Но Оскар повернул голову и посмотрел на Абеля. На какую-то долю секунды он стал похож на побитую собаку – гнев, страх, стиснутые челюсти. На лице мелькнуло выражение жалости, но только на долю секунды. Потом глаза Оскара снова стали как два озера с мутной водой, под непрозрачной поверхностью которых бушуют невидимые бури. А затем опять остыли, как два осколка метеорита.
Оскар рассмеялся и растоптал брошенный на каменный пол окурок.
– Спасибо за газету. Выходит, так или иначе, ради нее я должен остаться дома.
Смысл этих слов Абель понял не до конца, но ему стало не по себе. Однако Оскар тут же сменил тему. Теперь речь зашла о выгодном вложении денег, например, в добычу золота, потому что на островах обнаружено множество неразработанных месторождений. Прежде всего, конечно, золота, но и других драгоценных металлов. Теперь главное – вовремя схватить быка за рога.
В то утро Оскар получил письмо от друга из Сурабаи. В конверт была вложена статья из газеты, которая окончательно лишила Оскара разума. Какого черта он теряет время в этой больнице!
Оскар вскочил со скамейки и встал у окна, нервно постукивая пальцами по деревянной раме. Однако уже через несколько минут лицо его побледнело и покрылось каплями холодного пота. Абель взял брата под руку и довел до койки.
Между тем наступила весна, ветреная, с метелями и серым, как холстина, небом. Как только в палате появлялись Анна, Сульт или Мария, первый Оскар, бодрый и полный решимости, всегда оказывался на месте. Второй, с мертвыми глазами, лежал, утопая в огромных подушках, когда приходил Абель. В такие дни лицо Оскара походило на расплывчатое серое пятно на белой больничной наволочке.
Болезнь прогрессировала. Иногда отступала, но только для того, чтобы через некоторое время наброситься с новой силой. Она таилась в конечностях и коже. Когда Оскара бил озноб, он тяжело дышал и шарил глазами по комнате, словно искал, на чем бы ему остановить взгляд. А если брал Абеля за локоть своей высохшей, желто-серой рукой, тот чувствовал, как в него проникает холод. Родители и невеста не сомневались, что Оскар идет на поправку – доктор сотворил чудо! – однако Абель придерживался на этот счет совершенно противоположного мнения. Он-то видел, как обстоят дела на самом деле. Оскар из последних сил скрывал правду. На него все чаще накатывали периоды странного оцепенения. Состояние больного день ото дня стремительно ухудшалось.
Братья больше не разговаривали о новой земле и возможностях, которые она предоставляет предприимчивым людям. Теперь они охотнее погружались в прошлое, уносились мыслями в шхеры, где мальчиками играли каждое лето. Абель вспомнил их безумное путешествие в каноэ, когда далеко в море братьев настиг шторм.
Ливень хлестал так, что ничего вокруг не было видно. Они не могли развернуться и гребли вперед, отчаянно погружая весла во вспенившуюся воду. Ближе к вечеру, когда ветер поутих, братья вышли на берег. Каково же было их удивление, когда они узнали, что достигли Аландских островов! Незабываемое приключение.
А путешествия на «Триумфе»? А семейные посиделки на веранде? Вот о чем хотелось бы поговорить Абелю. Однако Оскар не желал об этом слушать. Он отворачивал голову на большой подушке и кривил рот. Абель замолкал.
Складывалось впечатление, что Оскар собирает собственную коллекцию воспоминаний и не хочет допустить в нее ничего лишнего. Он работает над своей биографией, которая будет состоять из двух частей. Будущее уже написано. Теперь очередь за прошлым. Обе части должны соответствовать друг другу в плане радостного мироощущения. Только свет и никаких теней.
Потому что Оскар здоров, полон сил, деятелен и удачлив.
На самом же деле он давно стал другим. Пока зимнее убожество за больничными окнами сменялось звонкой капелью и тонкие березовые ветки оживали, принимая фиолетовый оттенок, болезнь все крепче вцеплялась в его тело, а он все сильней привязывался к брату.
Раньше такого не бывало. Это Оскар всегда был самым сильным, самым острым на язык, самым быстроглазым и насмешливым. Куда вдруг подевались его ирония, его безжалостное остроумие? Если это и возвращалось, то лишь на короткое время, как слабый отблеск того, былого Оскара. Этот стал бесцветным и серым и нуждался в утешении. Братская любовь – совсем неплохо, или как?
Оскар припоминал детали. Абель решил воздерживаться от возражений. Потому что, когда он принимался спорить, голос Оскара звучал обиженно, иногда раздраженно. А когда Абель во всем с ним соглашался, брат выглядел довольным. Так они вместе сочиняли Оскару биографию. Но стоило Абелю встать со стула, как Оскар начинал волноваться.
