– Я знаю, что ты не врешь, Луи. Рассказывай дальше.
– Про еду? Опять про еду?
– Рассказывай о чем хочешь.
– И еще у нас был именинный пирог. Шоколадный. И нужно было загадывать желание. Маман загадала, чтобы я всегда оставался с ней и чтобы со мной не случилось ничего плохого.
– А ты что загадал?
– Чтобы Папа́ оказался моим настоящим папой, и тогда он от нас не уйдет.
– Понятно. Ты произнес желание вслух или родителям не сказал?
– Тра-ля-ля.
– Что это значит?
– То и значит. Тра-ля-ля.
– Это значит, что…
– Это значит, что я не собирался говорить им про свое желание. А потом сказал, потому что Папа́ отругал меня за конфеты.
– Какие конфеты?
– Вообще-то это были не конфеты. Это Папа́ так решил, что это конфеты. Они были у меня в кармане. Я только одну съел.
– Если это были не конфеты, Луи, тогда что?
– Тра-ля-ля.
– Ведь Папа́ рассердился?
– Таблетки для женщин даже не похожи на конфеты, и по вкусу тоже не как конфеты. Их просто глотаешь, и все. Папа́ стал спрашивать, откуда они у меня в кармане и зачем я съел таблетку. А я взял и сказал, что пил по одной таблетке в день.
– Луи, ты что, принимал женские таблетки?
– Конечно.
– Но зачем?
– Чтобы превратиться в девочку.
– Зачем тебе это нужно?
– Чтобы не стать насильником. Я сказал это Папа́, а он стал кричать на Маман и обзывать ее патологической лгуньей, и к чему это привело, и тра-ля-ля, а я попытался их помирить и сказал вслух свое желание. Ну, которое я сказал – чтобы он оказался моим настоящим папой. Ведь если бы он был моим настоящим папой, я не стал бы пить таблетки. Так что это Папа́ виноват, а не Маман.
– И что было дальше?
– А потом я сказал, что знаю, кто мой настоящий отец, это насильник Жан-Люк, и он очень сильно подвел Маман. И теперь ей не хочется, чтобы я вырос и стал такой же. А я ведь тоже не хочу, потому что насильникам отрезают пиписьки, и мне тоже отрежут, чтобы я не стал насильником. Может, я даже сам ее себе отрежу, у меня есть перочинный ножик. Но сначала я попробую принимать женские таблетки.
– А потом?
– А потом Маман начала кричать на Папа́, а я убежал, а Маман побежала за мной, а Папа́ побежал за ней, а мне все время кричал, что Жан-Люк никакой не насильник, «я могу тебе это доказать, Луи, она все врет, поедем со мной в Париж».
– А ты этого хотел, Луи? Ты хотел поехать с Папа́ в Париж?
– Нет. Да я бы туда и не попал, потому что она схватила меня прямо у обрыва, а там опасно, и еще она все кричала на Папа́. А он остановился. Он сказал: «Отпусти Луи, Натали». Потому что мы стояли на самом краю. «Отпусти его».
– А потом что?
– Она меня все равно не отпускала и потащила к самому краю.
– Зачем, Луи?
– Тра-ля-ля.
– Что она собиралась сделать, Луи?
– Ей это можно, знаете. А Папа́ этого не понимал.
– Что ей было можно?
– Такое секретное правило. Называется Право Избавления. А потом вдруг Папа́ прыгнул и схватил нас обоих, оттолкнул ее и закричал: никогда этого больше не делай. А мне закричал: беги в машину и сиди там, но она его как толкнет, и он зашатался, как в мультике, и тра-ля-ля.
– Он упал?
– Это мог быть несчастный случай. Уж я-то разбираюсь в несчастных случаях. Это мог быть несчастный случай, можно подумать и так, будто она хотела ему помочь.
– Луи, так это был несчастный случай или нет? – спрашивает Жирный Перес.
– Могло быть и так. Я бы мог подумать, что так оно и было. Я бы мог так подумать.
– И что же ты сделал? – шепотом произносит Жирный Перес. Голос у него надтреснутый, как в старом радио, которое не держит волну.
– Я сделал, как она хотела, я всегда ее слушался. На этот раз ей даже не нужно было мне помогать. Это было просто. Я привык. Я все время так делаю. Но она не виновата.
– В чем не виновата?
– В том, что я сделал. Я же сам это сделал. Это был мой выбор. Она говорит, если ты делаешь выбор, то никто не виноват. Это наш собственный выбор, и нечего выдумывать всякие истории, чтобы выпендриться. Нужно смириться со своим выбором и не сваливать на остальных.
– И что же ты сделал? – шепчет Жирный Перес. Его голос уже далеко, далеко, да и мой, пожалуй, тоже. В груди вдруг больно, словно что-то лопается.
– Я пошел задом. И считал шаги. Вышло пять шагов. Это было просто. Раз, два, три, четыре, пять. Потом я подумал, что, может, еще есть шесть, но шести не было. Вместо шести я упал в воду и умер.
И тогда у Луи Дракса остановилось сердце.
