– Куда ты подевалась? – спросил он. – Исчезла как раз когда была мне нужна.
– Пришлось поспешить к другому человеку, кому я тоже нужна. Показать ему, на что он способен.
– К другому мужчине?
– К другому мужчине.
– И ты по-прежнему выглядела как Элла, когда была с ним. Ты заставляешь мою покойную жену трахаться с мужчинами, которых она знать не знала, так, что ли?
– Нет, не так.
– Я снова обеими ногами стою на ногах, то есть вылечила меня каким-то джиннским средством и на том со мной покончила, так, что ли?
– Нет, не так.
– Как ты выглядишь на самом деле? Покажи мне, какая ты на самом деле. Элла умерла. Она мертва. Она была прекрасной оптимисткой и верила в будущую жизнь, но это не то, вместо моей прекрасной жены – зомби, внутри которого ты. Прекрати это. Пожалуйста, прекрати. Меня выгоняют из этого дома. Я с ума схожу.
– Я знаю, куда мы с тобой отправимся.
Человеку опасно проникать в Перистан. Очень немногим за всю историю это удалось. До Войны миров лишь один человек, насколько нам известно, пребывал там достаточно долго и вступил в брак с принцессой, а когда вернулся в мир людей, увидел, что прошло уже восемнадцать лет, хотя ему казалось, миновал куда меньший срок. День в мире джиннов равен месяцу на Земле. И это не единственная опасность. Принцесса джиннов в ее подлинном, неприкрытом обличье – зрелище, которое не всякий человеческий глаз способен воспринять, не всякий ум постигнет, не всякое сердце вынесет. Обычный человек ослепнет, или сойдет с ума, или погибнет, его сердце разорвется от любви. В былые времена, тысячу лет назад, немногие искатели приключений отваживались проникать в мир джиннов, по большей части с помощью тамошних обитателей, благожелательных или злонамеренных. Повторим еще раз: лишь одному человеку удалось вернуться целым и невредимым, Герою Хамза, и то есть подозрение, что отчасти он был джинном. Так что когда джинния Дунья, она же Аасмаан Пери, Повелевающая молниями принцесса горы Каф, предложила мистеру Джеронимо отравиться с ней вместе в королевство ее отца, подозрительные умы могли бы сделать вывод, что она заманивает его в сети судьбы, словно сирены, певшие на скалах неподалеку от Позитано, словно ночное чудище Лилит, что была женой Адама прежде Евы, или безжалостная красавица Джона Китса. Иди со мной, звала она. Я откроюсь тебе, когда ты будешь готов меня увидеть.
И в тот самый момент,
когда жители города стали понимать, каково на самом деле остаться без крыши над головой, потому что, хоть и считали себя раньше специалистами по бесприютности, ведь город, любимый и ненавистный, всегда плоховато обеспечивал своих обитателей укрытием от жизненных бурь и внушил им особого рода любовь-ненависть и гордость своей способностью выживать вопреки всему, вопреки проблемам нехватки средств и проблемам нехватки жилой площади и проблемам кто-кого-съест и так далее;
когда они лицом к лицу столкнулись с фактом: город или некая сила внутри города или же сила, вторгшаяся в город извне, пытается вытеснить их с этой территории навеки, действуя не горизонтально, а вертикально, гоня их вверх, в небеса, в цепенящий холод и убийственное удушье по ту сторону атмосферы;
когда воображение начало примеряться к этой картине: их безжизненные тела плывут за пределами Солнечной системы, так что инопланетные разумные существа, какие уж там имеются, повстречают мертвых людей задолго до того, как встретятся с живыми, и будут гадать, какая опрометчивость или какой ужас погнали этих несчастных в космос даже без защитных скафандров;
когда вопли и плач горожан заглушили шум того транспорта, который еще бороздил шоссе – чума вознесения поразила разом множество кварталов, и те, кто верил в подобные вещи, оглашали ужаснувшие улицы воплем: настала пора, как предсказано в Первом послании Павла Фессалоникийцам, когда живые и мертвые вместе поднимутся на облака и повстречают где-то в воздухе Господа, пришел последний день, кричали они, и, когда люди начали взмывать ввысь над мегаполисом, даже самым закоренелым скептикам трудно было усомниться в этом;
когда все это происходило, Оливер Олдкасл и Госпожа Философ явились в «Багдад», в его глазах жажда убийства, в ее глазах ужас, они добирались до города пешком, ни машины, ни автобуса, ни поезда, примерно такое расстояние, сказал Олдкасл Александре, Фидиппид пробежал до Афин после битвы при Марафоне, после чего грохнулся замертво, и они тоже были изнурены, силы иссякли, но подсознательно, иррационально они были уверены, будто столкновение с Джеронимо Манесесом все решит, главное, напугать его как следует или соблазнить, и тогда он даст обратный ход тому, что привел в движение;
в тот самый момент мощный поток света хлынул наружу и вверх из подвального помещения, где величайшая из принцесс-джинний открылась в своем подлинном облике и славе впервые за все время пребывания на Земле и этим откровением распахнула королевские врата Волшебной страны, и мистер Джеронимо исчез вместе с Принцессой Молний, врата захлопнулись, свет погас, и город был предоставлен своей участи, Си-Си Альби и Голубой Жасмин проплыли, подобно воздушным шарам, по лестнице «Багдада», а управляющий Олдкасл в великой ненависти своей и госпожа Ла-Инкоэренцы, впервые за много лет покинувшая имение, остановились беспомощно на улице, примерно в футе уже от земли и без надежды исправить это положение.
