– Разве Луиза не была ужасно ревнива?
– Ну ещё бы! Но то было при жизни, когда она могла что-то сделать!
Антония отступила на шаг, чтобы оглядеть Соланж, и приложила палец к подбородку. Потом одёрнула рукав.
– Лучше надеть голубую вуаль. Я бы предпочла голубую.
– Пусть будет как есть, дорогая Антония.
Антония высунула язык.
– Мы должны считаться с тем, что имеем: тридцать лет… плюс вдова… да ещё беременная, но мы обставим всё наилучшим образом.
Несмотря на её убеждение, что «сорок… э-э… плюс» больше соответствует истине, Антония покорно захлопала в ладоши.
– Конечно, ты и так поступаешь наилучшим образом, дорогая. А нам не пора поспешить? Все будут ждать.
– Да пусть подождут. Они и так смакуют восхитительный скандал.
Соланж театрально вздохнула:
– Если эта свадьба выявит настоящих друзей, то я не против, если среди них останутся только Пьер, я, девочки и ты, дорогая Антония.
Антония Севье, чьё привилегированное положение в этой скандальной истории открывало ей двери лучших саваннских домов, запротестовала:
– Дорогая Соланж, у тебя так много полезных знакомств.
– Sans doute[36], поэтому многие предлагают свою помощь после смерти бедного Уэсли. Если бы не несколько долларов, которые я утаила от кредиторов, я с детьми разорилась бы.
В спальню Соланж ворвалась Полина, старшая дочь:
– Маман, я не могу найти серёжки.
– Тогда, – ответила мать, – придётся тебе обойтись без них.
– Маман! Это кто-то из грязных работников Джеймсона украл у меня серёжки. В нашем доме всё вверх дном! Не пойду без серёжек!
– Как хочешь.
– Маман! Это же твоя свадьба!
Она внимательно оглядела слегка выпирающий живот Соланж.
– Или лучше сказать: наша свадьба?
Соланж шлёпнула дочь, не выходя из себя:
– Найди свои украшения.
И, немного смягчившись, добавила:
– У тебя такие прелестные ушки. Лучше их подчеркнуть.
Почёсывая щеку, Паулина вышла из комнаты, и вскоре снизу донеслось:
– Эвлалия, если ты переложила куда-то мои серёжки, я буду щипать тебя, пока ты не закричишь.
– Ах, дети, – вздохнула Антония. – Такое счастье. Моя маленькая дочурка…
Полина была права: недостроенный особняк, к которому она привыкла, изменился до неузнаваемости. Гостиная была завалена кучами хлама, а через затянутые парусиной окна проникало так мало света, что почти ничего не было видно. На первом витке винтовой лестницы перила были покрыты лаком, на следующем – нелакированные, а третий вообще ещё не сделан. Мистер Джеймсон обещал, что всё будет закончено до свадьбы. А, ладно. Строители – самые большие обманщики.
Антония, позавидовав строгому тону Соланж в обращении с дочерью, театрально вздохнула:
– Наша няня позволяет малышке Антуанетте любые прихоти! Но что делать? Моя доченька так привязана к этому созданию!
Соланж почуяла слабое место в уловках подруги:
– Няни дарят ласки, на которые у матерей нет времени или желания. Я не испытываю к дочери особой привязанности и абсолютно уверена, что не полюблю и, – она похлопала себя по животу, – и малышку Эллен. Мужчины гораздо более занятны, чем последствия их внимания.
– Т-с-с! – шлёпнула миссис Севеье подругу по руке.
– Как лицо? – спросила Соланж, повёртываясь из стороны в сторону.
– Из тебя получилась красивая невеста.
– Практика, моя дорогая, приводит к совершенству. Эвлалия, Полина, – позвала она. – Останется ли ваша мама честной женщиной без вас?
Пьер Робийяр был консервативен в своих наклонностях и привычках. По нему можно было проверять время. Каждое утро он являлся в «Л’Ансьен режим» ровно в девять часов, где за чашкой кофе внимательно просматривал газеты и выкуривал первую сигару. Если по какой-то случайности свежие газеты задерживались, он перечитывал старые. После того как поток новостей со всего мира иссякал, Пьер до полудня проверял деловую корреспонденцию и счета. Обед длился с двенадцати до двух, ужин был в семь. В отличие от многих горожан, которые до 9 вечера не садились за стол, Пьер Робийяр к этому времени был уже в постели.
Тогда почему этот образец предсказуемости стоял у входа в церковь Святого Иоанна Крестителя в окружении галдящих ирландцев, сжимая в руке огромный букет из цветов апельсина? Пьер Робийяр и сам до конца не понимал, что привело его сюда и кем он стал. Пьером-Ромео? Он служил с самым плачевным из предводителей, Наполеоном Бонапартом, в первой группе войск императора! А тут цветки апельсина?