Я очнулся от страшного крика. В палату влетела Натали Дракс, за нею еле поспевал Наварра. Вокруг царила полная неразбериха. Сначала я вообще не соображал, что происходит: я пребывал в каком-то оцепенении, на грани сна и бодрствования, однако помнил каждое слово Луи, и голова у меня шла кругом. Глаза мальчика были открыты. Распахнуты, как и в прошлый раз. Я видел, как Шарвийфор выбежала, чтобы позвать на помощь, видел, как Жаклин подкатывает аппарат искусственного дыхания. Потом детектив вернулась с двумя медсестрами, а Жаклин торопливо подключила ребенка к аппарату.
– Мы его теряем, – сказала Жаклин. Голос спокойный, но чувствовалось, что она вся собралась в кулак. – Я не могу завести аппарат. Я звоню Водену.
– Нет, – быстро проговорила Шарвийфор. – Нет времени. Паскаль сам справится. Правда, Паскаль?
– Не знаю, – промямлил я. Я еще был далеко от происходящего, словно еще оставался в сознании Луи, совсем не здесь. Где-то там, в искривленном пространстве, темном и таком холодном…
– Зато я знаю, – твердо произнесла Шарвийфор и со всей силы – отчаянно, поразительно сильно – ударила меня по щеке. Я и понять ничего не успел, когда она так же остервенело ударила меня по другой щеке. Я завопил от боли и злости, но обида сработала: я окончательно вернулся оттуда, где побывал. Дальше сработал инстинкт. Я стащил себя с кровати, и мы погнали. Легкие Луи не работали, но едва я надел на него кислородную маску и принялся ритмично давить на грудь, чтобы завести сердце и легкие, аппарат искусственного дыхания сделал свое дело. Я проверил пульс – он постепенно нормализовался. Из соседней палаты прибежали еще одна медсестра и санитар; внезапно в палате стало не протолкнуться.
– А где Натали? – наконец спросил я, приведя Луи в порядок. Я все время чувствовал ее присутствие где-то слева, а теперь она исчезла.
– О черт! – воскликнул Наварра, глянув на окна. Они были распахнуты настежь. В саду брезжил рассвет, над землею висел то ли туман, то ли дым. Натали испарилась.
– Догоните же ее, – сухо велела Люсиль. – Ее нужно поймать.
Шарвийфор уже тыкала в кнопки мобильника:
– Я вызову подкрепление, она далеко не уйдет.
Марсель Перес рыдал. Жаклин гладила его по плечу и успокаивала, как маленького. Но Марсель не утихал, не желал успокаиваться. Он всхлипывал, размазывая слезы по щекам. Когда он взглянул на меня – почему он на меня взглянул? – я увидел в его глазах чистую агонию. Как будто ему прострелили сердце в упор. Я отвернулся от его прямоты. Слишком фатально. Люсиль безмолвно, потрясенно сидела рядом с Луи, держала его за руку. И бабушка и внук были бледны, словно утренний туман.
Шарвийфор быстро оценила ситуацию. Натали постарается держаться подальше от дорог, и найти ее будет трудно – все окрестности заволокло дымом. Между тем рассвет разрастался лихорадочным маревом, перемешиваясь с клубами дыма, что катились вверх по холму к больнице. Мы решили разделиться. Шарвийфор поедет на машине в сторону деревни. Жорж пешком спустится с холма и будет искать вдоль трассы. А я – тоже пешком – поднимусь выше к кромке сосняка.
Когда мы выбежали на улицу, у больницы резко притормозила машина. Явился Воден. Он опустил стекло и окликнул Шарвийфор:
– Мне только что звонили из пожарной службы. Больницу эвакуируют. – Затем уставился на меня: – Какого черта ты тут делаешь?
– Потом объясню, – крикнул я и побежал.
Я то и дело спотыкался. Проселочная дорога, уводившая к лесу, была усыпана мелким камнем, гравием, сучками, корой, репейником. Дым затянул все вокруг, и знакомые ориентиры – каменная руина, лавандовая поляна, пилон – играли со мною в прятки. Неверный свет расщеплял пространство, передвигая предметы. А я все бежал и бежал. Земля и воздух постепенно смешивались, сливаясь в единую стихию. На мгновение мне показалось, будто впереди мелькнула человеческая тень, но исчезла, и я тут же усомнился, видел ли ее. Я жадно озирался, выглядывая Натали или хотя бы какой-то намек на то, что она здесь была. Внизу я видел Жоржа Наварру – он мчался к подножию холма, к оливковым рощам, к западу от трассы, но дым все прибывал, и я знал, что скоро мы друг друга потеряем.
Передо мною сгустились деревья. Я вообразил, как в глубине их прячется жар, разрастается, будто ядерный гриб. Пламени еще не видно, но вверху, над кронами, грязным дыханием леса метался дым, извергая смрад. И вдруг метрах в ста перед собой, на фоне деревьев я боковым зрением различил силуэт, что мелькнул и исчез. Кровь стучала в висках, я надсадно хрипел. На мгновение весь мир словно накренился.
