Я просидела так минут десять, всхлипывая, как дитя.
В конце концов я взяла себя в руки. Встала, вытерла лицо тыльной стороной перчаток, отряхнула пальто, испачкавшееся, пока я стояла на коленях. Потом поправила шарф и поплелась вперед, опираясь на зонтик, как на трость.
Когда я наконец выбралась из Покрова, вид открытого неба и вздымающихся зубчатых холмов снова заставил меня заплакать, на этот раз от радости и совершенно неожиданного прилива благодарности небесам.
Формально я была протестанткой, но уже много лет назад перестала молиться. В последний раз, когда я молилась, мою просьбу услышали, вот только чтобы отправить меня в пансион, судя по всему, понадобилась смерть моей матери.
Несмотря на неоднозначные отношения с Господом, я была так благодарна за спасение из Покрова, что решила зайти в церковь и вознести благодарственную молитву – но только если мне по-прежнему будет этого хотеться, когда я туда доберусь, и я не стану ничего просить, и зайду, только если больше там никого не будет.
Я как раз взобралась на крыльцо, когда увидела мистера Росса – у могилы, которая показалась мне такой трагичной в день моей первой прогулки: той, где была похоронена молодая семья, умершая за такой недолгий срок. Мистер Росс стоял ко мне спиной, но я узнала его широкие плечи и непослушные волосы.
Вот он опустился на колени и коснулся рукой гранитной плиты. Склонил голову и простоял так несколько минут. Потом положил что-то на землю, поднялся и направился к воротам, где его ждал Коналл. Он двинулся по дороге к гостинице, с собакой у ноги, так и не узнав, что я была рядом.
Я спустилась с крыльца и подошла к могиле. Он оставил на ней пучок подснежников.
– Уилли-почтарь заходил с письмами для вас. Я их возле журнала положила, – сказала Мэг, когда я вошла.
Она стояла за барной стойкой, поднимая бокалы, чтобы посмотреть их на свет и потом протереть посудным полотенцем.
Я повесила пальто и взяла письма. Несколько предназначались Хэнку и Эллису, их я положила на стойку, а одно было адресовано мне, оно пришло авиапочтой. Я сразу узнала почерк. Облегчение было так велико, что я едва не уронила письмо.
Сев к огню, я вскрыла конверт.
18 января 1945 года
Дорогая Мэдилейн,
Твоя телеграмма меня очень удивила. Не могу понять, как, по-твоему, я мог бы, или захотел бы, если на то пошло, снарядить самолет, чтобы спасти тебя от «ужасной ошибки». Ты хоть представляешь, что для этого потребовалось бы? Разумеется, нет. Отчасти ответственность за это лежит на мне, поскольку я ограждал тебя от реальной жизни, как только мог. Ты ввязалась в глупейшее и опаснейшее предприятие, не удостоив меня даже правом обсудить его с тобой, и, таким образом, лишив возможности спасти тебя от себя самой – так же, как когда решила выйти замуж за моей спиной и без моего разрешения.
Мне пришлось узнавать о твоей последней эскападе через вторые, даже через третьи руки от подручных Фредерика Стиллмана в числе слухов о гнусных и, не побоюсь этого слова, возможно, предательских действиях. До получения твоей телеграммы я не имел понятия, осталась ли ты жива в результате этого путешествия. Я взял на себя смелость известить Хайдов и Бойдов о том, что их отпрыски также выжили, поскольку ты не упоминала об обратном.
Хотел бы я, чтобы ты ко мне обратилась, дорогая моя, но коль скоро ты этим пренебрегла, я ничего не могу для тебя сделать. Я не намерен становиться банкротом, чтобы выкупить тебя из положения, в котором ты оказалась исключительно по своей воле, что признает любой вменяемый человек. С намерением или без оного, но ты опять крайне осложнила мою жизнь.
Искренне твой,
Отец.
P.S. Тебе, наверное, следует знать, что родители твоего мужа в ярости, а у Фредди теперь есть заботы и поважнее.
P.P.S. Согласен, тебе не стоит выходить в океан. Боюсь, я склонен полагать, что тебе следует оставаться на месте до конца войны. Удачи тебе.
Я еще долго смотрела на письмо после того, как прочла его. Отец написал и отправил его в тот же день, когда получил телеграмму. Я знала, что организовать полет было бы трудно и дорого, но, безусловно, это было возможно. Немцы не контролировали воздушное пространство, военные постоянно летали туда-сюда. Он просто решил, что меня не стоит спасать, даже не потрудившись отложить решение до утра.
Я положила письмо обратно в конверт и бросила его в огонь. Через несколько секунд бумагу поглотило пламя – белое, рыжее, красное, – и вскоре от него остался лишь черный прямоугольник, слившийся с обугленными поленьями.
