Дорогой Исаак!
Я намереваюсь провести остаток своей жизни на этой древней земле. Солнце Аркадии заставляет каждого человека чувствовать себя Богом! Да, здесь я могу дышать без страха. И у меня есть прекрасная компания – Желанная Адамс, чья способность ценить прекрасное превосходит мою собственную.
Вчера я взял ее с собой к портному. Я стараюсь беречь те деньги, что ты дал мне на прощание, но у меня возникла насущная необходимость в новых расходах Здесь ужасно жарко, а моя одежда совершенно не подходит для такого климата. Мой любимый сиреневый камзол, желтые брюки, подвязки с позолоченными медными пуговицами над закатанными шелковыми чулками – все это в Греции превращается в ненужный хлам.
Я нашел подходящего портного в пригороде, рядом с храмом Юпитера. Когда он закончил снимать мерки, то пригласил нас на обед. Я было уже собрался принести извинения, но Желанная опередила меня и любезно приняла приглашение. В Афинах обычное дело, когда слуги сидят за одним столом со своими хозяевами, а на улицах греки, неважно, бедные они или богатые, приветствуют друг друга как старые друзья. Желанная восхищается подобными обычаями, тогда как мое мнение об этих жуликах достаточно противоречивое. Греки обманывают любого иностранца, которого смогут, – и я вообще-то их понимаю. Я и сам никогда не упускаю возможности извлечь максималъную пользу из дурака.
Возможно, надо вырасти в глуши, Исаак, чтобы чувствовать себя комфортно в древнем мире.
В любом случае, портной угостил нас демократическим блюдом из маленьких коричневых рыбок, известных как мериды, и баклажанами, запеченными в домашнем сыре. To fayito ton theon – свой крестьянский обед этот человек назвал пищей богов. И я бы не спешил с ним спорить.
Для твоего развлечения перечислю свои покупки: (1) две пары мешковатых панталон; (2) три хлопковые рубашки, напоминающие женские сорочки с просторными рукавами; (3) большая разукрашенная бисером шаль, здесь известная как «зона», которая много раз оборачивается вокруг пояса и используется многими богатыми джентльменами для хранения денег и бумаг – чем богаче купец, тем толще его зона, так здесь говорят; (4) пара голубых сатиновых туфель и пять пар коротких носков; (5) шелковый сюртук, камзол темно-синего цвета, отороченный золотыми кружевами, и одна из тех огромных фетровых шляп, что называются здесь колпаками и надеваются греками вместо тюрбанов. Если не принимать во внимание этот предмет гардероба, ты был бы поражен, как трудно отличить греков от мусульман. Представь, гречанки здесь носят вуали на людях и снимают их только тогда, когда вокруг нет магометан.
Тем временем Желанная купила несколько новых выходных платьев. Я приобрел для нее пару панталон и мужскую блузу, ссылаясь на то, что на жаре легче носить турецкие одежды. Как бедняжка зарделась, когда я прошептал ей, что подобной одеждой легче всего пробудить (фантазию мужчин вроде меня. Исаак, видел бы ты выражение лица портного, когда она появилась, переодевшись в штаны, которые я ей купил. Я от всей души рассмеялся. Но потом портной все-таки проникся духом моего подарка и дал Желанной колпак, который сидел подобно короне на ее темно-рыжих волосах. Ее красота привлекала к нам излишнее внимание, хотя девушка эта просто свирепеет, когда замечает на себе восхищенные взгляды.
По дороге домой она ввязалась в стычку с местными пастухами. Исаак, оцени храбрость женщины Нового Света! Мы шли через песчаное поле около храма Юпитера, когда вдруг услышали душераздирающие звуки. Стадо испуганных ягнят загоняли под пыльный навес, в то время как толпа греков шумно распевала какой-то древний гимн богам. Овцы стояли за ограждением жалобно блея и этот звук заставлял ягнят буквально-таки плакать. Но пастухи не обращали на это никакого внимания, хотя было совершенно ясно, что они заставляют страдать несчастных животных. Без какого-либо предупреждения моя прелестная сорвиголова метнулась к овцам и широко распахнула дверь загона. Бурная река шерстистых голов взметнулась вокруг ее ног. Пастухи повернулись к девушке, со злостью потрясая руками, а Финетт с лаем кинулась в пыльное облако шерсти, в то время как малыши, блея тоненькими голосами, бежали к своим матерям. Я велел Желанной немедленно закрыть ворота. Как ты думаешь, послушала ли она меня Джакомо Казанову, знатока мира и его путей? Нет. Она толкнула одного из мужчин, и тот упал на землю. Когда же до этого парня дошло, что его ударила женщина, его лицо приняло оттенок местных баклажанов. Я поспешил на защиту Желанной, и один из этих мошенников ударил меня головой в живот. Я упал на землю, увлекая за собой врага.