Он спрашивал брата, когда тот придет снова, потому что уже скучал по нему. Абеля это удивляло и пугало. Через несколько недель он уже не верил, что Оскар когда-нибудь поднимется с больничной койки. Никогда не стать ему богачом в далекой стране, никогда не вернуться в родной дом на Кюнгсбругатан.
Абель опечалился. Жизнь Оскара представилась ему короткой и яркой, как фейерверк, на мгновение осветивший небо. Он был смел и полон планов, но рано угас. Скоро Оскар займет свое место среди родственников на кладбище Святой Катарины, и Абель будет приходить к нему со шляпой в руке и рассказывать тем, кто никогда не знал Оскара, о его странной судьбе и приключениях в тропиках, о его смелости и непокорности – и Оскар станет чем-то вроде Каина, Мазепы или Наполеона.
Или Байрона, почему бы и нет? У Оскара тоже дар слова.
Так размышлял Абель, и каждое расставание в палате оборачивалось маленькой трагедией.
Поэтому, когда однажды Анна объявила о выздоровлении Оскара, Абель поначалу не поверил. Кто, Оскар? С серой кожей и мертвыми глазами?
Это чудо, продолжала Анна, что он оправился от тропической дизентерии. И все благодаря воле к жизни и физической крепости. Так сказал доктор, и она с ним согласна. Оскар вернется домой. Некоторые ограничения в еде и прочих удовольствиях – а в остальном все будет по-прежнему.
Наконец-то он стал собой. Абель заметил, что Оскар прибавил в весе. Теперь это был прежний, здоровый Оскар.
Между тем в город пришла весна. Внизу, у самой воды, берег был истоптан конскими копытами. На березах лопнули почки. Баржи и грузовые суда заполонили воду, весь день со стороны пролива слышалась перекличка гудков. От сложенных на берегу бревен поднимался свежий древесный аромат.
Город полнили звуки и запахи. Оскар гулял по улицам, сдвинув шляпу на затылок. Он дышал полной грудью и улыбался во весь рот. Где бы Оскар ни появлялся, везде вызывал всеобщее любопытство, еще бы! Все шло своим чередом. Анна с пением хлопотала по хозяйству. Даже глухонемой просветлел лицом. Он готовился к лету, выбирал эскизы и краски. Неожиданно все получилось именно так, как описал Оскар в своей двухтомной биографии.
Абель был поражен. Случившееся казалось ему непостижимым. Он словно узнал жизнь с другой стороны, открыл в ней нечто такое, что до сих пор ускользало от его внимания.
Оскару нравилось в городе. Он любил свой дом, хотя и боялся в этом признаться. Об этом он говорил брату, лежа на больничной койке. Теперь его снова потянуло к Абелю, однако их отношения приобрели новый оттенок. Ведь Абель был единственным, кому Оскар мог показать свою слабость.
Он всячески намекал брату, что в нем нуждается. Об этом он писал и в письмах из Сурабаи, даже тех, где не было ни слова о болезни. Оскар признавался, что Абель вырос и стал настоящим мужчиной. И теперь Абель решил убедить Оскара остаться дома. На это стоило положить все свои силы и хитрость.
Но когда однажды вечером Абель заговорил об этом – дело было в комнате на Кюнгсбругатан, где братья лежали, вытянувшись каждый на своей кровати, – Оскар разразился гомерическим хохотом. Уж не сошел ли Абель с ума? Остаться? Ради чего? Оскар приподнялся на локтях. Его голубые глаза округлились и блестели, не оставляя никаких сомнений в том, что он снова полон сил.
Оскар сунул в рот тонкую сигару. И пока он прикуривал, уставившись куда-то в окно, за которым бушевал теплый весенний вечер, Абелю почудилось во взгляде брата что-то нездешнее. Словно Оскару вдруг привиделись берега дальней экзотической страны – с городами, населенными туземцами с коричневой кожей, пылающими жерлами вулканов, полноводными тропическими реками и треугольными парусами рыбацких лодок в проливе Мадура.
Я снова откладываю листки в сторону, погребая их под грудами газет, книг и рекламных каталогов. Как всегда, мне трудно определить, вызвана временная остановка в работе внутренними или внешними причинами. За окном весна, и солнце светит все ярче. Пустота заполняется – звуками, красками, людьми.
Тихие дни с узорами на заиндевелых стеклах и мерцающим на зеленых обоях зимним светом подошли к концу. Много недель подряд я писала, не помянув ни единым словом ни эту комнату, ни эту зиму. Я хотела бы, чтобы она задержалась, с ледяным ветром вдоль обшарпанных стен квартала, теплым дыханием метро и глухим стуком замороженных туш, которые разгружают внизу, у мясной лавки. Но этого больше не будет, и я тоже отсидела свое за пишущей машинкой. Перерыв в работе освобождает место для ужасных мыслей. Теперь мне кажется, что я занимаюсь чем-то никому не нужным. Это тяжелее, чем я думала.
