Именно так я и сделал; когда я выбирал место в зале, из-за декораций вынырнул освежённый и готовый к продолжению репетиции режиссёр; присутствующие зашумели и забегали: даже группа в центре зала – не имевшая вроде бы отношения к сцене – начала непонятную суету: два человека подсели ближе, один сорвался и убежал по коридору, а оставшиеся негромко загалдели; теперь и режиссёр обратил на них внимание: он явно не ожидал встретить мешающих ему посторонних, и я уже подумал, что сейчас разгорится новый скандал: даже мне это было хорошо ясно. Но по непонятной причине такого не случилось: режиссёр решил, похоже, просто не замечать их присутствия; он снова уже кричал на актёров, выливая накопленные запасы злобы и презрения; им пришлось быстро подняться на сцену и получить необходимые указания, но и после, похоже, он не был удовлетворён окончательно: в результате общения со мной у режиссёра, видимо, случилось небольшое разлитие желчи, и теперь он выглядел чересчур активно и напористо.
Режиссёр всё ещё разливался и сыпал обвинения, когда я увидел нового гостя: он шёл тихо, весь сжавшись и время от времени останавливаясь; я не сразу обнаружил его, и непонятно было – откуда же он выполз? – но наконец по повадкам и блеску очков всё стало ясно: это была старая очкастая крыса, выползшая из тиши и сухости архива. Первое впечатление не обмануло меня, и теперь я хорошо видел, как незваный гость, мелко семеня, осторожно крадётся в мою сторону; он находился уже в центре зала, и я решил, что он направляется к собравшейся компании. Возможно, у них появилась такая же мысль: неожиданно они заворчали, и я решил, что режиссёр обратит наконец внимание и вмешается; однако я оказался неправ: незваный пришелец отшатнулся и уполз куда-то в сторону. Не сразу я смог разглядеть его: окольным маршрутом он подобрался наконец к актрисе, сидевшей отдельно. Они зашептались, явно обсуждая что-то тайное и непредназначенное для других: совершенно явно они обменивались информацией, имевшей отношение к внутреннему конфликту, чувствуя себя уже в полной безопасности. Я немного отвлёкся и не сразу осознал, что вопли со сцены имеют уже другой адресат: режиссёр, обнаруживший гостя, орал теперь на него, а гость, не ожидавший нападения, достаточно неумело отбрехивался.
«Вот так оно всё обычно и начинается.» – Совершенно неожиданно я увидел старого преследователя, выросшего откуда-то справа и из-за спины. Мерзкая манера пугать людей была, видимо, любимым его средством, доведённым до совершенства, так что даже я уже второй или третий раз не мог ничем ему противодействовать. – «Но пока только начало: дальше будет интересней.» – К счастью, он оставался на своём месте – в самом последнем ряду – и пока не возникало необходимости что-то с этим делать. – «Вы ко всем так пристаёте?» – «Да нет же: разве можно? И разве вы – все?» – Он явно пытался льстить, и я решил сменить тему. – «А что вы имели в виду: говоря о происходящем здесь?» – «Ах, здесь?» – Он кивнул вперёд, где продолжалась перебранка. – «А это наш внутренний спектакль: исключительно для своих. Так что считайте: вам повезло. Хотя, если я поставлю шефа в известность, не знаю: как он отнесётся…» – Он пытался шантажировать меня, используя моё не до конца законное пребывание здесь: хитро улыбнувшись и прищурившись, он делал ещё один намёк, но я не собирался становиться его другом и сообщником. – «А вы, кстати, на чьей стороне будете?» – «Я? Искусства: разве может быть по-другому?» – Почему-то он пытался ускользнуть от ответа. – «А если выбирать между личностями?» – «Где тут личности?» – Молодой прохвост, похоже, дурил мне голову, заговаривая меня и стараясь произвести впечатление. Хотя в чём-то он был прав. – «Я имею в виду: на чьей вы стороне?» – Он неожиданно улыбнулся. – «А у меня своя сторона.» – Он оскалился, прищурил левый глаз и скривил рот в улыбке: безусловно, у него было хорошее настроение. – «Зачем лезть в эту свару, если можно заниматься более приятными делами?» – Он делал уже непосредственный намёк, на который не следовало обращать внимание или тем более откликаться.
К счастью, мне повезло: склока вокруг сцены развивалась дальше, не стихая ни на секунду: завлит тоже перешёл теперь на повышенные тона, выливая давно накопленные запасы ненависти и грязи, и неожиданно в диалог влез ещё один герой. Почти сразу я узнал низкий гортанный голос: так мог говорить только предводитель заговорщиков в далёкой пещере; насколько я понял, он набросился на режиссёра, пока ещё теснившего завлита, но теперь расклад изменился: всклокоченному главрежу приходилось огрызаться уже на два фронта, и свежесть вместе с могучим голосом нового союзника изменили соотношение сил: пока режиссёр вправлял мозги не столь грозному завлиту, другой соперник успевал наполовину смешать его с грязью, что топотом и свистом благодарно оценивалось сидящими и откуда-то вылезающими зрителями, сторонниками образовавшейся коалиции. Когда же режиссёр переносил удар на нового врага, схватка поднималась на более высокий уровень: здесь уже режиссёр не имел преимущества, и даже больше того, голосовые связки вновь приобретённого противника оказывались крепче и выносливее.
