«А нельзя поподробнее?» – Неожиданно он набычился: я подумал, что его снова прорвёт и дело кончится словесной перепалкой, но почему-то он выпустил воздух и сдулся, как воздушный шарик. – «Нельзя.» – «Но почему?!» – Он отвёл глаза в сторону, и я понял, что он мне не ответит. – «Это связано с А.?» – Он молчал, но такое молчание выглядело достаточно убедительно, и я понял, что угадал: режиссёр, как и многие, с кем я до сих пор беседовал, просто боялся старого паука, почти монополизировавшего в своё время данное поле деятельности, и слишком высоко с тех пор вознёсшегося. – «Вы его опасаетесь?» – «Да!» – Ответ показался резким. – «И кто вы такой вообще: чтобы я мог вам довериться и что-то рассказать?!» – Он снова впился в меня уже почти горящим взглядом. – «И почему вы врываетесь: куда вас не просят?» – Поток вдохновенной ругани снова понёс его: он был почти в родной стихии. – «А я вас знаете за кого принял?» – «Нет.» – «За подосланного: вы мне чуть инфаркт не устроили.» – «В каком смысле: подосланного?» – Я решил держаться осторожнее. – «Вы что: в самом деле такой тупой?» – Я непонимающе хлопнул глазами, выдерживая прежнюю стратегию. – «И после этого вы утверждаете: вы – журналист?» – «Возможно, я понимаю, о чём идёт речь: за мной тут тоже весь день один тип ухлёстывал.» – «Какой тип?» – Он явно выразил удивление. – «Артист: его зовут, кажется, Мишей.» – Неожиданно его лицо расплылось в улыбке, и сразу же он залился мелким кудахтающим смехом. – «В чём дело?» – Не сразу, но он всё-таки успокоился, и почти благодушно взирал на меня. – «Уже, значит, познакомились?» – «Я с ним не знакомился: это он со мной пытался.» – «А не важно.» – Он с озорством и любопытством поглядывал на меня. – «Ну здесь вам нечего бояться: вы напрасно так испугались.» – «А чего он: лезет?» – «Вы что же: не поняли? От любви лезет.» – Он почти скривил мне рожу, загадочную и двусмысленную, и наконец я понял собственную оплошность. – «А отвадить его нельзя?» – «Нет: если он так настойчив: значит вы очень понравились.» – «По-моему: он ещё и пьян к тому же.» – «Сегодня у него нет репетиции.» – «А чего он здесь ошивается?» – «Это его дело.» – Он стал неожиданно серьёзным. – «Ну на него-то мне грех жаловаться: талантливый мальчик. И не халтурщик, как многие тут.» – Это было сказано почти жёстко: я даже подумал, что режиссёр покровительствует настырному актёру, возможно даже, разделяя его пристрастие. Такой вариант казался вероятным: ведь даже и сейчас ещё бродили – неподтверждённые, правда – и ничем не обоснованные слухи о существовании между режиссёром и его лучшим в прошлом воспитанником связей иного порядка: чем просто творческие. Хотя мне они казались слишком сомнительными. – «Я заметил: у вас тут непростые отношения.» – «Вы хотели сказать: война?» – Я кивнул. – «Ещё бы. Нет, вы представляете: возвращаюсь я в свой театр – после нескольких лет отсутствия: а на него уже почти кто-то лапу наложил.» – Теперь он извергал возмущение. – «Навожу справки: оказывается, тот самый театр, который я сам – лично! – создавал тридцать лет назад – уже почти стал частной собственностью. И кого бы вы думали? Тех мерзавцев, которые меня как раз отсюда и выжили!» – От возмущения он почти кричал, но на последнем слове дал петуха и немного успокоился. – «Что делать дальше? Я ведь сам его создавал: и право имею, тут никаких сомнений быть не должно; то есть стать хозяином. Что потом: использую рычаги, и мерзавцы остаются с носом. Но разве уже конец? Ни в коем случае. Обнаруживается: в борьбу вступил ещё один соперник. И что ведь самое обидное: плевать им на искусство. Первые – просто халтурщики и мерзавцы – вы крысу видели, которая ими руководит? – а второй случай: почти клинический. Это животное, – режиссёр ткнул пальцем в стену, отделявшую его каморку от кабинета директора, – вы знаете, что здесь хотело сделать?» – Я мотнул головой. – «Казино с рестораном! И торговый центр в придачу. А какими средствами он пользовался: и подмётные письма, и звонки с угрозами. И заходили парочку раз от него. Он ведь с бандитами связан: и у самого руки по локоть в кровище!» – Последнее показалось мне преувеличением: ведь режиссёр пока был жив и вовсю трепался, сидя передо мной на диване. – «А охрану мне всё равно никто не даст: кто же поверит? Тем более: когда у него такая лапа наверху!» – «И что насчёт лапы?» – Он сразу остановился, обнаружив, что сказал лишнее. – «Вы сказали: у директора