В этот момент я пожелал, чтобы на мне был костюм тетушки Флоры, а не Джакомо Казановы.
– Сэр! – вскричал я, совладав с дыханием. – Будьте же джентльменом и слезьте с меня!
Мужчина орал прямо мне в ухо, и я почувствовал, как что-то острое уперлось мне в ребра. Затем, неожиданно всхлипнув от страха, он соскочил с меня, и я увидел двух всадников, скачущих к нам; один из них размахивал кнутом. Это были наши новые друзья Доменико Дженнаро и Манолис Папаутсис.
– Она дерется как мужчина! – сказал Доменико, толкая меня рукояткой своего хлыста, в то время как я наконец поднялся на ноги и отряхивал пыль с моих новых одежд. Пастухи убежали, а Желанная как оказалось, не получила и царапины.
– Думаете, она поборет вас в схватке?
Я засмеялся.
– Уверен, что поборет. Что эти греки здесь делали?
– Это пастухи, – объяснил Манолис. – Они надеялись, что блеяние их стад разжалобит сердце Зевса.
– Они пытались вызвать дождь?
– У них уже девятый день повсеместно идут молитвы, – сказал Манолис. – В этом году стоит ужасная засуха.
После битвы с пастухами я проводил Желанную в наши апартаменты, а затем отправился с Доменико смотреть дервишей на башне Ветров. Один из мусульман бил в барабан, в то время как остальные кружились вокруг в белых одеждах, с руками, воздетыми к небесам, грациозные, как женщины От этой возвышенной картины мое сердце замерло.
В этой земле существует нечто, способное довести чувства человеческие до предела. Даже Желанной пришлось отринуть свои стоические взгляды и уступить своим ощущениям, тогда как я, дитя гостиных, подобно многим венецианцам, уже хорошо усвоил эти уроки.
О, прелестная дочь моей хозяйки, вдовы Мавроматис, как раз пришла с утренним шоколадом. У меня нет времени, мой старый друг. Закончу письмо в другой раз, а сейчас посмотрим, сможет ли она скрасить утреннюю хандру старого человека.
Твой верный друг, Джакомо КазановаПостскриптум.
Исаак, как бы я хотел, чтобы ты сегодня был здесь! Я развлекал Доменико Дженнаро рассказами про то, как мы шпионили в пользу Совета. Мой новый друг делает зарисовки для неаполитанца по имени Роберто Гамбелло, который хорошо заплатил художнику, чтобы тот запечатлел славу античности. Вчера я весь день скитался с ним по руинам.
Пока Доменико рисовал, я рассказал ему о своем трактате, посвященном балету, изображающему жизнь полководца Кориолана. Я описал данное действо как аллегорическую критику на венецианский сенат и его законы, регулирующие расходы, особенно те, что касаются ограничений в одежде женщин. (Я ни словом не обмолвился о том, что ты помогал мне составлять тот текст.) Доменико от всей души посмеялся над моим бессердечным порицанием этих изысканных танцоров и добавил, что искусство никогда не является просто развлечением. Художник заявил, что оно всегда служит взглядам, правящего класса. В свое время я тоже так думал, хотя теперь содрогаюсь при мысли о том, сколь развращающим показалось бы мне действие данного балета, будь я пуританской девушкой.
8 июля 1797 года
День независимости пришел и ушел, а я даже не заметила. До того жарко, что далее думать ни о чем не хочется. День ото дня жара все усиливается, и сегодня мы сидим в своих комнатах. Даже Джакомо, который любит солнце, страдает от него. К вечеру стало прохладнее, и мы смогли поужинать кальмаром, приготовленным в собственном соку, и салатом из помидоров и лука, слегка сбрызнутых оливковым маслом. Когда я пришла в свою комнату, то нашла там приколотую к подушке записку: «Дорогой мой Желанный Философ, прочитай эту маленькую книжку, если хочешь завершить свое образование. Джакомо».
Книга называлась «Тереза – философ». Это был французский антидерковный памфлет, сочиненный до революции. Я заметила его еще на книжной полке в доме Бенджамина Франклина в Пасси и даже успела тогда прочитать несколько страниц, но потом отец застал меня за этим занятием. Он спрятал роман, с улыбкой сказав, что мне надо подождать и сперва научиться любви со своим мужем.
