– Я ревень ненавижу, – сказал он. – Так что со мной это бы не прошло.
– А с ней прошло. Была, конечно, вероятность, что яд начнет действовать слишком быстро и тогда она поймет, в чем дело, и ей успеют сделать промывание. Ну а если не сразу – так она на меня и не подумает. А я уже буду далеко. Так и случилось. Здание стояло пустое, и никто не увидел, как я вошла и вышла. Ну и разумеется, я знала там обходные пути.
– Значит, вы такая умная? Удалось смыться, не оставив следов?
– Так и вам удалось ускользнуть.
– Ну, я-то действовал без хитростей.
– Но вам было нужно так поступить?
– Еще бы!
– И мне это было нужно. Я сохранила свой брак. Он все равно бы потом понял, что она ему не подходит. Его бы скоро от нее тошнить начало. Еще та бабенка. Она бы стала для него обузой на всю жизнь. Он сам в этом убедился бы.
– А вы в яичницу ничего не подложили? – спросил он. – А то ведь ох как пожалеете!
– Разумеется, нет. И не думала об этом. Это же не то, что делаешь каждый день. Да я и не разбираюсь в ядах, просто случайно услышала именно про ревень.
Он внезапно вскочил – так резко, что отлетел и упал стул, на котором он сидел. Нита заметила, что вина в бутылке почти не осталось.
– Ключи от машины!
Она на секунду замешкалась с ответом, соображая.
– Ключи от машины. Куда вы их положили?
Да, это может произойти. Как только она даст ему ключи, сразу и произойдет. Может быть, сказать, что она умирает от рака? Нет, глупо. Это не поможет. Смерть от рака в будущем не мешает ей сегодня рассказать про него полиции.
– Я никому про это не говорила, – сказала она. – Только вам.
Черта с два все это поможет! Он, скорей всего, просто не понял того преимущества, которое она ему дала.
– Пока никто больше и не знает, – ответил он.
Слава богу! Он на правильном пути. Понял. А точно ли понял?
Может быть, слава богу.
– Ключи в синем чайнике.
– Где? Где этот хренов чайник?
– Последний вон в том ряду. Крышка расколота, поэтому мы его не использовали, а бросали туда…
– Заткнись! Заткнись, или я тебя сам заткну навсегда!
Он попытался засунуть руку в синий чайник, но она не пролезла.
– Ну, мать твою! – заорал он и перевернул чайник. Ударил им по столу, на пол полетели осколки синего фарфора, а вместе с ними – ключи от машины, от разных ящиков в доме, монеты и пачка купонов компании «Канадиен тайер»{44}.
– С красной веревочкой, – еле слышно сказала она.
Он раскидал валявшиеся на полу вещи ногой и поднял нужные ему ключи.
– Ну и что ты скажешь про машину? – спросил он. – Ты ее продала неизвестному. Правильно?
Значение этих слов дошло до нее не сразу. А когда дошло, комната поплыла перед глазами. «Спасибо», – хотела она сказать, но во рту было так сухо, что она сама себя не услышала. По-видимому, все-таки она смогла это произнести, поскольку он ответил: «Пока не благодари».
– Память у меня хорошая, – предупредил он. – Хорошая и долгая. Ты опишешь этого неизвестного так, что он на меня совсем не будет похож. Ты же не хочешь, чтобы они отправились на кладбище выкапывать труп. Помни, скажешь про меня хоть слово – и я про тебя скажу.
Она смотрела на пол. Не двигалась, не говорила, просто смотрела на разбросанные по полу вещи.
Ушел. Дверь захлопнулась. Нита стояла не двигаясь. Надо закрыть дверь на засов, но с места не сойти. Послышался звук мотора, потом стих. Ну что еще? Он такой дерганый, ничего не может сделать как следует. Снова пытается завести мотор. Еще раз, еще раз, еще раз – и двигатель заводится. Шорох колес по гравию. На дрожащих ногах она подошла к телефону. Да, сказал правду – гудка нет.
Рядом с телефоном стоял книжный шкаф. Здесь хранились в основном старые книги, не раскрывавшиеся годами. «Башня гордости» Барбары Такман{45}. Альберт Шпеер{46}. Книги Рича.
Вот еще книга. «Как приготовить фрукты и овощи на праздник: питательные и изысканные блюда, а также маленькие сюрпризы». Составила, приготовила и опробовала Бет Андерхилл.
Когда построили кухню, Нита сделала ошибку: стала готовить по мере сил, как Бет. Впрочем, долго это не продолжилось, поскольку Рич не хотел, чтобы что-то напоминало о прежнем, да и у нее не хватало терпения на все эти шинкования и кипячения на медленном огне. Но она запомнила несколько вещей, которые ее удивили. Например, про ядовитость некоторых хорошо известных и в основном доброкачественных растений.
Надо бы написать Бет.
