– Да, – тихо сказала Люсиль. – Я думаю, она пыталась убить и Луи.
Впереди показалась бензоколонка. Я включил указатели и съехал с дороги. Мы припарковались в уголке, в тени берез. Вышли из машины и направились к столику для пикника, сели друг против друга. Рядом на игровой площадке резвились дети – они бегали по замысловатым надувным туннелям, висли на покрышках и скатывались с горок. Люсиль смотрела на них сухими глазами. Я вытащил из кармана рецепт и протянул Люсиль. Она озадаченно его прочитала.
– Что это значит?
Я рассказал, при каких обстоятельствах был написан рецепт.
– Тут целый букет различных ядов, – пробормотала Люсиль.
– Луи словно хотел за что-то отомстить, вам так не кажется?
Я чувствовал себя настоящим Иудой.
– Звоните Шарвийфор, – предложила Люсиль. – Сию секунду.
– Но это не доказывает… – вяло возразил я. Я не хотел, чтобы это значило то, что значило. – Я написал это во сне. Может, мое подсознание…
– Звоните, – оборвала меня Люсиль. – Прямо сейчас. Или хотите, чтобы я позвонила?
Я достал мобильный и набрал номер детектива.
– Слушайте, – сказал я. – Это важно. Не подпускайте Натали Дракс к ее сыну. Ни в коем случае.
– С ней Жорж Наварра. Но мы не можем ей запретить видеть Луи.
– Почему?
– У нас нет доказательств, доктор Даннаше. Что тут непонятного? Ни одной зацепки.
Я вздохнул и закрыл глаза.
– Вы просили меня сообщить, если Натали поделится со мной подробностями… – Я себя ненавидел. – Она сказала, что в момент падения Луи видела его лицо. Его рот был открыт, словно он что-то хотел ей сказать.
Люсиль поморщилась.
– Вы уверены? Она так и сказала? – резко переспросила Шарвийфор. Лицо Люсиль Дракс каменело; я плотно прижал трубку к уху. – Вы уверены, что она сказала, будто видела его лицо?
– Совершенно уверен.
– Это никак не совпадает с ее показаниями для полиции, – задумчиво проговорила Стефани Шарвийфор. – Она говорила, что находилась далеко от сына и ничем не могла ему помочь.
– Я знаю. Она и это говорила. Получается несоответствие. Просто я не сразу это понял.
– Нужно, чтобы вы дописали это в свои показания.
– Конечно, – сухо произнес я. – Конечно.
– Хотя и этого недостаточно для предъявления обвинений. Тем временем у меня плохие новости.
– Не думаю, что я готов их услышать.
– Мне очень жаль. Про Марселя Переса. Он в больнице. Алкогольное отравление. У него был тяжелый запой. Я сейчас еду к нему. Боюсь, он может умереть.
В пещере темно, только белый камень, а на полу под ногами размотанные кровавые бинты Густава, словно спагетти «болоньезе». Рука у Густава все холоднее и холоднее и все больше похожа на сплошные кости. Но я все равно держу Густава за руку, потому что мне больше не за что держаться. Я, наверное, всегда знал, что это он, даже когда он сильно пугал меня жуткими рассказами, а я чувствовал опасность. Он уже еле говорит, как будто у меня в голове.
– Жил-был на свете мальчик, и папа с мамой очень его любили, но вот однажды…
– Тра-ля-ля.
– Но вот однажды…
– Не нужно мне этого рассказывать. Я не маленький, и нечего рассказывать мне дурацкие сказки, потому что это отстой.
Я кричу на него, а он все равно на меня не кричит. Он спокойный.
– Откуда ты знаешь, о чем моя история?
– Потому что я ее уже слышал. Странная Тайна Луи Дракса, удивительного мальчика Тридцать Три Несчастья, тра-ля-ля. Придумай что-нибудь поинтереснее, чтобы не отстой.
– Ладно. Жили-были на свете две принцессы.
– Не хочу про принцесс. Хочу про летучих мышей.
– Ладно. Про летучих мышей. Жили-были на свете две летучие мыши. Нет, три. Три летучие мыши, одна – мужчина и две – женщины. Одна летучая мышь была хохотушкой, а другая без конца плакала, а мышь, который он, должен был выбрать одну из них.
– Чтобы совокупляться?
– Да. Ну вот он и выбрал хохотушку, а потом подумал: что это я? Ему было жаль мышь-плаксу. Он решил, что она больше в нем нуждается. Он думал, если ее крепко любить, она перестанет плакать. Но ошибся.
– А почему она плакала?
– Потому что так люди ее жалели, и ей это нравилось больше, чем всякие интересные истории, веселые шутки или даже любовь.
– И что с ней потом случилось?
– Она осталась одна.
– А мышь-хохотушка?
– Она влюбилась в другого летучего мыша, у них родились три мышонка, и они зажили счастливо.
– А что случилось с первым мышом?
