Эбби подходит ближе и чувствует, как Олли замечает красный след на ее шее. Его испуг осязаем.
– А, ошпарилась чайником, – объясняет она, радуясь возможности отвернуться.
– Так почему же вы переезжаете? – немного погодя спрашивает Олли.
Эбби хочется солгать, но ей, скорее всего, предстоит еще просить его найти новое жилище, да и с подобными ситуациями он наверняка сталкивается нередко.
– Мы с мужем разводимся.
– А-а… – Повисает пауза, Олли в замешательстве переминается с ноги на ногу. – Ну что, куда дальше? В гостиную?
– Да, пожалуйста.
У выхода он вдруг останавливается и в ужасе таращит глаза.
– Ничего себе! Что здесь произошло?
У Эбби вспыхивают щеки. Телевизор на холодильнике разбит вдребезги, как она могла об этом забыть? Осколки расходятся веером от центра экрана, будто туда попала пуля. Это случилось только вчера, и теперь сыну будет не хватать телевизора в кухне. Эбби не уверена, стоит ли покупать новый: его, скорее всего, ожидает та же судьба. Завтра у Каллума начинаются занятия; наверное, пока надо поставить телевизор повыше – стекло очень опасно для ребенка.
Она чувствует, как Олли вновь бросает взгляд на ее шею, сопоставляя увиденное.
* * *
В моей жизни случались гораздо более тяжелые расставания, чем прощание с Молли в первый школьный день, напоминает себе Карен. И все же в начале января настроение всегда мрачное. Не один, так другой диджей обязательно скажет по радио: «Сегодня самый унылый день в году», словно если объявить об этом на всю страну, хандра развеется. Лучше заняться делом – самое время снять рождественские украшения. Карен собирает волосы в пучок на затылке, скрепляет первой попавшейся шариковой ручкой и идет наверх.
Достать коробки с чердака – та еще задачка. Для здоровяка Саймона это было не сложно, но теперь Карен должна справляться в одиночку. Спуск по лестнице даже с пустыми руками – и то проверка на выносливость, а ей к тому же нужно сбросить коробки через люк без помощников снизу. От изоляционных волокон она кашляет, но наконец-таки оказывается посреди гостиной вся в пыли и поту – миссия выполнена.
Жаль все это выбрасывать, думает она, собирая с каминной полки открытки. Украшать комнату было так весело. Молли визжала от восторга, когда включили гирлянду, Люк делал вид, что ему все равно, однако явно трепетал при виде растущей горы подарков. Даже Тоби, их кот, будто вернулся в свое кошачье детство и как угорелый бегал по всей комнате. Близящийся праздник поднял настроение, и в целом справилась она неплохо: накупила подарков через Интернет, чтобы сэкономить денег, потом они все втроем испекли и украсили торт и отправились вместе с Анной и Лу, ее подругами, на побережье смотреть фейерверки в честь зимнего солнцестояния. На несколько дней приезжала ее мама, Ширли, и совершенно избаловала детей. Однако Карен порой ловила себя на том, что стоит с фальшивой улыбкой на губах, пытаясь скрыть боль. «Играй, пока полностью не вживешься в роль, – советовала Анна. – Хорошая стратегия, чтобы выглядеть жизнерадостнее, чем ты есть на самом деле».
И все же уборка напоминает о том, что развлечения закончены, думает Карен. В конце концов, чего мне остается ждать? Второй годовщины смерти мужа через несколько недель? Кажется, сто лет утекло с тех пор, как приходили открытки с пожеланиями веселого Рождества всем четверым; с другой стороны, Саймон словно только вчера был здесь, помогал по дому.
Беда в том, что тоска не линейна, она не идет по прямой вверх, как будто ты взбираешься в гору. Нельзя влезть на вершину и заявить: «Все! Больше я не стану тосковать. Теперь я готова встречаться с людьми, улыбаться, хохотать, пить и гулять. Зажжем!» Нет, тоска подкрадывается сзади, нападает исподтишка, как уличный грабитель. Иногда становится очень страшно, и ты лишаешься очень многого.
Если знать заранее, что будешь чувствовать себя ужасно, то событие пережить обычно проще; ведь ты находишься среди людей. Таким, к примеру, было Рождество, когда Карен с детьми получила несколько приглашений. К тому же у нее есть друзья, Анна и Лу. Им удается предугадывать ситуации, которые могут ее расстроить, и они стараются быть рядом, поддержать. Но в промежутках, когда ее защитниц поблизости нет, внезапно, без предупреждения нападает «грабитель». Старый шезлонг из сарая в саду вдруг пахнёт Саймоном. Как такое может быть спустя почти два года? Или Карен оказывается единственной гостьей без пары на званом ужине, если не считать знакомого одной знакомой, приглашенного специально для нее, хотя очевидно, что они совсем не подходят друг другу. А еще такое случается ночью; с Саймоном она редко мерзла, а теперь ее частенько пробирает озноб, даже летом. Она кутается в пуховое одеяло, но от дрожи ничего не спасает.
