Он был прав. И у меня все равно не оставалось выбора. Квартира Бёрка и Квинни напоминала строительный вагончик, а когда я перезвонила Майклу, Вера сказала, что он не может говорить, потому что он сейчас с Полом.
Постель в гостевой комнате выглядела так же аппетитно, как в прошлый раз, и я даже собралась спать не разбирая ее, чтобы не портить картины.
Лоринг дал мне дополнительное одеяло на случай, если я замерзну, и сказал, что, если мне что-нибудь понадобится или просто захочется поговорить, надо только стукнуть в дверь его спальни. Он пожелал мне спокойной ночи, а потом нерешительно задержался в дверях.
– Я понимаю, что это не мое дело, но все-таки я должен тебе сказать, что он имеет право знать правду.
– Обещай, что ты ничего ему не скажешь.
– Элиза…
– Пожалуйста, Лоринг. Обещай.
Он почесал висок.
– Обещаю.
На следующее утро я проснулась потому, что Лоринг деликатно стучал в дверь. Потом он просунул голову в комнату.
– Там пришел твой брат.
Я села и откинула волосы с лица.
– Ты ему ничего не сказал?
– Нет. И он смотрит на меня как на воплощение мирового зла. Он думает, что это я во всем виноват.
У Майкла было лицо совершенно запутавшегося человека, а глаза сужались каждый раз, когда Лоринг шевелился. Я никогда раньше не видела, чтобы он так демонстративно выражал враждебность, и сразу занервничала.
Лоринг извинился и быстро ушел, сказав, что обещал сыграть с Шином и Уолкером в футбол, хотя на улице был январь. Перед этим он на минутку отозвал меня в сторону.
– Я прошу тебя, думай, перед тем как что-нибудь сделать.
Майкл стоял лицом к стеклянной стене и не обернулся до тех пор, пока Лоринг не вышел из комнаты. Потом он уставился на меня, глубоко засунув руки в карманы пальто.
– Я здесь только потому, что меня просил об этом Пол. Я понятия не имею, что говорить.
Он покружил по комнате, подошел к столу и взял в руки фотографию, но которой близнецы были сняты с Дутом и Лили.
– Ты можешь не стесняться и объяснить мне, что, в конце концов, происходит, – вздохнул он, поставив фотографию на место.
Я закусила щеки.
– Это очень сложно.
– Сложно? Мягко сказано. Я думал, у вас с Полом любовь. Я думал, это серьезно. Ты хоть представляешь, каково ему сейчас?
Я была уверена, что не хочу этого знать. Чтобы продолжать спектакль, который я задумала, я должна была верить, что Пол пребывает в состоянии постоянного блаженства и на лице у него сияет привычная хамоватая улыбка.
– Я хотела бы все объяснить, но не могу.
– Может, хотя бы постараешься? – Майкл не повышал голоса, но в этом не было необходимости. Каждый его жест выражал горькое недоумение, а от стоического спокойствия в сочетании с ростом и прической мне хотелось убежать и спрятаться. Казалось, что меня укоряет Авраам Линкольн.
– Знаешь, когда у вас с Полом все началось, я ночей не спал, потому что боялся, что он разобьет тебе сердце. Я бы в жизни не додумался, что это ты будешь вертеть хвостом. – Он злился все больше.
Если у него была задача смешать меня с пылью, то ему это прекрасно удавалось. Смешно только, что он должен был бы благодарить меня, а не упрекать.
– Элиза, я слышал ту песню в Бостоне…
– Послушай, мне сейчас меньше всего нужен судья. Ты ведь не знаешь, что я делаю и почему.
– Ты спишь с Лорингом или ты не спишь с Лорингом?
Я знала, что этот вопрос задает мне не Майкл. Вряд ли он сам захотел бы знать это.
– Пол велел тебя спросить?
– А что, это имеет значение для ответа?
Мое ответное молчание еще больше разозлило его. Он широкими шагами подошел к лифту и нажал кнопку.
Я осторожно приблизилась к нему.
– А как ваше турне?
– Турне? Что турне?
Пришел лифт, и Майкл спешил побыстрее зайти в него, но я преградила ему дорогу.
– За прошедшие сутки Пол что-нибудь говорил о турне?
– Скажу так: в связи с недавно возникшими обстоятельствами он будет рад возможности отвлечься на некоторое время.
Я отступила, дверь лифта закрылась за Майклом, и я ясно услышала звук, с которым разбилось мое сердце.
* * *
До отъезда группы в Сан-Франциско каждый новый день был для меня как иголка, воткнутая в грудь. С тех пор как от меня ушел Адам, я еще никогда не чувствовала себя такой потерянной. Только Лорингу как-то удавалось поддерживать меня на плаву. Его дружеское внимание было безукоризненным. Он бегал со мной, он звонил мне на работу, он проверял, поела ли я; его сострадание и доброта дошли до того, что он пригласил меня съездить на выходные в Вермонт к его родителям.