Но Густав ничего не отвечает, потому что, я так понимаю, эта его история – она все равно отстойная – уже закончилась. Наверное, и Густав знает, что она отстойная, и знает, что я думаю, что она отстойная, потому что почти все истории про любовь отстойные, даже про любовь летучих мышей. И вот мы сидим в холодной пещере, похожей на жуткий череп, и я держу Густава за руку, а она сплошные косточки, но мне все равно тепло, и это – как пламень шипит в груди или как искры от кучи сосновых шишек в лесу, потому что можно любить кого-то, даже если он умер, и они вас тоже любят, – вот что я сейчас понял.
– Мне скоро придется уйти, мой маленький джентльмен, – говорит он. – Скоро похороны.
Мы приехали в больницу. Я проводил Люсиль в палату к Луи, а сам отправился в кабинет, позвонил Жаклин и попросил ее зайти. Ноэль уже отправилась домой. В ожидании Жаклин я набрал Монпелье, понадеявшись услышать Софи, но сработал автоответчик. Не зная, что сказать, я замялся и повесил трубку. Понимая, что струсил, я перезвонил и оставил совсем короткое сообщение:
– Софи, это Паскаль. Нам нужно поговорить.
Затем в смятении полил карликовые деревца. Такие неприкаянные, совсем запылились. Я протер тряпочкой листья, опрыскал деревья водой, и вдруг поймал себя на мысли, что мне плевать, выживут они или погибнут. Жаклин постучала в дверь, вошла и сообщила, что я ужасно выгляжу и вообще меня тут быть не должно.
– А где я должен быть?
– В Монпелье с Софи, – быстро нашлась Жаклин. – Вы ей дозвонились?
– Я не знаю, что ей сказать. Жаклин, я запутался.
Жаклин молча похлопала меня по руке, и в этом жесте было столько человеческой теплоты, что я чуть не разрыдался сию же секунду. Не разрыдался, впрочем. Но мучительным усилием воли заставил себя рассказать Жаклин о своей поездке в Виши и о том, что поведали мне Филипп Мёнье и Люсиль Дракс. У меня сердце обливалось кровью, когда я излагал ей суть своих терзаний: я боюсь, что Натали Дракс, женщина, которую я люблю, скорее всего, причиняла вред своему сыну. «Скорее всего, причиняла вред» – мне стало паршиво, едва я это произнес, но на Жаклин эти слова подействовали иначе. И мгновенно:
– Скорее всего? Паскаль, да вы что? Это значит, она его чуть не убила.
Я никогда не видел злую Жаклин. У нее искривился рот, и поначалу я решил, что она сейчас расплачется. Впрочем, я и плачущей никогда ее не видел. Жаклин отошла к окну и отвернулась.
– Это не все, – выдавил я. – Люсиль Дракс думает, что это Натали убила Пьера. – Я натянуто рассмеялся: мол, вот ведь какая нелепица. Но прозвучало нарочито.
– Она всегда была какая-то странная, – проговорила Жаклин, словно сама себе. – Не хотела общаться. Джессика Фавро считала, что Натали решила, будто у нее монополия на горе. Наверное, она просто боялась, что мы ее раскусим. Но такое нам и в голову не могло прийти. С чего бы?
– Шарвийфор в самом начале об этом говорила, – сказал я, медленно припоминая. – Когда мы были у Водена. Помнишь, она сказала, что Луи мог травмировать кто-то из родителей.
– А мы не хотели верить, что это она, – сказала Жаклин, не оборачиваясь. По ее голосу я понял, что она злится на себя. – Все указывало на ее мужа. И мы верили Натали, потому что нам так было удобнее.
А теперь нам приходится разворачиваться на сто восемьдесят. Жаклин обернулась, глаза ее блестели. Ясное дело, она вспомнила своего Поля.
– Допустим, Натали по-прежнему будет нам врать, что не трогала сына и не убивала Пьера… Как нам быть? Господи, что же нам делать, Паскаль?
Я уставился на френологическую карту, заблудившись в отделах мозга. Где потихоньку, из ниоткуда, мне явилась очень ясная и очень простая идея.
Официально я уже считался в отпуске, но еще час провел с Изабель и ее родителями. По просьбе Эрика мадам Массеро приехала из Парижа, и, кажется, они достигли хрупкого перемирия. Изабель почувствовала благоприятную атмосферу и временами обнадеживала нас крохотными сигналами – возможно, приходила в сознание. Она снова открыла глаза, откашлялась, словно собралась заговорить. Мадам Массеро причесывала Изабель, а та возмущалась.
– Она и раньше не давалась, – улыбнулась мадам Массеро.
Как приятно увидеть наконец ее улыбку. Прежде она ходила, нагруженная собственным гневом, но сейчас я внезапно к ней проникся. Я вслух порадовался, что оба родителя забыли о прошлых разногласиях, обрисовал дальнейшее лечение и оставил их у постели дочери. В дверях я столкнулся со Стефани Шарвийфор, выжатой как лимон. Последние несколько часов она провела у постели Марселя Переса – уговаривала врачей о выписке.
