– У меня письмо для тебя, – сообщил Антонис прежде, чем Анна успела заговорить. – От Андреаса Вандулакиса.
Имя буквально застряло у него в горле, но Антонис ощутил даже некоторое удовлетворение оттого, что сумел его произнести, никак не выдав своих чувств. Глаза Анны расширились от изумления.
– Спасибо, – сказала она, беря теперь уже смятый до невозможности конверт и стараясь не встречаться с Антонисом взглядом.
Анна держалась так, словно забыла об их лихорадочных объятиях. Неужели для нее это ничего не значило, гадал Антонис. В тот момент могло показаться, что это начало чего-то особенного, но теперь он видел, что поцелуй, значивший для него так много, наполнивший его ожиданием и предвкушением, для Анны был лишь мгновением случайного наслаждения.
Анна переступила с ноги на ногу, и Антонис понял, что ей не терпится распрощаться с ним. Сделав шаг назад, она откланялась и закрыла дверь. Дверь хлопнула так, словно Анна дала Антонису пощечину.
Оказавшись внутри, Анна села на низкий столик и дрожащими руками вскрыла конверт. Ей хотелось насладиться этим моментом. Что она рассчитывала найти внутри? Открытое изъявление страсти? Слова, которые воспламенили бы листок бумаги, будто какой-нибудь фейерверк? Нежности, такие же трогательные, точно вид падающей звезды в ясную ночь? Как и все восемнадцатилетние девушки, Анна ожидала поэтичности и была весьма разочарована письмом, легшим на стол перед ней.
Милая Анна!
Я хочу снова с тобой встретиться. Ты не могла бы прийти вместе с твоим отцом к нам на обед в следующее воскресенье? Мои мать и отец хотят познакомиться с вами обоими.
Твой Андреас ВандулакисХотя содержание письма и взволновало Анну, потому что еще на шаг приблизило ее к бегству из Плаки, официальный тон ее охладил. Наверное, письмо так выглядит, потому что Андреас наслаждается своим высоким образованием и тем, как он умеет обращаться со словами, вот только чувств в этой торопливо нацарапанной записке было не больше, чем в учебнике грамматики древнегреческого языка, о котором Анна с радостью забыла, едва закончив школу.
А дальше был тот обед, а потом еще несколько. Анну всегда сопровождал отец, в соответствии со строгим этикетом, который в подобной ситуации строго соблюдался людьми и очень богатыми, и очень бедными. Таких обедов состоялось шесть. И каждый раз все происходило одинаково. За отцом и дочерью в полдень приезжал слуга на автомобиле Александроса Вандулакиса и отвозил их в величественный городской дом в Неаполи, а потом, ровно в половине четвертого, доставлял обратно домой.
Там тоже все шло одинаково. По прибытии гостей вели в светлую гостиную, где предметы обстановки имели нарядную резьбу, нарядную расшитую обивку и все, что можно, украшали белые кружева, а огромный шкаф с застекленными дверцами демонстрировал целую коллекцию прекрасного, почти прозрачного фарфора. Здесь Элефтерия Вандулакис предлагала гостям маленькую тарелочку с засахаренными фруктами и крошечные рюмочки ликера, и как только с этим было покончено, слуга уносил поднос.
Потом они шли в сумрачную столовую, где с обшитых деревом стен пристально смотрели усатые предки. И даже здесь сохранялся официальный тон. Появлялся Александрос и, перекрестившись, обычно говорил:
– Рад вас видеть, добро пожаловать.
Гости на это отвечали в унисон:
– Рады вас видеть.
Каждый раз все было совершенно одинаково, и Анна уже по минутам знала, что произойдет дальше.
Раз за разом они усаживались на стулья с высокими резными спинками перед темным, до блеска отполированным столом, вежливо пробуя каждое из предложенных хозяином блюд. Элефтерия изо всех сил старалась, чтобы ее гости чувствовали себя как можно свободнее. Много лет назад она и сама прошла через такие же тяжкие испытания, когда предыдущее поколение семьи Вандулакис изучало ее, выясняя, подходит ли она в жены Александросу. Элефтерия помнила ту невыносимую напряженность так, словно все это было вчера.
Несмотря на все усилия этой доброй женщины, беседа шла с трудом. Гиоргис и Анна остро осознавали то, что их исследуют. Но этого и следовало ожидать. Если это называлось ухаживанием – а никто и не отрицал, что это именно оно, – то необходимо было соблюсти все правила и все условия обручения.
К моменту седьмого обеда семья Вандулакис перебралась в огромный дом в своем обширном поместье в Элунде, где они всегда проводили время между сентябрем и апрелем. Терпение Анны начинало иссякать. Они с Андреасом ни разу не оставались наедине с того танца в мае.