Слишком много света, когда же он поубавился и мистер Джеронимо смог снова что-то разглядеть, он с ужасом понял, что вновь превратился в ребенка, играющего на давно позабытой, но все еще узнаваемой улице во французский крикет с ребятами, опять распевающими «Раффи-Роннимус», внезапно, необъяснимо, а вот подмигивает, глядит на него, точно обычная «Сандра из района Бандра», молоденькая девчонка, он узнал этот радостно-озорной взгляд, глаза принцессы джинний. И его мать, Магда Манесес, и сам отец Джерри следят за его игрой, держатся за руки, чего они никогда не делали при жизни, счастливые, какими почти никогда не были. Теплый вечер, но не слишком жаркий, удлиняющиеся тени мальчишек, играющих в крикет, словно силуэты мужчин, в которых они могли бы вырасти. Сердце наполнилось чувством, которое было похоже на счастье, но из глаз излилось, как скорбь. Неудержимые слезы, тело сотрясла дрожь печали о том, что было и прошло, есть вещи, вызывающие слезы, сказал верный Эней много веков назад словами, которые вложил ему в уста Вергилий, и смертное трогают сердце. Стопы его теперь касались земли, но где находилась эта земля – в Перистане, в Бомбее, в царстве иллюзий? Все равно он висит в воздухе, только на иной лад, или же попал в когти принцессы джинний. Озираясь в этом сне о давней игре на улице, в этой непостижимой голограмме, он сделался заложником всех приключившихся с ним печалей, он желал бы никогда не отрываться от места, где он родился, просил, чтобы его стопы вросли в эту любимую землю, о, если бы он мог счастливо прожить всю жизнь на улицах своего детства и там вырасти и состариться, зная каждый камешек мостовой, историю каждого продавца бетеля, каждого мальчишку, торгующего пиратскими изданиями у светофора, каждый автомобиль, нагло оставленный богатым хозяином на тротуаре, каждую девчонку возле эстрады – видел бы, как она становится бабушкой, и вспоминал, как они целовались тайком ночью на кладбище – о, как он мечтал, чтобы стопы его проросли корнями в каждый дюйм этой утраченной почвы, любимого утраченного дома, чтобы он сумел стать частью чего-то, чтобы он смог стать самим собой и пойти по той дороге, с которой свернул, жить в контексте, не выбрав то пустопорожнее путешествие мигранта, которое стало его судьбой – ах, но тогда бы он не повстречал свою жену, возразил он себе и тем усилил свою скорбь: невыносима мысль, что, прилепившись к этой линии прошлого, он бы никогда не обрел единственной в своей жизни истинной, пусть кратковечной, радости – а может быть, удастся вмечтать ее в свою индийскую жизнь, может быть, она бы полюбила его и здесь, она бы прошла по этой улице, и нашла его здесь, и любила бы его точно так же, хотя он сделался бы тем, кем он так и не стал, может быть, таким она бы его тоже полюбила, Рафаэля Иеронима Манесеса, потерянного мальчика, того мальчика, которого ставший взрослым мужчина где-то оставил.
– Я думала, тебе понравится, – сказала девочка с глазами джиннии, недоумевая. Я слушала твое сердце, я услышала твою печаль о покинутом и решила сделать тебе подарок – с прибытием в Волшебную страну.
– Забери свой подарок! – он давился слезами.
Бомбей исчез, и появился Перистан, вернее, гора Каф, кольцом опоясывающая волшебный мир. Джеронимо находился в беломраморном внутреннем дворе искривленного дугой дворца Принцессы, вокруг и над ним – краснокаменные стены и мраморные купола, мягкие гобелены колышет ветер, завеса из оберегающей дворец сплошной молнии подобна полярному сиянию. Нет, он не хотел оставаться здесь. Скорбь была вытеснена гневом. Несколько сот дней тому назад, напомнил он себе, он вовсе не интересовался ничем паранормальным или мифическим. Химеры и ангелы, рай и ад, метаморфозы, или там преображение, чума на оба дома, так он всегда полагал. Твердая почва под ногами, грязь под ногтями, рачительность о растущем, клубни и корни, семена и стебли, вот его мир. А потом вдруг левитация, прорыв абсурда, небывалости, катаклизмы. Столь же таинственно, как вознесся, он опустился, и единственное его теперь желание было – возобновить жизнь с того места, где она прервалась. И неважно, откуда все это. Он не хотел принадлежать к этому месту, к этому, этому… слова не подберешь – где возможно такое, он хотел воссоздать вокруг себя реальный мир, даже если реальный мир – иллюзия, а истина – континуум иррационального, он все равно хотел получить обратно фикцию реальности. Ходить, трусить рысцой, бегать, подпрыгивать, копать и растить. Быть земной тварью, а не каким-то демоном, владеющим воздушными силами. Вот его единственное желание. А тут Волшебная страна. И перед ним богиня из дыма, уж точно – не покойная жена, поднятая из могилы властью его воспоминаний. Он перестал понимать. И даже слез не хватало.
