Однако в половине одиннадцатого, когда поезд тронулся, Лаура д’Ориано по-прежнему была одна и оставалась одна во время получасового перегона до первой промежуточной остановки в Литтории. Когда поезд остановился, она выглянула в окно, рассматривая выходящих пассажиров. На платформе было необычно много карабинеров, которые держали вагоны под прицелом автоматов. Двое мужчин в черных кожаных плащах быстро прошагали мимо окна и сели в поезд.
Через несколько секунд они вошли в купе Лауры д’Ориано. Козырнули, представились как maresciallo[63] Риккардо Паста и maresciallo Джованни Спано и попросили предъявить документы. Затем ее арестовали по подозрению в военном шпионаже против Королевства Италия.
Лауре д’Ориано надели наручники, ближайшим поездом доставили обратно в Рим и поместили в тюрьму Регина-Цели, пропитанный сыростью бывший женский монастырь XVII века. Один из флигелей был зарезервирован для муссолиниевской тайной полиции Овра, которая держала там в одиночках политических заключенных и проводила допросы.
В Лос-Аламосе шло время. Дни, недели, месяцы Феликс Блох жил с семьей в городе, который официально не существовал и не был обозначен на карте. Город не имел ни почтового индекса, ни телефонного кода, ни спортивных обществ, и жители его не имели ни избирательного права, так как им не разрешалось фигурировать в избирательных списках, ни телефонных номеров, а свои письма были обязаны перед отправкой предъявлять военной цензуре.
День за днем в одно и то же время показывая на одних и тех же контрольных пунктах служебный пропуск, хотя одни и те же военные полицейские давно знали его в лицо и приветствовали по имени, Феликс Блох пытался рассматривать все это как часть большой скаутской игры. Старался не обращать внимания, что, когда его жена ездила в Санта-Фе за покупками, за каждым ее шагом следили сотрудники секретной службы, которые издалека бросались в глаза, потому что были слишком хорошо одеты – черные костюмы, черные шляпы, серые галстуки, белые, неизменно свежеотутюженные сорочки. Он старался воспринимать с юмором, что ему нельзя говорить с сыновьями на швейцарском немецком, поскольку желторотые военные полицейские из Оклахомы считали его цюрихский диалект венгерским, или эсперанто, или невесть каким тайным языком. А вечером, укладывая детей на раскладушки и укрывая простынями с черными печатями «USED», призывал себя к порядку и твердил, что все это происходит во имя великой цели.
Эксперименты с трубчатыми бомбами в отдаленных каньонах продвигались успешно. Методика имплозивного запала – сложная, но предельно надежная – сформировалась. Оппенгеймер остался доволен, когда в конце октября 1943 года Феликс Блох, Эдвард Теллер и Джон фон Нейман представили ему свои результаты.
Последняя трудность заключалась в получении двадцати – тридцати килограммов урана-235, необходимых для строительства бомбы. Во всем мире еще не существовало такого количества искусственного изотопа, ведь его добывали из природного урана при колоссальных затратах энергии, сырья и рабочей силы. Но военное министерство быстро построило в отдаленных районах Америки огромные заводы и наняло в общей сложности сто пятьдесят тысяч рабочих, которые непрерывно производили уран-235 и плутоний, понятия ни имея об их назначении.
Из теоретической игры ума в тесном кругу друзей бомбовый проект Роберта Оппенгеймера всего за год превратился в самое дорогостоящее научное предприятие в истории человечества. Никаких принципиальных препятствий более не существовало, главные технические проблемы были разрешены. Но технические решения одновременно дали и ответы на важные этические вопросы – или по меньшей мере представили их бесполезными. Например, первый вопрос совести – допустимо ли строить атомную бомбу просто потому, что это возможно, – потерял смысл с тех пор, как для этой цели выросли целые города, были ассигнованы миллиарды долларов и получили работу сто пятьдесят тысяч человек. Закрытие проекта уже по финансовым причинам стало невозможным.
Второй вопрос совести – допустимо ли взорвать атомную бомбу только потому, что имеешь ее, – пока не стоял на повестке дня, но Феликс Блох догадывался, что и на него уже есть ответ. Бомба родилась. Она будет построена и взорвана. Ни он, ни Роберт Оппенгеймер предотвратить это не в силах, даже соединенные силы всех ученых Лос-Аламоса сейчас ничего уже сделать не смогут. Вероятно, бомба была бы построена, даже если б каким-то чудом мировой истории Рузвельт, Черчилль, Гитлер, Сталин и Хирохито собрались на мирную конференцию и все вместе искренне поклялись навеки отказаться от ее применения.
