– В общем, так, – говорит он, расставляя фужеры для шампанского – подарок на годовщину папе от Джулиет. По всей видимости, он собирается произнести тост. – Я слегка… шокирован. Тебе раз плюнуть – соблазнить меня при свете дня…
– Соблазнить тебя? – смеюсь я.
– Но нам лучше остаться в зоне «детям до шестнадцати», – говорит он, разливая золотистый сидр и подавая мне один фужер. – По крайней мере в доме твоих родителей.
– Разумно, – говорю я и чокаюсь с ним.
– Подожди. – Он отодвигает свой фужер. – За что пьем? Я ничего не понял из твоего сообщения.
Я улыбаюсь. «Хорошие новости, – написала я. – С колледжем заметано. Ведь правда?».
– Мне позвонила профессор из консерватории в Бостоне, – объясняю я. – Она говорит, у них запустили программу двойного высшего образования, по музыке и журналистике. Сказала, что если я хорошо сдам выпускные и закончу летние курсы, она поможет мне поступить.
Колин откидывается на спинку дивана.
– Ого, – произносит он. – Это… – Он сияет, на лице широкая и радостная улыбка, и я вижу, с каким усилием он сдерживает чувства. – А ты этого хочешь?
Пусть внутренний голос упорно твердит, что это ошибка, но последние недели я постоянно сравниваю Ноя и Колина. Будто заново открываю главу из истории папы и Джулиет. Там, где Ной сдержанно молчал, Колин напрямую высказывает свое мнение. Где Ной был оригинален, подход Колина предсказуем. Но у них есть одна общая черта, причем настолько важная, что я удивляюсь, как раньше не обратила на нее внимания: ни один из них ни разу не посоветовал мне, что делать.
Когда я ссорилась с папой или когда у меня в школе были неприятности, Ной просто спрашивал, что случилось, выслушивал меня, а потом задавал вопросы типа «И что ты собираешься делать дальше?» или «Чем я могу тебе помочь?». Иногда, когда мне хотелось, чтобы он так же завелся, как и я, вопросы доводили меня до бешенства. Но в большинстве случаев они просто заставляли меня свернуть с накатанной колеи. Чтобы взглянуть на ситуацию по-новому и задуматься.
– Наверное, – отвечаю я Колину. – Но больно все стремительно. И выглядит слишком просто. Такое впечатление, что мне сейчас перезвонят и скажут, что все было шуткой. – Я тяжело вздыхаю. – Скорее всего, я завалю выпускные или не закончу летние курсы.
– Как раз то, что нужно, – кивает Колин. – Пессимизм. Откроет перед тобой все двери.
Я пихаю его коленом.
– Знаю, – говорю я. – Я должна бы радоваться.
– Ничего ты не должна, – возражает он. – Забыла? У нас зона, свободная от долгов.
Сквозь стекло журнального столика я разглядываю ломаный узор на ковре. А что, если бы все сложилось по-другому? Я буквально слышу собственную мысль: «А что, если бы Ной был здесь?». Я тусовалась бы с группой, моталась бы с ними на гастроли, а в перерывах между разъездами строила бы с Ноем жизнь на острове. Не было бы это ложью? Не боялась ли я признаться себе, что хочу чего-то другого? Чего-то для себя?
– Не знаю, – продолжаю сомневаться я. – А что, если я поступлю и возненавижу учебу?
Колин пожимает плечами.
– Будешь ненавидеть, – говорит он. – Иногда. В первом семестре я каждую неделю думал о том, чтобы куда-нибудь перевестись. Но потом привыкнешь. Познакомишься с людьми, которые тебе понравятся. Или не привыкнешь, и займешься чем-нибудь еще. – Колин заправляет мне за ухо прядь волос. – Так что давай праздновать. Что бы ты ни решила, это все равно хорошая новость. Согласна?
– Согласна, – киваю я.
Колин лезет в пакет и достает картонную коробку с едой и два пластиковых контейнера. В одном дюжина устриц и приправы в маленьких баночках. В другом – приготовленные на пару, еще горячие мидии и мисочка с топленым маслом. В коробке – два огромных ролла, набитых сочным розовато-белым мясом омара.
– Давай есть.
– Зачем все это? – ошарашенно спрашиваю я.
– Я же говорил. – Колин пожимает плечами. – Я думал, что у нас праздник. А какой праздник без устриц?
Мы относим все эти деликатесы на заднюю террасу. Идет теплый дождь, поливая мамин разросшийся сад и качели Элби, его смертельный аттракцион. Я нахожу льняные салфетки и даже старую ароматическую свечу. Разложив салфетки на столе, зажигаю ее. Колин в восторге до тех пор, пока мы не понимаем, что от нее пахнет ванильным мороженым, а этот аромат совсем не сочетается с морепродуктами.
После ужина мы собираем мусор в пластиковый пакет. Колин усаживает меня к себе на колени и растирает мои руки в пупырышках гусиной кожи. Я кладу голову ему на плечо и вдыхаю его запах. От него всегда пахнет чистотой и свежестью, как будто он только что вышел из душа.
