– Пожалуйста, объясните.
Гораций посмотрел на нее, хотел заговорить, но затем, передумав, продолжил ходьбу по комнате. После безуспешной попытки определить, смотрит он на нее или нет, Марсия на всякий случай неопределенно улыбнулась.
– Пожалуйста, объясните.
Гораций повернулся.
– Если я скажу, пообещаете ли вы сказать Чарли Муну, что не застали меня дома?
– Может быть.
– Очень хорошо. Вот вам моя история. Я был «почемучкой». Мне нравилось узнавать, как все устроено. Мой папа был молодым профессором экономики в Принстоне. Он вырастил меня по системе, в которой главным было по мере возможности давать ответы на все мои вопросы. Моя реакция породила у него идею поставить эксперимент с ранним развитием. Очень кстати оказалось то, что в драке мне повредили ухо – между семью и двенадцатью годами я пережил семь операций. Конечно же, это вынудило меня сторониться детей моего возраста и заставило меня преждевременно созреть. Так вот и вышло, что в то время как мои сверстники корпели над «Дядюшкой Римусом», я наслаждался Катуллом в оригинале.
Я сдал экзамены в университет, когда мне было тринадцать, – а что мне еще было делать? Общался я в основном с профессорами и ужасно гордился своим интеллектом. Несмотря на мою необычную одаренность, во всех остальных аспектах я был абсолютно нормальным. Когда мне исполнилось шестнадцать, мне надоело быть вундеркиндом; я пришел к выводу, что кто-то совершил ужасную ошибку. Тем не менее я решил довести дело до конца и получить степень магистра наук. Мой основной интерес в жизни – изучение современной философии. Я принадлежу к реалистам школы Антона Лурье – с примесью Бергсона, а через два месяца мне исполнится восемнадцать. Вот и все.
– Ух! – воскликнула Марсия. – Вполне достаточно! Вы прекрасно обращаетесь с частями речи.
– Удовлетворены?
– Нет, вы меня так и не поцеловали.
– Это не входит в мои планы, – возразил Гораций. – Поймите, я же не притворяюсь, что мне чуждо все человеческое. Я обычный человек, но…
– О, не будьте так чертовски рассудительны!
– Ничего не могу поделать.
– Ненавижу расчетливых людей!
– Уверяю вас, я… – начал было Гораций.
– Замолчите!
– Моя рациональность…
– Я ничего не говорила о вашей национальности. Вы же американец, так?
– Да.
– Ну вот, для меня достаточно. Мне пришло в голову, что я хочу видеть, как вы делаете что-то не по своему заумному плану. Я хочу убедиться, что то как-вы-там-сказали – с бразильской примесью, – то, чем вы, как вы сами заметили, являетесь, может быть хоть немного человеком.
Гораций снова покачал головой.
– Я не буду вас целовать.
– Моя жизнь рушится, – трагично забормотала Марсия. – Я отвергнутая женщина. Мне придется жить с мыслью о том, что никогда у меня в коллекции не будет поцелуя с бразильской примесью, – она вздохнула. – Ну ладно, Омар, тогда приходи на спектакль.
– Какой спектакль?
– Я ведь грешная актриса из «Домой, Джеймс!»
– Оперетта?
– Да, почти. А один персонаж – бразильский рисовый магнат. Он может тебя заинтересовать.
– Я как-то смотрел «Цыганку», – вслух подумал Гораций. – Мне понравилось – до некоторой степени.
– Значит, придешь?
– Ну, я… я…
– Ах да – тебе же, наверное, нужно быть в Бразилии в этот уик-энд?
– Вовсе нет. Я с удовольствием приду.
Марсия захлопала в ладоши.
– Великолепно! Я пришлю тебе билет – на четверг, вечер?
– Ну, я…
– Замечательно! Четверг, вечер.
Она встала, близко подошла к нему и положила руки ему на плечи.
– Ты мне нравишься, Омар. Мне жаль, что я обращалась с тобой, как с ребенком. Я думала, что ты зануда, а ты очень милый.
Он саркастически посмотрел на нее.
– Я на десять тысяч лет старше, чем ты.
– Ты неплохо сохранился.
Они обменялись рукопожатиями.
– Меня зовут Марсия Мидоу, – решительно сказала она. – Запомни – Марсия Мидоу. И я не скажу Чарли Муну, что видела тебя.
Через мгновение, когда она уже почти миновала последний пролет, перепрыгивая через три ступеньки разом, она услышала голос сверху:
– Подожди…
Она остановилась и посмотрела вверх – на темный силуэт, перегнувшийся через перила.
– Подожди, – крикнул «вундеркинд» снова. – Ты меня слышишь?
– Я на связи, Омар.
– Надеюсь, у тебя не создалось впечатления, что я рассматриваю поцелуй как иррациональную сущность?
– Впечатления? Да ведь ты меня так и не поцеловал! Не бери в голову! Пока!