Зато возник новый вопрос: против кого, собственно, Америка применит новое оружие? До недавнего времени обитатели Лос-Аламоса нисколько не сомневались, что бомбардировщик В-29 сбросит ее на Германию, чтобы остановить геноцид и положить конец мировой войне. Осенью 1943 года, однако, такой ясности уже не было. Ведь с каждым днем росла уверенность, что союзники выиграют войну, с атомной бомбой или без нее. Американские и британские войска высадились на Сицилии, Муссолини лишился власти, японский военно-морской флот после сражения при Мидуэе отступал. Бомбардировщики союзников устроили в Гамбурге огненную бурю, советские войска гнали вермахт на запад.
На шахматной доске Гитлера недоставало теперь не только двух ладей, но и обеих пешек, он более не имел шансов силой атома вернуть в игру ферзя. Конечно, Гейзенберг, фон Вайцзеккер и Ган продолжали в Берлине работать над своей урановой машиной, но теперь было очевидно, что измотанная войной Германия не обеспечит себя ни необходимой энергией, ни рабочей силой, ни сырьем, чтобы до конца войны произвести достаточное количество плутония или урана-235.
В такой вот ситуации Феликс Блох закончил работу над имплозивным взрывателем, ради которой Оппенгеймер привез его в Лос-Аламос. Все прочие работы шли полным ходом. Теперь Феликс мог бы взять на себя новую задачу, ведь покуда еще хватало мелких нерешенных теоретических проблем. Впрочем, подобные расчеты способен произвести любой студент-физик. Тут Оппенгеймер обойдется без него.
Со дня на день возрастала вероятность, что война кончится, прежде чем бомба будет готова к применению. По воскресеньям Лора и Феликс уезжали теперь в глухие места, слушали тишину вдали от мировых тревог. Близнецов они оставляли под присмотром соседей, машину брали у Теллеров. Поскольку в горах уже лежал снег, они выезжали через западные ворота, а затем ехали еще восемнадцать километров по Валье-Гранде, где на отложениях древнего вулкана росла густая зеленая трава. У начала Фрихолз-каньона они оставляли машину и вдоль речки шли по узкому ущелью среди орегонских сосен, колючих елей и осин; тамошние белки, еноты и скунсы еще не боялись людей, а орегонские сосны в стремлении к свету поднимались выше, чем где бы то ни было.
В высоченных скальных обрывах тут и там виднелись заброшенные жилые пещеры, за долгие столетия вырытые в мягкой туфовой породе давно вымершими индейскими племенами. Феликс и Лора были совершенно одни. Сюда сотрудники спецслужб их не сопровождали, ведь в каньоне контакт с внешним миром был практически невозможен.
На привале, сидя в тишине, они слышали трещотки по-осеннему усталых гремучников, которые искали укромное место для зимней спячки. А дойдя до конца каньона, где Фрихолз впадала в Рио-Гранде, останавливались и благоговейно рассматривали красно-бурую реку, белые песчаные отмели и по-прежнему цветущие кактусы.
Должно быть, в один из первых ноябрьских дней 1943 года Феликс Блох зашел в кабинет Оппенгеймера и попросил разрешения уехать из Лос-Аламоса. О содержании их разговора ничего не известно, так как Феликс Блох до конца своих дней хранил молчание о времени, проведенном в Лос-Аламосе, – возможно, по соображениям секретности, к которой военное ведомство обязывало его и после войны. Во всей его архивной корреспонденции Лос-Аламос упомянут только один раз: в телеграмме армейского командующего, генерала Лесли Гроувза, который недвусмысленно предупреждал, что секретность и по окончании войны остается в силе. Вероятно, именно по этой причине Блох и в семье был немногословен. Дети и внуки не припоминают, чтобы он когда-нибудь говорил об этом, ну а публично он, как известно, высказался по этому поводу один-единственный раз.
Пятнадцатого августа 1968 года у себя в кабинете в Физическом институте Стэнфорда Блох сказал историку науки Чарльзу Вайнеру, что поехал в Лос-Аламос только из опасения, что немцы разработают бомбу раньше их. Но позднее, когда стало ясно, что, по всей вероятности, этого не случится, он уволился, чем весьма рассердил некоторых своих друзей, особенно Оппенгеймера.
В день отъезда Лоры и Феликса генерал Гроувз посетил их в доме Т-124 и напомнил об обязанности соблюдать секретность. Потом пришел сосед, Эдвард Теллер, и предложил отвезти их на своей машине до вокзала Лами. В минуту прощания, когда все вещи уже лежали в багажнике теллеровского автомобиля, а близнецы сидели на заднем сиденье, Оппенгеймер не появился. Когда же Феликс Блох пошел искать друга, найти его нигде в Лос-Аламосе не удалось.
