Батлеры были в городе, но дома не сидели. Геркулес на плантации Броутон готовил Валентина к большому забегу, а Долли добавляла в его рацион травы и снадобья.
В доме Раванеля до обеда было тихо. Затем Джек вставал, Хэм брил его, и они, в облаке винных паров после вчерашнего рома и виски, отправлялись на ипподром, где поверенный родственник Джека, вооружённый пистолетами, всю ночь охранял стойло Индейца.
Джек следил за тренировками, питанием и приучал лошадь не бояться публики. Хэм пробовал каждую порцию еды для Индейца, а родственник Раванеля пас её на лугу позади ипподрома.
В салуне Боннера на открытом воздухе Джек пил с дружками до раннего вечера, после чего все отправлялись в заведение к мисс Поли, где Джек свободно проводил время, но никогда не поднимался наверх.
Продержавшиеся всю ночь на ногах частенько заглядывали к Джеку, чтобы встретить рассвет на его веранде. Как-то вместе с ними появилась и парочка распутниц из заведения мисс Поли, но Джек немедленно прогнал их. Дружки недовольно заворчали, а Руфь сказала:
– Здесь ваш маленький сын, господин Джек. Эндрю не нужно всё это видеть.
Эндрю прижался к ногам нянюшки. Уложив его в кроватку, Руфь пробормотала:
– Женщины всегда будут заботиться о тебе, милый. Ни о чём не волнуйся.
Подошёл День скачек, наездники повели по Митинг-стрит украшенных лентами жеребцов, храпящих и становящихся на дыбы. Руфь, сидевшая с Эндрю на веранде, выглянула наружу. Было прохладно, и она плотнее запахнула шаль.
– Когда-нибудь ты прославишься благодаря лошадям, малыш, – сказала Руфь. – На свете столько лошадей, словно только для тебя и созданных.
– А мама?
– Мама следит за тобой. Ты её не видишь, а она всё-таки приглядывает.
Слеза скатилась по щеке нянюшки.
– Твой папа поставил всё на этого проклятого Индейца. Всё, что у него было и чего не было, наверно, тоже. Может быть, твоя мамочка и за полковником Джеком наблюдает. Я молюсь, чтоб так и было.
Ровно в полдень распорядители согнали зрителей с беговой дорожки. У линии старта поставили ограждения в три ряда, а близлежащие салуны превратились в конторы по заключению сделок. У финиша плантаторы распивали шампанское и пунш, пока осведомители выкрикивали:
– Один против двух на Орбиту!
– Четыре к одному на Причуду мистера Салли!
Шесть лошадей выстроились для первого забега в одну милю и четыре – для следующего. Из четвёрки до конца продержались только Индеец и Валентин, придя к финишу в пять часов.
После скачек Уэйд Хэмптон в клубе, выплатив свою ставку, предложил тост:
– За Индейца и Старину Пекана. Из наших рядов ушёл один из лучших коннозаводчиков, но зато у нас теперь есть замечательный президент.
– За генерала Джексона!
– И Индейца! Ура!
Кэткарт Перье, заработав на этих скачках триста долларов, простил Джека.
– Индеец, – с восторгом говорил он, – полностью окупил себя.
Лэнгстон Батлер отправил Геркулеса отведать сахарку.
Зимнее солнце село, в Жокейском клубе зажглись фонари. Полковник Джек, сидя в клубе, покупал раунд за раундом. Хотя он так никому и не сказал, сколько отдал за эту лошадь, в светских кругах широко распространилась версия, что Индеец вернул свою стоимость вдвойне.
Темнота сгущалась, наездники вытирали своих скакунов и пускали их тихим шагом вниз по Митинг-стрит, разъезжаясь по домам. Лошади со спутанными гривами, порванными лентами или вовсе без них шли, с трудом перебирая забинтованными ногами.
– Господин Джек, – потянул полковника за рукав Хэм, – я хорошо протёр Индейца. Оставить его здесь или домой отвести?
– Седлай. От поездки голова прояснится.
– Господин Джек, я отведу Индейца домой и поставлю в конюшню, а сам в соседнем стойле лягу.
– Хэм, ты говоришь мне, что делать с моей собственной лошадью? Продолжай в том же духе, и вскоре все черномазые начнут указывать белым, как поступать.
Все расхохотались над нелепым тщеславием Джека. Тогда он, постаравшись скрыть уязвлённое самолюбие, похлопал наездника по плечу и дал золотую монету в пять долларов.
– Ты отлично откатался сегодня. Всё ещё хочешь сбежать?
Хэм, который оказался лучшим в самой крупной скачке своей жизни, опустил глаза и принялся ковырять ногой землю, отчего все ещё больше развеселились.
– Иди домой. Если тебя остановит патруль, скажи, что ты тот самый парень, который привел Индейца к победе.
Джек, купив последний раунд, повёл изнурённого коня домой.