– Всё будет в порядке, господин, – прошептал Неемия.
Как могло случиться, что зрелый вдовец, с Божьей помощью освободившись от семейных неурядиц, имеющий неплохую репутацию и столько друзей, попался в сети желания?
Пьер-Ромео? Пленник Любви? Боже, боже…
Братья О’Хара, жены О’Хара, дети О’Хара, внуки О’Хара окружали жениха, а равные Пьеру, те (или внуки тех), кто когда-то низкопоклонничали перед ним в надежде получить приглашение на бал к Робийярам, прятались в своих экипажах, выстроившихся вдоль Дрейтон-стрит. Пьеру так и хотелось наподдать ногой по каждому из этих лакированных экипажей. Каким мальчишкой он стал!
Соланж Эванс воспламенила в нём пыл, который Пьер считал давно угасшим. Луиза – которую он так любил – всегда уступала его скромным супружеским желаниям; Соланж раздула в нём решительно несупружеские желания до накала, который сжигал его изнутри, желания, о которых даже страшно было подумать, порой два раза за ночь. Даже в таком святом месте, при большом скоплении народа, Пьер Робийяр чувствовал непристойное возбуждение в срамных местах. Протестант по вероисповеданию, он даже согласился венчаться в католической церкви и вырастить своих детей католиками. Немыслимо, думал Пьер, широко улыбаясь.
– Отлично выглядите, господин, – сказал Неемия.
Пьер чувствовал себя помятым и взъерошенным в новом сюртуке, тогда как Неемия великолепно смотрелся в поношенном хозяйском, а его торжественная физиономия говорила о значительности момента.
«Научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетённого, защищайте сироту, вступайтесь за вдову»[37], – как писал пророк.
Во время проповеди Пьер успел собраться с мыслями.
Уэсли Эванс погиб слишком скоро после Луизы и Клары, когда Пьер никому ничем не мог помочь. На похоронах Уэсли, когда Соланж попросила его выкупить компанию по продаже хлопка «Робийяр и Эванс», Пьер, выразив соболезнования, заверил вдову, что он удовольствуется импортом, где всю работу выполняет Неемия. Соланж, похоже, не оценила этой маленькой шутки.
А потом, только Пьер вышел из траура, умер Филипп, перед смертью назвав брата, к ужасу Пьера, палачом.
Хоть Филипп и представил свою индейскую невесту обществу Саванны, места для неё так и не нашлось, поскольку мест для экзотических принцесс там было меньше, чем их самих. В Северной Джорджии обнаружили запасы золота, и на земли маскоджи устремились поселенцы, которые обладали выдержкой, а любопытство стало восприниматься как нечто скучное и чудное.
И всё-таки Саванна оставалась более гостеприимным городом, чем Чарлстон, и, будь невеста Филиппа более адекватна, она смогла бы найти друзей. Её новорождённый малыш вызвал бы участие, а богатство Филиппа извинило бы её необычность. К несчастью, Осанальги была весьма застенчива и, после того как её родня покинула Джорджию, она стала жить затворницей в причудливо-мрачном особняке Пьера. Редкие гости никогда не заставали её дома.
Деятельность Филиппа в защиту индейцев создавала трудности тем, кто наживался на лишении индейцев их земель, и после принятия «Договора на Индиан-Спрингс»[38] законодательная власть больше не обращалась к нему за советом. Филипп посвятил себя составлению каталога по артефактам индейцев маскоджи и переписке с Колумбийским институтом повышения квалификации в области искусств и наук в Вашингтоне с целью найти для них постоянное место жительства.
Если бы хоть кто-нибудь на самом деле заинтересовался бы Осанальги, её бы видели гораздо чаще. Каждый день кучер Филиппа отвозил её в сосновый лес, начинавшийся прямо за городом, и забирал её оттуда уже затемно. Охотники за беглыми рабами, очутившись на необитаемом острове Фиг, по ошибке приняли её за беглую служанку и были очень разочарованы, когда их пленница не принесла им никакого барыша.
В марте саваннцам посчастливилось принимать у себя в городе маркиза де Лафайетта, престарелого героя Революции. Духовой оркестр Джаспер Гринс с энтузиазмом наигрывал «Марсельезу», а Филипп презентовал маркизу военный клуб «Индеец» в качестве сувенира. Осанальги в состав подарка не входила и, как ни старалась, не смогла уберечь Филиппа от простуды, которая привела к его кончине двумя неделями позже, а себя – от внезапного вмешательства Пьера в дела брата. На погребении она предстала в такой плотной вуали, что некоторые стали шептаться, что Осанальги порезала себе щёки согласно языческому траурному ритуалу. Пьер организовал похороны и погребение. Приём (который вдова не устроила) по этому случаю был в доме у Пьера Робийяра.
