– Я просто посмеялся, но мне очень хотелось сказать ему: «Знаешь, приятель, я могу делать твою работу, стоя на голове, а вот сможешь ли ты – мою?»
Потом Джим рассказывает нам, что Тео, его младшего, тошнило все выходные. Первый раз у рыбного прилавка в Сэйнсбери; второй раз у кассы. Он кое-как довез Тео и Мэйси до дома, но Тео тошнило и в машине. Просидев день дома, они взбесились, и Мэйси чуть не убила брата игрушечной скалкой.
– Бедняга, я сочувствую тебе, – говорю я. – Где же была Камилла?
– В офисе. Обычно она не работает по выходным, но тут у нее был аврал.
– Ты хотел бы снова с ней поменяться? – спрашивает Бен.
– Нет. Мне только не хватает хотя бы небольшого признания моих заслуг. Я знаю, что мамы испытывают то же самое, так почему люди героизируют мужчин, которые делают такую же работу, но… впрочем, хватит нытья, – говорит он, когда звонит мой мобильный.
Я лезу в сумочку. Опять какой-то непонятный номер.
– Алло? – Пауза. – Алло?
– Что? – спрашивают Бен и Джим, когда я нажимаю «отбой».
– Иногда случаются вот такие звонки. Вероятно, ничего особенного, – отвечаю я, стараясь скрыть свою озабоченность, и кладу телефон на стол. – Что ты говорил, Джим?
– Что за звонки? – спрашивает Бен.
– Там отключаются. Впрочем, это было лишь несколько раз…
– Ох, слушай, я получаю кучу звонков от ненормальных, – говорит Джим. – Там и свистят, и дышат, и просто молчат. Скучают люди, вот и бесятся.
– Полли, а ты сама не пыталась позвонить по этому номеру? – говорит Бен.
– Пыталась. И ничего. Там никто не отвечает. Скорее всего Джим прав – кто-то хулиганит либо ошибается номером.
– Наверняка, – кивает Бен.
– Бен, ты, наверное, идешь сегодня на концерт Хьюго? – спрашивает Джим, меняя тему.
Когда у меня снова звонит мобильный, Джим и Бен резко замолкают и смотрят на него. Я вижу на дисплее имя мамы и испытываю огромное облегчение.
Хьюго выступает в церкви Святого Петра, оранжевом здании на Ноттинг-Хилл. «Я хочу познакомиться с твоим так называемым другом, с которым ты проводишь так много времени», – сказал мне на днях Хьюго.
Бен ждет у входа и не сразу узнает меня, когда я появляюсь в платье и на каблуках. На мне простое красное платье с длинными рукавами и мелкими пуговицами.
– Ты хорошо выглядишь, – говорит он, снимая темные очки. – Мне нравятся твои… – Он снова пристально смотрит на меня, словно не понимая, что я с собой сделала. – Твои волосы, – решает он. – Да, нравятся.
– Спасибо. Ты тоже хорошо смотришься. – Я показываю жестом на его бледно-розовую рубашку и темный пиджак.
Он усмехается и подает мне руку.
– Знаешь, Бен, вообще-то ты очень красивый, когда улыбаешься.
В церкви гул голосов. Мы проходим вперед и садимся на скамью рядом с пожилой парой.
– Сколько времени длится концерт? – Бен смотрит программку с «Реквиемом» Моцарта.
– Не меньше трех часов, это если без перерывов и молебна в конце.
Он поворачивается ко мне, на лице протест, но тут же видит мою улыбку.
– Тебя так легко поддразнить, Бенджамин! – говорю я.
У боковой стены церкви стоит группа слепых певцов, у всех черные галстуки-бабочки. Они готовятся занять свои места. Хьюго говорит мне, что перед концертом их руководитель всегда кипит и бурлит и неизвестно каким чудом размещает всех на сцене.
Под разговоры зрителей оркестранты садятся перед пюпитрами и принимаются настраивать инструменты. Хористы поднимаются цепочкой на сцену, держа в руках нотные папки.
– Вон Хьюго. – Я показываю на самого высокого певца, который возвышается над всеми как пальма, его галстук скособочился. – А вон его бывшая подружка, Рози, – я киваю на блондинку в первом ряду. Они мирно разошлись, когда Луи было около двух лет. «Я не хотел на ней жениться, – объяснил Хьюго. – Я должен быть честным».
У Хьюго бас, и потому он садится в заднем ряду рядом с маленьким лысым очкариком. Хор напоминает мне автобус с пестрой толпой разнокалиберных пассажиров или наш клуб АА.
– Я не смогла бы там стоять, – замечаю я.
– Почему?
– Начать с того, что я не могу петь. В школе меня всегда заставляли молча шевелить губами во время выступлений. Я пою так, словно кошке наступили на хвост. А от моих голосовых связок осыпается стекло.
– Неужели все так ужасно? Не может быть!
– Уж поверь мне.
– Ты бы согласилась за миллион фунтов подняться на сцену и спеть соло?
Я пожимаю плечами.