Руфь сидела в гостиной за шитьём, когда послышался скрежет ключа в замке. Джек, спотыкаясь, вошёл в дом, бросил шляпу на лавку и широко улыбнулся.
– Я слышала, что вы победили со своей лошадью, – сказала Руфь.
– Ты меня поздравляешь?
– Эндрю сказал, что молился за вас перед сном. Теперь и я, наверно, могу прилечь.
– Лэнгстон Батлер был в ярости.
– Давайте любить наших врагов. Хотя некоторых из них любить труднее, чем других.
– Я напомнил Лэнгстону, что купил Индейца на его заём.
Джек поднял фляжку к губам, но оттуда не вытекло ни капли. Прищурив один глаз, он заглянул внутрь, опрокинул её ещё раз и швырнул к шляпе. Пошатываясь, подошёл к серванту и, налив себе бокал, выпил, после чего наполнил второй для Руфи.
– Господин Джек, вы же знаете, что я не пью, – проговорила она, смешавшись.
– Только один разок. Чтобы отметить нашу победу над Батлером.
Руфь решительно отмахнулась:
– Я для этого ничего не сделала. Просто ваша лошадь обогнала его лошадь. А у меня лошадей нет. Не нужно мне никаких лошадей.
Он поставил бокалы и присел рядом с ней. Чересчур близко.
– Руфь, я чувствую себя таким одиноким после смерти Фрэнсис.
– Ещё бы.
Он обнял её за плечи.
– Ты тоже потеряла супруга.
Она сбросила его руку и вскочила:
– Господин Джек, я больше не миссис Глен. И даже не Руфь. Я просто няня! Я была нянюшкой для мисс Пенни, а теперь – для маленького господина Эндрю. Вот кто я!
Он, покачиваясь, поднялся:
– Руфь, ты… ты пристойная, скромная молодая женщина. А весь город считает тебя моей любовницей.
Она прислонилась к серванту:
– А вот и нет!
– Может, тебе следует напомнить, кто… кто твой хозяин?
Он сжал ей грудь.
– М-м-м, персик, – произнёс он. – Сочный чёрный персик. Я поимею тебя, – добавил он, срывая с неё блузку и обнажая грудь. – Ну что за прелестная девочка!
– Господин Джек… ГОСПОДИН ДЖЕК!
Он сжал руками её голову и попытался поцеловать.
– Я так одинок…
Руфь, схватив тяжёлый хрустальный графин, со всей силы ударила полковника по голове, и он, пошатнувшись, рухнул на диванчик, который перевернулся от его падения. Джек сполз на пол, диванчик придавил ему ногу. Руфь стёрла каплю крови с графина и растерянно сунула палец в рот.
Затем раздался испуганный крик. Эндрю, проснувшись, в ужасе заплакал. Плач перешёл в громкий рёв.
– Яблоко от яблони, – проговорила нянюшка, – недалеко падает.
Этой ночью ей опять приснился сон про корзину для маниоки.
В субботу утром пожаловали трое дружков Джека, но нянюшка сообщила им, не открывая парадной двери, что «господин Джек никого не хочет видеть. Он сейчас не в форме».
Они что-то заподозрили, начали шутить и хихикать, но всё-таки ушли.
Старых друзей, пришедших поздравить Джека, так же резко отшили.
Джек, ковыляя, спустился на кухню в полчетвёртого дня. Он долго пил большими глотками из кувшина, потом, вытерев рот, с отчаянием посмотрел кругом, и его вырвало в раковину.
Руфь увела Эндрю в детскую, пока кухарка наводила порядок.
– Не волнуйся, милый. С папой всё в порядке, просто он слишком много выпил.
– Я знаю, – ответил мальчик.
Спустившись, она нашла Джека в гостиной с задёрнутыми шторами. Перед ним стоял кувшин с холодной водой и бокал виски.
Он хотел было встать, но ограничился жалкой улыбкой.
– Нянюшка…
– Сделанного не воротишь. Но больше этого не повторится. Меня зовут. Не знаю, что это за зов, но я слышу его. Напишите мне бумагу, чтобы меня купил кто-нибудь, кто не поступит, как вы. А то это обязательно повторится, когда вы опять напьётесь.
Полковник Джек Раванель в ответ наговорил больше, чем собирался, но каждое слово глухо срывалось с его губ. Он не хотел терять Руфь, но это уже случилось.
– Как Луизе понравился бы этот день! – пробормотала Антония Севье.
Соланж, которая редко удивлялась своеобразным суждениям Антонии, почувствовала брешь в своей броне.
– Она была бы рада, что муж женился на другой?
– Ах, посиди спокойно. Как я застегну воротничок, если ты вся извиваешься, как рыба? Конечно, Луизе было бы приятно. Ты осчастливишь Пьера.
– Разве Луиза не была ужасно ревнива?
– Ну ещё бы! Но то было при жизни, когда она могла что-то сделать!
Антония отступила на шаг, чтобы оглядеть Соланж, и приложила палец к подбородку. Потом одёрнула рукав.