Сразу две любопытствующие двери открылись на звук незнакомого женского голоса. Сверху прозвучал неуверенный кашель. Собрав юбки, Марсия быстро перепрыгнула последний пролет и растворилась в туманной уличной мгле Коннектикута.
Наверху Гораций мерил шагами поле своего учения. Время от времени он поглядывал на Беркли, темно-багрового, респектабельного, вкрадчиво ожидавшего его с открытой книгой на подлокотнике. Вдруг он осознал, что ноги все ближе и ближе подносят его к Хьюму. У Хьюма появилось какое-то новое качество, незнакомое и принципиально отличное от всех прежних. Казалось, там все еще находился призрачный силуэт, и если бы Гораций сел в кресло, то почувствовал бы, что сел на колени к даме. И хотя Гораций не мог точно определить характер изменения, оно тем не менее имело место, ускользая при этом от абстрактного восприятия. Хьюм излучал нечто такое, что никогда не ассоциировалось с ним за все две сотни лет его существования.
Хьюм пах розовым маслом.
II
Вечером в четверг Гораций Тарбокс занял место в пятом ряду недалеко от прохода и погрузился в созерцание постановки «Домой, Джеймс!». Как ни странно, он ощущал, что вполне доволен собой. Циничных студентов, сидевших рядом с ним, раздражало его заметное удовольствие от проверенных временем шуток в традициях Хаммерштейна. Но Гораций этого не замечал, потому что с нетерпением ждал выхода Марсии Мидоу с песенкой о тронутом джазом «Неуклюжем увальне». И когда она появилась, лучезарная, в небрежно державшейся шляпке с цветами, на его щеках появился румянец, а по окончании песни он даже не присоединился к овации – настолько он был ошеломлен.
В антракте после второго акта рядом с ним материализовался билетер, сначала пожелавший узнать, не мистер ли Тарбокс перед ним, а затем вручивший ему записку, написанную круглым девичьим почерком. Гораций, немного смутившись, стал читать, в то время как билетер замер в проходе, терпеливо ожидая ответа.
«Дорогой Омар!
После спектакля у меня всегда разыгрывается аппетит. Если у вас возникнет желание помочь мне удовлетворить его
в баре у Тафта, просто скажите об этом стражу врат, вручившему вам это письмо.
ВашаМарсия Мидоу».
– Передайте ей, – он закашлялся, – передайте ей, что я согласен. Я встречу ее у входа в театр.
«Страж врат» высокомерно улыбнулся.
– Д’маю, им’лось в’в’ду, что вы д’лжны быть у сл’жебн’го вх’да.
– И… И где же это?
– Выход’е. П’в’рнете вл’во. По’ал’ее.
– Что-что?
– Выход! П’в’рнете вл’во! По ал’ее!
Высокомерная персона удалилась. Первокурсники позади Горация захихикали.
Через полчаса, сидя в баре Тафта напротив натурально-золотистой шапки волос, «вундеркинд» говорил странные вещи.
– Вы обязательно должны танцевать в последнем акте? – горячо вопрошал он. – Я хотел сказать, лишитесь ли вы роли, если откажетесь танцевать?
Марсия улыбнулась.
– Мне нравится этот танец. Он забавный.
И тут Гораций решился допустить бестактность.
– Мне кажется, что вы его сейчас возненавидите, – коротко заметил он. – Публика в задних рядах довольно громко обсуждала вашу грудь!
Марсия густо покраснела.
– Ничего не поделаешь, – быстро ответила она. – Для меня этот танец – просто что-то вроде акробатического трюка. Бог мой, да ведь он довольно сложный! Я каждый вечер в течение часа вынуждена втирать в плечи мазь!
– Вам хорошо, когда вы на сцене?
– Ах, конечно! Я привыкла заставлять людей рассматривать меня, Омар, и мне это нравится.
– Гм… – Гораций погрузился в размышления.
– Как там поживают бразильские примеси?
– Гм… – повторил Гораций и после паузы спросил: – И где вы будете играть потом?
– В Нью-Йорке.
– Долго?
– Как пойдет. Может быть, всю зиму.
– Н-да…
– Омар, что с вами? Вы ведь пришли, чтобы увидеть меня, не так ли? Конечно, здесь не так мило, как в вашей комнате… Мне бы хотелось оказаться там прямо сейчас.
– Я здесь чувствую себя по-идиотски, – признался Гораций, нервно оглядевшись вокруг.
– Жаль! А мне с вами так хорошо.
В этот момент он так мрачно на нее посмотрел, что она сменила тон и, выпрямившись, похлопала его по руке.
– Никогда раньше не приходилось ужинать с актрисой?
– Нет, – печально сказал Гораций, – и вряд ли это повторится. Я даже не знаю, зачем я пришел сегодня. Здесь так светло, и все эти люди смеются и болтают, а я чувствую себя не в своей тарелке. Я не знаю, о чем с вами говорить.