– Нет, серьезно, я не умею петь, и зрители заплатят миллион, чтобы только не слышать меня. Все музыкальные таланты нашей семьи достались Хьюго.
– Несправедливо.
– И рост тоже.
– Дважды несправедливо. Зато ты получила красоту и мозги.
Я улыбаюсь, чувствуя, что он все еще смотрит на меня. Он переводит взгляд на сцену, когда там под вежливые аплодисменты появляется толстяк-дирижер. Публика затихает. Начинается концерт.
К середине «Реквиема» я забываю обо всем. Гляжу на Хьюго, меня распирает гордость. Когда я пила, я ничего не воспринимала живо, даже рождение собственного сына помню смазанно. Вот и в такой день, как сегодня, я бы придумала какой-нибудь повод, чтобы не приходить сюда, а заглянуть в паб. Теперь я с большим облегчением замечаю в себе перемены. Вот запела одна из солисток, и меня переполняет благоговение перед ее голосом и красотой – эта тоненькая блондинка в бледно-бирюзовом шелковом платье покачивается в такт музыке. Когда она открывает рот, из него льются поразительно чистые звуки. Как это происходит? Откуда берется такой дар? Я вспоминаю, как мы с Луи поем дома под его CD «Энни»[8]. Когда я запеваю «Завтра», Луи смеется и «в панике» закрывает ладонями уши.
Когда исполняется «Лакримоза», я незаметно гляжу на Бена. Он сидит, целиком поглощенный музыкой. На его глазах блестят слезы. Концерт закончен, хористы кланяются. Зрители восторженно аплодируют, мы с Беном тоже.
Пока Хьюго переодевается, мы с Беном остаемся на своих местах. Вскоре в зале сидим мы одни.
– Я и не предполагал, что мне понравится этот концерт, – прочувствованно говорит Бен. – Если честно, то я ждал его с некоторым ужасом. – В его лице что-то дрогнуло.
– Бен, все в порядке?
Он внезапно плачет, извиняясь, бормоча, чтобы я не обращала на него внимания.
– Бен? – Я трогаю его за плечо. – Что такое?
– Я думал о Грейс. Она часто говорила мне, что я обыватель; дело в том, что я никогда не любил классическую музыку. А она всегда слушала Моцарта, когда готовила, или еще другого парня, кажется, Баха. Сегодняшний концерт заставил меня вспомнить о ней… Мне не хватает ее, Полли, – говорит он с дрожью в голосе.
Я тру его спину.
– Сейчас я думал о том, что она больше никогда не увидит Эмили, не увидит, как растет ее дочка. У нас с ней почти не было детства. Оно было богатое, но пустое. Лучше жить в вагончиках и в бедности, но с заботливыми родителями, чем так, как мы. У нас были только мы вдвоем, а теперь ее нет. Нет самой доброй и ласковой женщины, которая никогда не говорила с ненавистью о мире и не помнила удары, нанесенные ей людьми. Ей хотелось быть хорошей матерью, но даже это у нее отняли. У Эмили должна быть мать, а не я. – Он сжимает руку в кулак. – Мне ужасно не хватает ее, и я растерян, потому что она была моей семьей, одна она. Ты еще так многого не знаешь обо мне, Полли, так много плохого.
– Иди сюда, – говорю я, обнимая его за плечи. Он падает в мои объятия, вцепившись мне в руку, его тело сотрясают рыдания. Я прижимаю его к себе, глажу его по спине, как ребенка. Я плачу вместе с ним. – Ты хороший человек, Бен, и никогда не думай, что это не так. Грейс бы тобой гордилась, у меня нет в этом сомнений!
Постепенно его дыхание становится ровным, он поднимает ко мне лицо.
– Только не говори Хьюго, что я так разнюнился. Я чувствую себя идиотом. Пожалуй, тебе надо было взять с собой Джима. – Мы улыбаемся. – Беспроигрышный вариант.
– Возможно. Но кому нужен беспроигрышный вариант?
Мы с Беном и Хьюго находим столик в людном итальянском ресторане на Уэстборн-Гроув, поблизости от церкви Святого Петра.
После наших с Беном бурных панегириков хору я добавляю, что бас был особенно хорош и что мне хочется попросить у этого солиста номерок телефона. Я зачитываю Хьюго меню. «Времена года», – говорит он, когда я дохожу в меню до пиццы. – И этого достаточно.
Стройная официантка в черном фартучке принимает наш заказ.
– Вино? – подсказывает она, держа наготове ручку.
– Нет, – отвечаем мы в один голос.
Она убирает со столика бокалы.
Пока мы ждем пиццу, Бен расспрашивает Хьюго о его радиопередаче.
– Я рад, что ты спросил. Возможно, ты мне подскажешь какие-нибудь идеи. На следующей неделе мы будем говорить о том, что бы мы делали, если бы у нас было много денег и времени.
– Ах, интересно, – вклиниваюсь я. – В таком случае я бы отправилась в Ирландию, в Баллималоу.