– Ты нюхаешь меня? – спрашивает он.
Утыкаюсь носом ему в шею.
– А это запрещено?
– Не знаю. – Колин смотрит в потолок. – Надо свериться.
– С чем свериться?
– С моей инструкцией по свиданиям с несовершеннолетними, – отвечает он.
Резко выпрямляюсь, хватаю его за плечи и смотрю прямо в глаза.
– Можешь сделать мне одолжение? – спрашиваю я.
– Любое.
– Прекрати.
Он склоняет голову набок.
– Что прекратить?
– Прекратить дергаться из-за всего, – отвечаю я. – Из-за нас. Нам из-за многих вещей может быть неуютно вместе. Мы можем копаться в этом каждый раз, когда видим друг друга, а можем просто… не копаться.
Колин смотрит на меня, и я вижу, как его лицо становится озабоченным.
– Вот я, – продолжаю свою мысль. – У меня и так масса поводов для беспокойства. И мне бы очень хотелось, чтобы эта часть моей жизни обходилась без постоянного анализа. Ясно?
Взгляд Колина сосредоточен и ничего не выражает. На одно короткое и жуткое мгновение мне кажется, что я все разрушила. Тем, что произнесла вслух то, что каждый из нас думал. Что вела себя как слон в посудной лавке, что зашла слишком далеко. И завела нас слишком далеко. Вот сейчас он передумает. И уйдет.
Но Колин не уходит. Вместо этого он крепко обхватывает меня за талию. Поднимает, встает, идет через кухню в гостиную и укладывает меня на диван.
– Сколько времени? – шепчу я.
Я протягиваю руку и беру с журнального столика свой телефон. Он опять разрядился. Я перевожу взгляд на приемник кабельного сигнала – шесть двадцать семь. Фильм уже заканчивается. Они будут дома примерно через час.
– Все в порядке? – спрашивает Колин, когда я откидываюсь на подушку.
– Даже лучше, – отвечаю я. Притягиваю Колина к себе и расстегиваю его полосатую рубашку. Так приятно приводить в беспорядок его безукоризненную одежду. Стягиваю с плеч хрустящую ткань и провожу руками по гладким предплечьям, по выпуклым трицепсам, по теплой ложбинке между лопатками.
Мы целуемся, Колин расслабленно ложится на меня и просовывает руки мне под пуловер. Немного щекотно. Я жду, когда перед глазами возникнет лицо Ноя, когда придет ощущение, что все неправильно. Но нет. Я закрываю глаза, словно для проверки, и все равно вижу лишь Колина. И чувствую только Колина, пахнущего чистотой и теплом.
Я слегка приподнимаю бедра и сдвигаю юбку к лодыжкам.
– Ты уверена? – спрашивает он. Киваю, ногой стягиваю юбку до самого низа и отбрасываю ее на пол. Ремень Колина поддается мне не сразу, я с трудом вытаскиваю его из шлевок, и он падает, ударяясь пряжкой о ножку столика. Затем расстегиваю его брюки, и он, извиваясь, быстро снимает их. Принимается расстегивать мой лифчик, но не справляется с крючками, и мне приходится делать это самой.
– Извини, – шепчет Колин мне в шею, – давно не практиковался.
У меня вдруг сводит шею, я пытаюсь поменять положение и случайно коленом ударяю Колина в пах. Он морщится, а я смеюсь.
– Я тоже, – говорю я.
Мы ласкаем друг друга и целуемся, настолько глубоко и нежно, что кажется, будто эти поцелуи никогда не закончатся. Наши тела подлаживаются друг под друга, и это абсолютно новое ощущение. Я снова закрываю глаза и стараюсь почувствовать теплое, уверенное прикосновение рук Колина к своей коже.
Снаружи слышится приглушенный хлопок.
– Что это? – спрашивает Колин, выпрямляясь и глядя в окно.
Сажусь и из-за его плеча пытаюсь хоть что-то разглядеть через закрытые жалюзи. Слышны шаги, это точно, а вот папину машину я не вижу. Я хватаю лифчик, но путаюсь в бретельках, поэтому отшвыриваю его и надеваю пуловер. Быстро натягиваю юбку, жестами прошу Колина прибраться, а сама на цыпочках иду в коридор.
В дверь стучат, потом, чрез несколько мгновений, звонят. Папа не стал бы звонить. Меня охватывает непередаваемое облегчение. Кто бы ни стоял за дверью, он скоро уйдет.
– Тэм? – слышу я голос. У меня падает сердце. – Есть кто дома?
В узенькое окошко у двери мне удается разглядеть размытый дождем силуэт. Ной часто одалживал этот плащ, старый рыбацкий дождевик, когда погода портилась. Он называл его «классикой».
Мне хватает секунды, чтобы решить: не ответив Митчу, я признаю свою вину более явно, чем если просто открою дверь. Я берусь за ручку и делаю глубокий, но совсем бесполезный вздох.