наверху большая лапа, если я не ошибаюсь? А поконкретнее нельзя?» – Неожиданно он впился в меня испуганным взглядом и быстро заморгал, как-то слишком стремительно съёживаясь; но я не собирался пока ещё оставлять его в покое. – «Ладно: оставим лапу в покое. У вас тут ещё кто-то права качает: или я не прав?» – Мой тон мог показаться слишком уж прокурорским, но он не заметил подобной мелочи. – «Есть, конечно. Но разве кто-то может серьёзно считаться с этими… которые сами не знают, чего хотят. У них кто ведь собрался-то? Кто остался не у дел: уборщицы, водители. И они ещё чего-то хотят!» – «Насколько я понял: они хотят получить театр.» – «Вот они что получат!» – Он резко выставил руку вперёд, заложив большой палец между указательным и средним: данную конструкцию он почему-то подсунул мне к носу, и я отвёл его руку в сторону. Он осознал бестактность. – «Вы думаете: кто-то из них на что-нибудь способен?! Они же давно спились: они – творческие импотенты, и если бы не я: давно бы всё развалилось. И после всего – мне, имеющему на театр прав больше, чем у всех них, вместе взятых – отказывают?!» – Он был искренне оскорблён, ощущая несправедливость. – «Но я так просто не сдамся: несмотря на их лапы, и письма, и угрозы: ведь какой там, – он ткнул головой куда-то в сторону, – поднимется шум, если со мной что-то случится: если они хотят международный скандал, они его получат!» – Он был почти горд: человек, осознавший свою значимость для истории и человечества, хотя я не дал бы за его жизнь и пары пустых пивных банок: опытные специалисты – в случае необходимости и за соответствующую сумму – смогли бы организовать аварию на дороге, или несчастный случай во время купания, и никакая комиссия потом – даже из Интерпола – не смогла бы к чему-то придраться или за что-то ухватиться: его восторг и эйфория были неоправданны и создавали угрозу только для него самого – если, конечно, его поведение не было простым фиглярством старого опытного лицедея.
«По-моему: вы преувеличиваете насчёт угрозы.» – Слова неожиданно провисли в воздухе, и я увидел изумлённого и возмущенного старика: он почему-то стал подниматься на ноги во весь свой немаленький рост, одновременно как бы цепенея. – «Вы мне не верите?! Ты мне не веришь?! Да я тебя… Вон! Вон отсюда! И чтоб я тебя тут не видел!» – Он уже орал и визжал, разгорячаясь дальше и дальше: очередной приступ ненависти, подкреплённый, видимо, скрытой манией величия, накатил на него не в самый благоприятный для меня момент, и мне пришлось срочно ретироваться: я не боялся физического воздействия со стороны благоразумно находившегося на некотором удалении больного старика, но слышать незаслуженные гадости в свой адрес было не самым приятным делом: кивнув головой на прощание, я выкатился в полутёмный коридор, и быстро пошёл туда, где светлел вход в покрытую пылью и паутиной грязноватую пещеру.
На этот раз я прошёл спокойно: никто почему-то не следил за мной из укрытия и не преследовал по пятам. Несколько актёров сидели в первом ряду зрительного зала, ожидая появления режиссёра, и ещё неизвестные мне люди – скорее всего из обслуживающего персонала театра – собрались кучкой подальше от сцены и что-то обсуждали. Одного мужчину я узнал: это был явно председатель собрания, на которое я случайно влез, блуждая в глубинах здания. Здесь они выглядели спокойнее: я уже не видел обезьяньей жестикуляции, и в таком обширном помещении они не казались страшными и беспощадными, превратившись в несерьёзную кучку склочников и интриганов.
Пока я не собирался покидать театр: несмотря на цепь неудач и поражений я всё ещё чего-то ждал: оставались пожилые актёры и актрисы, наверняка не связанные обязательствами и сомнительными узами, как режиссёр: А. – старый жирный паук, опутавший и монополизировавший данную сферу, вряд ли имел возможность установить тотальный контроль, и как раз в прорехи и дыры я и пролезал до сих пор.
На этот раз я решил держаться от всех подальше: ни к чему было попадаться на глаза людям, с которыми так и не удалось договориться о чём-то приемлемом и полезном для меня. Лучше всего казалось притаиться где-нибудь на задних рядах, выжидая удобный момент: наверняка кто-нибудь из старожилов театра должен был прийти сегодня на репетицию. Я двинулся налево: вдоль стеночки я быстро сошёл по ступеням и огляделся: за мной никто не наблюдал, и я вполне мог устроиться на последнем ряду, контролируя обстановку в зале.