С удивлением я наблюдал, как зал постепенно наполняется: здесь появлялись актёры и уборщицы, костюмеры и водители, и где-то в центре сидело теперь несколько человек, явно не имевших никакого отношения к театру. Они реагировали весело и жизнерадостно, как будто присутствовали на боксёрском поединке во время боя за высший титул: да так оно, вероятно, почти и было, только ставка выглядела серьезнее и значительнее; здесь не могли помочь уже ни прошлые звания и титулы, ни известность и сила самой личности, погрязшей и опустившейся теперь до простого выяснения чужих грехов и преступлений: всё слышанное мною в тиши кабинетов вытаскивалось теперь на всеобщее обозрение, по возможности преувеличиваясь и доводясь до крайности: судя по визгу завлита, режиссёр давно уже продал бы понятно какому государству и сам театр, и всех его работников и актёров, дабы заслужить у предполагаемого покупателя благодарность вкупе с солидным счётом в банке и виллой в наипрестижнейшем месте земного шара; судя же по воплям режиссёра, дело выглядело совершенно по-другому: это он – завлит – давно продал их всех – и прежде всего режиссёра – некогда могущественной организации, получив при полной бездарности занимаемую поныне должность, на которой удаётся держаться до сих пор исключительно благодаря всё той же организации, несмотря опять-таки на всю свою бездарность и продажность. По словам же представителя третьей стороны выходило, что режиссёр, нагло узурпировав властные полномочия, лишил остальных какой бы то ни было свободы, одновременно посадив их на голодный паёк. Затем следовали упрёки в постоянных оскорблениях и унижении человеческого достоинства: режиссёр, кстати, вместе с отсутствующим директором объявлялся хамом и свиньёй; последнее утверждение, однако, возвращалось обеим противникам ещё с большей злобой и ненавистью, обрастая новыми деталями и подробностями: выходило, что если бы не усилия режиссёра, то данное заведение давно превратилось бы в конюшню, причём особенно подчёркивалась и выделялась роль обслуживающего персонала: давно уже требующего существенного оздоровления и реорганизации; со всей необходимой работой, по утверждению главрежа, прекрасно справился бы в три раза меньший коллектив, и только тупая и косная позиция профсоюза, постоянно влезающего туда, куда его не просят, не даёт осуществиться давно намеченным планам. Последняя мысль получила особо негативный приём: зал, заполненный в-основном как раз теми, кого касалось последнее, засвистел и затопал с удвоенной силой: никак не ожидал я обнаружить такое количество сотрудников, прятавшихся, видимо, где-то в дебрях театра. Но сейчас они наконец обнаружили своё присутствие, и их явное численное превосходство совершенно изменило расстановку: не стесняясь они визгом и улюлюканьем реагировали на залпы почти уже взбеленившегося главрежа, и даже мне стало страшно: что сейчас он не выдержит, и балаган перейдёт в настоящее рукоприкладство.
«Вот видите: вам везёт. Уже вторая стадия.» – Навязчивый актёр снова возник сбоку. – «А что такое первая стадия?» – «Когда один на один. Но это неполная классификация: есть ещё и дальше.» – «Куда уж дальше-то?» – «Есть ещё третья: те же плюс директор. Может, он ещё подтянется: кажется, он сегодня присутствует.» – Он помолчал. – «А моё предложение вы напрасно отвергаете.» – «Я пока ещё никаких предложений не слышал.» – «Разве? Тогда простите упущение: тут есть неплохое местечко: может, заглянем потом?» – Я решил быть настороже. – «Что-то не хочется: а насчёт стадий, я понимаю, вы не полную классификацию обозначили?» – «Совершенно верно: есть ещё четвёртая и пятая. И возможно: даже шестая. Но до неё, слава богу, пока не доходило.» – «А если конкретнее?» – «Да ничего сложного: когда они все ну очень расходятся, и у кого-то не выдерживают нервы – чаще у главрежа – дело может дойти до потасовки: пара пощёчин и оплеух – и они уже пошли махать руками! Несколько синяков и порванные костюмы – обычные последствия. В среднем случается раз в месяц. Но иногда дело и дальше идёт: когда уже сторонники подключаются. Но это ещё реже происходит: максимум раз в квартал.» – «А что вы подразумеваете под шестой стадией?» – «Предыдущее, но с применением огнестрельного оружия: но пока бог миловал.» – Он помолчал. – «И всё-таки: вы напрасно так отказываетесь. А может: вы просто стесняетесь? Так и скажите: я очень даже понятливый.» – Я решил не отвечать, тем более что процесс не стоял на месте: отвлечённый разговором, я не сразу понял, что в зале происходит перегруппировка и изменение соотношения сил: откуда-то возникло полтора или два десятка непонятных личностей в сером, вряд ли имеющих к театру непосредственное отношение: группками по двое или по трое они расселись в самых значимых и важных местах – у выходов на сцену и по бокам самых крупных скоплений – и пока я пытался понять, что бы могло такое значить – не прибегая к услугам помощника за спиной – в скандале случился ещё один поворот: за сценой что-то прогрохотало, дёрнулся задник – скрывавший общую нищету и убожество – и на сцену выкатился директор: самый грозный и опасный представитель фауны в этих доморощенных джунглях.
