижимает его к себе еще плотнее.
– И да, мам…
– Что?
– Покормишь Капитана Немо?
Миссис Франклин кладет руки ему на плечи и внимательно смотрит в глаза:
– Конечно, сынок. Буду то и дело его проведывать. И звонить тебе – отчитываться.
Роман, покраснев, выворачивается из объятий, сбрасывая ее руки. Веснушки на носу вспыхивают от смущения.
– Просто не забудь покормить, ладно?
Миссис Франклин, не обидевшись, еще раз обнимает его напоследок.
– Как скажешь, милый. – Выглядывая из-за его плеча, она встречается со мной взглядом. – Но вам, ребятки, пора ехать. Будьте осторожны. И позвоните мне, как доедете до места!
Я больше не могу смотреть, как они обнимаются, не могу слышать, как она все повторяет и повторяет, чтобы он был осторожен. Поспешно махнув на прощанье, я выбегаю из комнаты, словно из зарослей крапивы:
– До свидания, миссис Франклин!
– Хорошей поездки! – кричит она вслед. – И, Роман, не забудь позвонить мне!
Заскакиваю в машину и яростно стучу по рулю, дожидаясь Романа. Сквозь лобовое стекло видно, что неожиданно вернувшаяся зима сильно повредила клумбе миссис Франклин. Местами снег уже растаял, обнажив мокрую почву, но один куст побурел, некоторые ветки оголились. Не знаю, означает ли последний мороз, что цветы теперь распустятся позже, но очень надеюсь, что они скоро зацветут. Маме Романа они понадобятся.
Наконец выскакивает Мистер Соня и спешит к машине. Волосы все еще влажные, отчего они кажутся темнее и делают его более бледным. Более замерзшим. Однако держится он увереннее, и шаги пружинят с какой-то давно забытой легкостью. Наверное, миссис Франклин права: он действительно заядлый походник.
Роман заходит со стороны водителя и стучит в окно. Я опускаю стекло:
– Что?
– Забыл мобильник в гараже. Сейчас вернусь.
– Давай уже скорее! – взрываюсь я. Он бежит к гаражу, который выглядывает из-за дома и больше напоминает деревенский сарай – покрыт замшелой дранкой, голубая краска на стенах обшелушилась. Вскоре Роман возвращается, показывая мне зажатый в руке телефон.
– Какого черта! – набрасываюсь на него я, едва он протискивается в машину. Салон наполняется хвойным запахом его дезодоранта – мне едва удается сдержать кашель, зажав рот ладонью.
– В чем дело?
– Ты совершил два преступления. – Я выруливаю на дорогу.
– Э? – он непонимающе трет глаза. Замерзший Робот явно долго «оттаивает» по утрам. Не знаю, в котором часу мы планируем отправиться в Крествилль-Пойнт седьмого, но лучше не слишком рано.
– Преступление первое: извел литр дезодоранта.
Он поглубже вжимается в кресло, стукаясь головой о подголовник, опускает рюкзак на пол и ставит на него ноги.
– Я не пользуюсь дезодорантом.
– Ну, чем бы эта дрянь ни была, пахнешь ты как новогодняя елка.
Робот нюхает свою футболку, оттянув ткань на плече:
– А второе преступление?
Я крепче сжимаю руль.
– Второе намного серьезнее.
– Так мы поэтому едем в тюрьму? И сколько мне дали? Знаешь, не хочу тебя расстраивать, но, кажется, весь срок я вряд ли отсижу.
Не смешно.
– Из-за тебя я стала еще ближе с твоей матерью. В очередной раз! За это по тебе точно тюрьма плачет.
– Ближе? – Роман поворачивается ко мне лицом. Я не привыкла ездить с попутчиками, забыла, какая маленькая у меня машина, как тесно в ней становится, если кто-то тянется ко мне с пассажирского сиденья. Стоит мне наклонить голову, и мы соприкоснемся щеками. Я отстраняюсь и отворачиваюсь от него.
– Да, ближе, теснее.
Подавив желание добавить «теснее твоей будущей камеры», я сажусь прямо, глядя вперед, – не ехать же всю дорогу до Мак-Гриви боком!
– И не прикидывайся, будто не понял, что я хочу сказать: у меня сердце разрывается, на нее глядя, – она такая чудесная!
Роман фыркает, качая головой:
– Ты еще не знаешь мою матушку.
– Да неужели?
– Да, представь себе. – Он достает из пакета бутерброд, стряхивает крошки и откусывает кусочек. – Но давай не будем больше развивать эту тему, ладно? Тебе до моей матери не должно быть никакого дела.
– Отлично. Вот и сделай так, чтобы мне не приходилось иметь с нею дела. – Мы покидаем его район и спускаемся по петляющей дороге к автостраде, меняя холмы на плоскую грязную пойму Огайо. Я стараюсь не смотреть на реку: она словно бы знает мои тайны. Порой мне кажется, что река оценивает меня, и сейчас она недовольна мною.