Я осознала, что на меня смотрит Мэг.
– Все хорошо? – спросила она.
– Нет. На самом деле, нет.
Она продолжала на меня смотреть, но я не могла придумать, что еще сказать.
Я просидела у огня до вечера, а потом и весь вечер, пока подтягивались местные и группками прибывали лесорубы. Я их едва замечала. Даже когда Коналл прокрался и плюхнулся у моих ног, я не отреагировала.
– Вы не шевелитесь уже несколько часов, – сказала Мэг, принеся мне бокал шерри. – Я могу что-нибудь сделать?
– Боюсь, нет, – ответила я. – Но спасибо, что спросили.
Мэг напряглась.
– А вот и они.
Я повернулась посмотреть, как Хэнк и Эллис спускаются с лестницы. Они побрились и переоделись, но вид у них все равно был такой же неживой, как утром.
Мэг тут же принесла им почту и нож для конвертов.
– Два виски, – сказал Хэнк, забирая у нее письма. – Двойных. И не последних.
Письма были ответами на объявление, которое они поместили в «Инвернесском курьере», от тех, кто видел чудовище и хотел побеседовать; воодушевление от писем, вкупе с виски, вернуло их обоих к жизни. Они посмотрели на часы и решили, что еще не поздно позвонить. Хэнк махнул рукой, подзывая мистера Росса.
– Нам нужен телефон, – сказал он.
– Он дальше по улице, – ответил мистер Росс, поглаживая бороду.
– То есть, что значит «дальше по улице»? – спросил Эллис.
– То и значит, дальше по улице, – повторил мистер Росс, скрещивая руки на груди поверх толстого зеленого свитера.
– Чуть дальше по улице есть телефонная будка, – вмешалась я, не особо проясняя ситуацию, но надеясь им помочь. – Недалеко. По-моему, она принимает монеты.
– Принимает, – подтвердил мистер Росс, кивнув. – Вам мелочь нужна?
– У вас нет телефона? Нет электричества и телефона тоже нет? – сказал Эллис.
– Эллис, завязывай, – произнес Хэнк. – У меня от тебя голова болит.
Мистер Росс вернулся за барную стойку. Наши глаза пару раз встретились, и я начала прилагать усилия, чтобы не смотреть ему в лицо.
Я размышляла, всегда ли он носил бороду и каким был бы без нее. Гадала, почему он не женат, хотя в нем не было ничего такого, что не могла бы исправить внимательная женщина. Думала, каково это: быть за ним замужем?
Мне было интересно, каково это – быть замужем за кем-то, кто не был Эллисом. Если бы монетка упала по-другому, я что, позволила бы убедить себя, что влюблена в Хэнка и вышла бы за него? Наверное. В любом случае меня обманом заманили в брак, оказавшийся таким же настоящим, как следы чудовища, которые Мармадьюк Уэтерелл оставил на берегу озера при помощи ноги бегемота.
Я была все еще погружена в мысли, когда появился полицейский – я и заметила его только потому, что Хэнк и Эллис замолчали. Усталый человек, которому можно было дать от тридцати пяти до шестидесяти. Он остановился, едва войдя в зал.
– Боб! – окликнула его со своего места Мэг. – Бобби Боб! Сто лет ты у нас не бывал. Есть новости от Алека?
– Кое-какие. Письма приходили. Он не может нам сказать, где он, но написал, что летает на Спитфайере.
– Ну, это уже что-то, правда? – сказала Мэг. – Тебе, надо полагать, светлого?
– Боюсь, нет, – с сожалением в голосе отозвался полицейский. – Джоани меня заставила подписать обет. И потом, я по служебному делу.
– И? – поинтересовалась Мэг.
Полицейский прочистил горло и понизил голос:
– Энгус, есть у тебя минуточка?
– Конечно, – ответил мистер Росс, выходя из-за барной стойки.
Он встал рядом с Бобби возле двери.
Хэнк, сидевший к ним спиной, прижал к губам палец. Эллис со значением ухмыльнулся, и они оба устроились так, чтобы лучше слышать.
– Я насчет… происшествия, – сказал Бобби, понизив голос до шепота на последнем слове. – Так-то я не стал бы тебя такими вещами беспокоить, но, боюсь, ты и в самом деле бросил начальника береговой охраны в реку.
– Да, бросил. И еще раз бросил бы. Он заслужил: вел себя, будто тут все ему принадлежит.
– Да я не сомневаюсь, ни капли не сомневаюсь, – сказал Бобби, сочувственно кивая. – Только он подал официальную жалобу в Инвернессе, и я должен что-то сказать. Ну и вот. Сказал.
– Все в порядке, Боб, – ответил мистер Росс. – Я понимаю.
– Просто не мог бы ты в следующий раз быть малость посдержаннее?