– Это же нельзя назвать встречей наедине, если на нас пялилась вся деревня! Ну почему все так долго тянется? – жаловалась Анна Фотини и ее матери.
– Так лучше для вас обоих и для ваших семей. Зачем же спешить? – весьма мудро ответила Савина.
Анна, Мария и Фотини собрались тогда в доме Ангелопулосов, где предположительно должны были учиться шитью. Но на самом деле они только и делали, что снова и снова обсуждали ситуацию с Вандулакисами. К тому времени Анна уже чувствовала себя как какое-нибудь животное, выставленное на местном рынке, – животное, которое осматривают, оценивая его пригодность для дела. Наверное, ей следовало немного умерить свои ожидания. Однако Анна не теряла надежду. Ей уже исполнилось восемнадцать, школьные дни давно остались позади, и теперь у нее была только одна цель: удачно выйти замуж.
– Ладно, буду смотреть на следующие месяцы как на игру в ожидание, – сказала она. – Да и в любом случае за мной присматривает отец.
А заботы о Гиоргисе теперь легли на Марию. Она понимала, что ей придется надолго остаться дома и забыть о том, чтобы стать учительницей. Так что она прикусила язычок. Даже в лучшие времена столкновения с Анной ничем хорошим не грозили.
Только к следующей весне Александрос Вандулакис удовлетворился исследованием и решил, что, несмотря на разницу в состоянии и социальном положении, его сын не ошибется, назвав Анну своей невестой. В конце концов, она удивительно хороша собой, достаточно умна и явно предана Андреасу. И однажды, после очередного обеда, два отца вернулись в гостиную. Александрос Вандулакис был откровенен:
– Мы все прекрасно осознаем неравенство возможного союза, но я надеюсь, договоримся. Моя жена убедила меня, что наш сын будет куда счастливее с вашей дочерью, чем с какой-либо другой женщиной из тех, кого он знает. Так что, если Анна станет хорошо выполнять свой долг жены и матери, у нас возражений не найдется.
– Но я не могу дать за ней большого приданого, – напомнил об очевидном Гиоргис.
– Мы это прекрасно понимаем, – ответил Александрос. – Ее приданым как раз и станет обещание быть хорошей женой и делать все, что в ее силах, чтобы помочь мужу управлять имением. А это серьезная работа, тут нужна хорошая женщина. Я собираюсь через несколько лет отойти от дел, так что на плечи Андреаса ляжет большая ноша.
– Я уверен, что Анна будет стараться изо всех сил, – ответил Гиоргис.
Он чувствовал себя не в своей тарелке. Масштабы власти и богатства этой семьи пугали его, они как бы отражались в размерах всего, что окружало его в этом доме: огромные темные предметы обстановки, дорогие ковры и занавеси, драгоценные иконы, висевшие на стенах, – все это демонстрировало значимость Вандулакисов. Но Гиоргис твердил себе, что совершенно не важно, как он сам себя здесь чувствует. Значение имело только то, сумеет ли Анна привыкнуть к подобному великолепию. Но все выглядело так, словно ей тут легко и просто, хотя, на взгляд самого Гиоргиса, этот дом был таким же чужим, как какая-нибудь далекая страна. Анна могла аккуратно пить из дорогих бокалов, изящно ела и разговаривала так, словно была рождена для такой жизни. Но Гиоргис, конечно же, отлично видел, что его дочь просто ловко играет роль.
– Немаловажно также, что ваша дочь получила хорошее базовое образование. Ваша жена отлично ее учила, кириос Петракис.
При упоминании об Элени Гиоргис умолк. Семья Вандулакис знала лишь то, что мать Анны умерла несколько лет назад, но Гиоргис не намеревался рассказывать им больше.
Когда в тот день они вернулись домой, Мария уже ждала их. Она как будто знала, что сегодняшняя встреча была решающей.
– Ну как? – спросила она сестру. – Он сделал тебе предложение?
– Пока нет, – ответила Анна. – Но я знаю, что это скоро случится.
Мария понимала: ее сестре больше всего на свете хочется стать Анной Вандулакис, и ей тоже этого хотелось, ради Анны. Ведь тогда сестра перенеслась бы из Плаки в совершенно другой мир, о котором всегда мечтала, где ей не пришлось бы готовить, убирать, штопать и прясть.
– У них нет никаких иллюзий насчет меня, – сказала Анна. – Они отлично знают, в каком доме мы живем и что я не принесу с собой приданого, разве что несколько украшений, оставшихся после мамы, только и всего.