Снова оборачиваюсь к Роману – мысли о его маме не отпускают меня больше чем на пять секунд.
– Все еще не могу поверить, что она позволила нам поехать одним! На нее это непохоже.
Губы Романа складываются в лукавую улыбку, только искусственную, – это не та кривая ухмылка, к которой я уже привыкла.
– Раньше, до того, что случилось с Мэдди, мне бы такого ни за что не разрешили. Но теперь она так рада, что после года, проведенного в четырех стенах, я захотел куда-то выбраться.
Прежде чем я успеваю что-либо ответить, он открывает рюкзак и достает оттуда помятую карту:
– Вот, посмотрел тут кратчайший путь до Мак-Гриви. – Он дает указания, пока мы выворачиваем на автостраду. Я включаю классическое радио, нарываясь на протестующее фырканье.
– Ну что еще?
– И чего тебя тянет на эту скукотищу?
– Ты уже спрашивал.
– Я в курсе. Но ты так толком и не ответила.
Я пожимаю плечами:
– Как я тебе уже говорила, музыка помогает мне думать.
А кое-кто однажды сказал мне, что в ней можно найти все ответы, если слушать по-настоящему.
– Но она безличная.
– Неправда. Просто личность в ней не так бросается в глаза. Она спрятана глубже и требует от слушателя усилий. Вот почему мне нравится классика: она не легкая.
– Хорошо. Как скажешь. – Он прислоняется головой к стеклу. – Ты как, готова?
Я постукиваю по баранке в такт, напевая. Даже не знаю, готова ли я к чему бы то ни было. Ночью я долго не могла уснуть: все прокручивала в голове разные сценарии. Но стоило представить, что передо мной стеклянная перегородка с оранжевым микрофоном, я не могла понять, кто сидит по другую сторону пуленепробиваемого стекла. Оно было таким мутным, и я, как ни старалась, не могла разглядеть отца.
Когда же я наконец задремала, мне приснился кошмар. Я стояла на скале в Крествилль-Пойнте, поджидая Романа, который все не шел и не шел, а я ждала, и ждала, и ждала с окровавленными после падения на камни коленками, и наконец появился Роман, но не один, а с Брайаном Джексоном. Они смеялись надо мной, и их холодный жестокий смех преследовал меня, словно стая волков. Роман и Брайан кричали, чтобы я прыгала, и я подбиралась все ближе и ближе к обрыву, но на самом краю не могла даже пошевелиться.
– Айзел? – спрашивает Робот.
Я не могу рассказать ему о сне. Не могу признаться, что совершенно не готова к этой поездке. Я боюсь ее, ведь она разрушит все, что есть между нами, откроет ему, что я не говорила всей правды, настоящей правды.
Он выключает радио:
– Айзел, посмотри на меня!
– Кажется, ты велел мне не сводить глаз с дороги.
– Да, да, но все равно.
Я мельком поворачиваюсь к нему:
– Ну что?
– Ты готова к этому?
– Да, готова, – вру я и тут же добавляю: – Ну, как мне кажется.
– «Кажется» – это маловато.
В том-то и дело, что я больше не уверена. Ни в чем.
Роман запускает руку в рюкзак и вытягивает свой альбом:
– Ничего, если я порисую?
Повернувшись, я наталкиваюсь на его изучающий взгляд.
– Меня?
– Да. – Он пожимает плечами. – Но если ты против…
– Нет, все нормально, – быстро отвечаю я, снова включаю радио и заставляю себя глядеть только вперед, на дорогу. Но я не могу не думать, что он совсем близко и пристально всматривается в меня.
– Расслабься. Когда ты напряжена, мне труднее тебя рисовать.
– Хорошо, – я говорю это больше себе самой, чем ему. Через несколько минут позволяю себе скосить на него глаза. Облокотившись на дверцу, он склонился над блокнотом – весь ушел в стремительные движения угольного карандаша. Сейчас Роман выглядит спокойным, почти безмятежным, – таким я его еще никогда не видела.
Он замечает, что я слежу за ним:
– Перестань.
– Что?
– Если ты будешь думать о том, что я тебя рисую, у меня не получится естественный портрет. Я хочу нарисовать тебя так, как вижу сам, а не так, как тебе хотелось бы выглядеть в моих глазах.
Я хмурюсь.
– Не понимаю.
– Просто поверь мне.
– Как скажешь. – Я не решаюсь спросить, почему он так переживает. В животе возникает легкость, которую я давно не испытывала, если испытывала вообще. Меня пугает то, что это может означать. А еще я боюсь, что его ответ убьет это чувство, и оттого крепко стискиваю зубы.