Дорогая Бет, Рич умер, а я спасла себе жизнь, став тобой.
Но какое дело Бет до того, что жизнь Ниты спасена? Есть только один человек, о котором стоит написать.
Рич. Рич. Теперь она понимает, как же его не хватает. Как будто воздух отняли у неба.
Надо дойти до деревни. Там есть полицейский участок, позади мэрии.
И надо купить мобильный телефон.
Но она так дико устала, что не может ступить и шага. Сначала отдохнуть.
Ее разбудил стук в дверь, так и оставшуюся незапертой. Это был полицейский, но не из деревни, а из дорожной полиции. Он спросил, знает ли она, где ее машина.
Нита посмотрела на гравийную дорожку, где машина была припаркована, и ответила:
– Уехала. Вот где она.
– Вы не знали, что ее угнали? Когда вы последний раз ее видели?
– Должно быть, вчера вечером.
– Ключи оставались в машине?
– Да, наверное.
– Я должен сообщить вам, что случилась тяжелая авария. С участием одной машины, на шоссе, не доезжая Валленштейна. Водитель врезался в трубопровод и разбил машину всмятку. Но это еще не все. Этот человек был в розыске за тройное убийство. По крайней мере это последнее его преступление, о котором мы знаем. Убийство в Митчелстоне. Вам очень повезло, что вы с ним не столкнулись.
– Он ранен?
– Мертв. Мгновенная смерть. Получил по заслугам.
Затем последовала доброжелательная, но строгая лекция. Не оставлять ключи в машине… Женщины, живущие одни… В наше время никогда не знаешь…
Никогда не знаешь…
Думаю, отец взглянул на меня только раз. Да думаю, что и одного раза ему было достаточно.
В то время отцов новорожденных еще не пускали ни в то ярко освещенное, словно театральный зал, помещение, где являлись на свет дети, ни в палату, где лежали, сдерживая стоны или, напротив, заходясь от криков, роженицы. Мужья видели своих жен уже вымытыми, в полном сознании, прикрытыми пастельного цвета одеялами, – кто-то из женщин лежал в общей палате, другие – в палате на двоих или в отдельной. Моей матери выделили отдельную палату: это соответствовало ее положению в обществе, но дело было еще и во мне.
Не знаю, когда именно отец пришел к маме – до или после того, как впервые увидел меня через окно комнаты для новорожденных. Скорее всего, после: едва заслышав его шаги за дверью, мама поняла, что он сердит, но поначалу не могла взять в толк почему. Ведь она же родила ему сына, а этого, как считается, хотят все мужчины.
Вот что он сказал (по крайней мере так мне передавала мама):
– Это что за кусок ливерной колбасы?
И еще добавил:
– Ты что, собралась нести это домой?
Половина моего лица была и остается нормальной. И тело выглядело совершенно нормальным, от ножек до плеч. Рост – пятьдесят три сантиметра, вес – три килограмма восемьсот граммов. Здоровенький младенец, светлокожий, ну, может быть, еще чересчур красный после недавнего путешествия, – впрочем, все прошло без каких-либо осложнений.
Родимое пятно было не красным, а лиловым. Темно-лиловым в младенчестве и раннем детстве. С годами оно посветлело, но неприметным так и не стало. Это пятно – первое, что вы заметите, если столкнетесь со мной лицом к лицу. А если сначала зайдете с левой, чистой, стороны, то потом вас ждет шок. Пятно выглядит так, словно кто-то плеснул мне в лицо виноградным соком или краской, плеснул как следует, от души, так, что вся жидкость осталась на лице и только отдельными капельками стекает по шее. Оно захватило правое веко, но дальше удачно обогнуло нос.
«Зато на этом фоне белок глаза смотрится чудесно» – вот одна из совершенно дурацких, хотя и простительных фраз, которые говорила мать, надеясь, что это повысит мою самооценку. И странное дело, я ей почти верил.
Отец, разумеется, не смог воспрепятствовать моему появлению дома. А дальше уже одно мое присутствие вызвало страшный раздор в отношениях между родителями. Хотя, по правде говоря, мне трудно представить, что между ними когда-то не было разлада или хотя бы недопонимания.
Отец был сыном человека простого, малообразованного, который, разбогатев, приобрел сначала кожевенную мастерскую, а потом перчаточную фабрику. В течение двадцатого века благополучие семьи постепенно сходило на нет, но сохранялся большой дом, а при нем – кухарка и садовник. Отец поступил в университет, стал членом одного из студенческих братств. В молодости он, что называется, хорошо погулял, а потом, когда фабрика окончательно разорилась, занялся страховым бизнесом. В нашем городке он был известен и даже популярен, как и раньше в университете. Отличный игрок в гольф, превосходный яхтсмен. (Я не сказал, что мы жили на скалах над озером Гурон, в старом викторианском доме с окнами на закат, построенном моим дедушкой.)