В Вермонт я не поехала. Я не знала, что именно Лоринг рассказал им, а сама не хотела ничего объяснять и боялась, что ситуация окажется неловкой для всех.
Все знали, что Лоринг ко мне неравнодушен. Знали, что мы с Полом расстались. И подозревали, что виной этому был Лоринг – предположение, которое я запретила ему опровергать. И, наконец, знали, что я живу в его квартире. Но в целом ситуация была неясной для всех, кроме Шина и Ролкера. Только им удалось получить прямые ответы.
– Пала, – спросил Шин, – Элиза теперь здесь живет?
– Да, она остановилась здесь на время.
– Почему?
– Потому что она – наш друг, и ей негде жить. А друзья должны помогать друг другу.
– У нее нет своего дома?
– Сейчас нет.
– А что с ним случилось?
– В нем живет кто-то другой.
– Кто? – Уолкер неожиданно заинтересовался разговором. – Парень с блестящим ремнем?
Смешные вещи запоминают дети, подумала я.
– Его зовут Пол, – напомнил Лоринг сыну.
– Пол! – завопил Уолкер, энергично закачав головой.
– Где Пол? – спросил Шин.
Лоринг поднял Шина на руки и поцеловал в лоб.
– Пол собирается на гастроли.
Я ждала, что он станет объяснять мальчикам, что такое «гастроли». Потом вспомнила, что Шин и Уол-кер уже знали это. Половину своих коротких жизней они провели на гастролях.
За несколько дней до отъезда «Бананафиш» в Сан-Франциско мне на работу позвонила Вера и предложила встретиться во время ланча.
До этого я избегала ее. Я боялась вопросов. Но мне ее не хватало. К тому же как раз в этот день Люси что-то пронюхала о моем новом положении. Она остановила меня в холле.
– Я слышала, что вы с Лорингом решили больше не стесняться?
Я поняла, что если не повидаюсь с подругой, то точно убью Люси до конца этого дня.
Сделав счастливое лицо, я зашла в кафе на Девятой авеню, в котором пахло ретрокофе – то есть так, как до того, как он вошел в моду.
– Ну и вонь, – поморщилась Вера, входя. Следующие слова были: – Ну и как там Лори?
– Хорошо. Прекрасно. Отлично! – Я старалась говорить как обычно, а выражение лица спрятала за меню. – Ну, то есть он сегодня уезжает в Вермонт. С мальчиками. Но у него все отлично.
Пока мы ждали официанта, Вера достала из сумки пакетик «M amp;Ms» с арахисом, высыпала половину себе в ладонь, а остальные предложила мне.
– Ну. рассказывай, – сказала она.
Я отказалась от конфет и заговорила о работе:
– Мне наконец-то стали давать интересные задания. Люси, конечно, меня все так же ненавидит, но Терри считает, что у меня есть голос. Он так и говорит, что ему нравится мой голос. В апреле я, возможно, возьму интервью у Дэвида Боуи.
Я надеялась отвлечь Веру. Боуи был одним из ее любимцев. А может, я надеялась подогреть собственный интерес. Год назад я бы умирала от счастья от возможности взять такое интервью. Но сейчас, рассказывая об этом Вере, я ничего не чувствовала.
Может быть, правда то, что Пол сказал о мечтах. Когда они становятся реальностью, оказываются совсем не тем, на что ты рассчитывал.
– Я тебя не про работу спрашиваю, – прервала меня Вера.
Говорить о том, что Вера хотела услышать, оказалось легче, чем я ожидала. Я выдала ей тонкую психологическую импровизацию на тему, как я находилась в смятении по поводу свадьбы и турне, и как туг подвернулся Лоринг со своими признаниями, и как всего этого оказалось слишком много для меня и я не выдержала.
Вера клала в рот по две конфетки, избегая красные. Они, по ее сведениям, делались из кишок мертвых насекомых. Она складывала их в кучку рядом с солонкой.
– Ты знаешь, я здесь не для того, чтобы осуждать тебя. Я все равно люблю тебя, что бы ни случилось. Я просто хочу убедиться, что ты принимаешь правильное решение. – Вера нечаянно положила в рот красную конфетку. Она этого не заметила, а я не знала, стоит ли ей сказать.
– Правильное. Ведь на войне и в любви все позволено, так?
Я сама не поверила, что произнесла такой пошлый штамп. Он оскорблял любовь и бесстыдно оправдывал войну. И история неопровержимо доказывает, что это ложь и в том, и в другом случае.
Я потянулась через стол и сжала Верину руку. Мне так хотелось, чтобы она знала то, чего ей нельзя было знать. Чтобы она знала правду.
– Что? – спросила она.
– Ничего. Просто спасибо тебе.
Я старалась выложить из красных конфеток букву «П», но их не хватало. Получилась только половина буквы, и мне показалось, что это плохой знак.