Один за другим Карен снимает стеклянные шары, все в иголках. Шары очень старые, зеркальная поверхность давно истерлась. Она заворачивает их в папиросную бумагу и укладывает в коробку. Когда я вешала мишуру на ветки, та казалась нарядной и блестящей, а сейчас выглядит невзрачно. Почему это меня беспокоит?
Из-за детей, отвечает она сама себе. Вот почему. Даже не знаю, что бы со мной стало без них.
* * *
По закону подлости в девять фургон так и не появился, а мобильный Тима не отвечает. Майкл оставляет сообщение на стойке регистрации гостиницы и на всякий случай, не надеясь на свой допотопный «Нокиа», перезванивает по стационарному телефону. Ожидая доставки, он внимательно изучает скромные остатки запасов: пожалуй, удастся придать им презентабельный вид и сбыть хоть немного, ведь начало января – не лучшее время для продажи цветов.
Закрыть бы магазин да уехать куда-нибудь на недельку, думает он. Однако этого он себе позволить не может, у него полно обязанностей: нужно гасить ипотеку, содержать машину, платить за учебу детей в университете. Доход жены – если это можно так назвать – тоже зависит от эпизодической работы в магазине.
Подсобка – прохладное, темное помещение, где у Майкла хранятся запасы, когда магазин закрыт. Увы, включив свет, он замечает, что герберы склонили головки, лепестки сморщились; фрезии потемнели по краям; гиацинты согнулись под тяжестью собственного веса. Та небольшая часть, которую еще можно спасти, вряд ли продастся без существенной скидки.
Наконец громкий шум мотора возвещает о прибытии фургона. Машина огромна; Ян долго не может припарковать ее у главной дороги, другие водители начинают сигналить и ругаться. Майкл устанавливает лестницу, забирается в фургон, осматривает полки и оценивает, что может привлечь покупателей. Розы всегда хороший вариант, и хотя предпочтительнее покупать их в Лондоне (качество там лучше), эти тоже сойдут, пока он не доберется до рынка. Хризантемы обычно уходят быстро из-за дешевизны, но на них не разбогатеешь: уж слишком долго они стоят. Майкл разглядывает нарциссы и тюльпаны, поддоны с примулой и зимними сортами анютиных глазок – все это традиционные фавориты.
– Эти я забираю, – говорит он, укомплектовав себе запас.
Потом размышляет, что бы такое сотворить для гостиницы. Жаль, что не удалось дозвониться до Тима. Так или иначе, надо принимать решение: до следующей недели голландец больше не приедет.
– Вот эти изумительные. – Ян показывает Майклу амариллисы.
– Ого.
На мгновение Майкла охватывает чувство, благодаря которому когда-то давно он загорелся желанием открыть цветочный магазин. Длинные стебли, увенчанные четырьмя огромными красными воронками, похожими на громкоговорители. Он в полном восторге.
– Многие выращивают их в горшках, но в срезанном виде они просто великолепны, правда?
Майкл смотрит на этикетку.
– Однако дороговато.
– Отдам все ведро за двадцать фунтов.
– Запишешь на мой счет?
Ян кивает.
– Идет. Беру.
Майкл в радостном предвкушении потирает ладони. Составлю букет для стойки в гостинице «У моря», они все обалдеют.
Как только Ян уезжает, он скидывает рабочую куртку, чтобы ничто не стесняло движений, и включает древний транзистор. Едва он принимается за работу, звучат знакомые аккорды песни «Белый человек во дворце Хаммерсмит». Майкл обожает эту песню «The Clash». Он врубает громкость на всю катушку – все равно покупателей в магазине нет – и подпевает: «О-о-е-е-о-о» вместе с бэк-вокалистами, подрезая по диагонали трубчатые стебли амариллисов.
Забавно: старый панк стал флористом, думает он и убирает внешние листья декоративной капусты под ритмы регги. А что бы Джо Страммер[1] сотворил из магазина под названием «Цветущий Хоув»? Даже смешно. В конце жизни остепеняются почти все – музыкант провел свои последние дни на ферме в Сомерсете. Мне кажется, или я действительно где-то читал, что он занимался посадкой деревьев – противостоял глобальному потеплению?
Майкл берет несколько кедровых ветвей – пряный аромат будет хорош на стойке регистрации в гостинице. Он крутит композицию, проверяя каждый уголок, а сам тем временем мысленно уносится на площадку перед сценой: вот он с обесцвеченным ирокезом, зафиксированным сахарным сиропом, танцует пого в толпе приятелей, хлопая согнутыми в локтях руками, чтобы не подпускать фанатов… Замечательное было время! Незамысловатая музыка давала выход дерзкой, агрессивной энергии молодости. Семнадцать лет в 1977 году – отлично. Самый возраст, чтобы попасть в струю. Будь я двумя годами старше, светили бы мне прогрессив-рок и группа «Yes», как моему брату. Пел тогда и Боуи, но глэм-рок не был анархическим, в отличие от панк-рока, который не чтил законов и, казалось, предназначался для таких, как я, – парней с окраин. Даже Кройдон мог похвастаться собственным местом сбора: в «The Damned»[2] играли местные, и по воскресеньям группа выступала в пабе «Грейхаунд». Это было еще одной особенностью движения панков: принять участие мог каждый – не нужны ни деньги, ни даже музыкальные способности.
