Лучше бы он не поминал аэропорт имени Кеннеди. Я сразу вспомнила о Поле.
– Элиза, мы можем поговорить серьезно?
Мое лицо непроизвольно скорчилось в гримасу.
Говорить серьезно для Лоринга означало задавать мне вопросы, честные ответы на которые не могли ему понравиться. А начинать врать было поздно: он слишком много обо мне знал.
– Ну что ты так смотришь?
– Как?
– Как будто съела лимон.
Я сидела на кровати, прислонившись к спинке, надеялась, что День независимости никогда не наступит, и пыталась изобразить нормальное лицо.
– Тебя не было почти неделю. Разве нельзя просто порадоваться?
Он закончил сортировать одежду на грязную и чистую, свалил грязную большой кучей на полу и сел.
– А что мы сейчас делаем?
Вопрос прозвучал невыразимо грустно.
И сам Лоринг как-то ссутулился. Обычно он держался очень прямо, а сейчас, казалось, вся сила ушла из верхней части тела.
– Так получалось, что я много говорил о тебе за эти дни. Обязательно кто-нибудь спрашивал, кто ты, а я не знал, что ответить. Друг? Соседка? Девушка, с которой я сплю? Как мне называть тебя?
– Мы с Верой на прошлой неделе познакомились в Проспект-парке с парнем, который исполняет рэп и за доллар использует в нем твое имя. Он сказал, чтобы мы называли его Йо-Йо. Ты тоже можешь называть меня Йо-Йо.
Лоринг не засмеялся и даже не улыбнулся.
– Помоги мне, пожалуйста.
– Извини. Как ты хочешь меня называть?
– Своей.
Я вздохнула, а лицо у Лоринга стало еще решительней.
– По крайней мере, скажи мне одно. Скажи, чего мне ждать четвертого.
– Я не пойду на концерт, если ты об этом.
– Не только об этом, Элиза. Мне надо знать, правда ли, что между вами все кончено, или я должен быть готов к тому, что ты уложишь свои сумки, вызовешь такси и, помахав рукой, уедешь из моей жизни на Людлоу-стрит к своему личному Иисусу.
Никогда Лоринг не сможет понять, какое верное слово он выбрал. Если бы он понимал, он ни за что не употребил бы его.
– «Протяни руку и дотронься до веры», – пробормотала я.
Но Иисус не жил больше на Людлоу-стрит. На следующий вечер я доехала на метро до Второй авеню и дошла до нашего бывшего дома. Минут десять я стояла и смотрела на него, и он казался таким пустым, что не верилось, что когда-то было по-другому.
Потом почти бессознательно я пошла к «Кольцам Сатурна», не обра щ ая внимания на машины и светофоры и почти надеясь, что неосторожный водитель переедет меня.
Иоанн Креститель выпрямился и замер.
– Неужели это сама мисс Американ-Пай?
Невозможно было понять, куда смотрит его единственный глаз.
– Ты со мной говоришь?
– Да. Я с тобой говорю. С кем же еще? – Он сделал мне мартини и сказал, что соскучился. – Как там наш мальчик? Не устал быть рок-звездой?
От Веры я знала, что после нашего разрыва Пол проводил немало времени в «Кольцах Сатурна», заливая горе ромом. Я не сомневалась, что Джон в курсе нашей ситуации.
– Не будь педиком, – сказала я.
– Как скажешь, мисс Американ-Пай.
– Почему ты меня так называешь?
– Подходящее имя для тебя. Знаешь, почему Дон Маклин так назвал свою песню?
– Нет.
– Американ-Пай – имя самолета, который разбился вместе с Бадди Холли.
Если это была шутка, то неудачная.
– Это ужасное имя для меня. И не понимаю, каким идиотом надо быть, чтобы сесть в самолет, названный в честь кондитерского изделия. Надо было думать, что делаешь.
– Всем надо было думать, мисс Американ-Пай.
Лейт устраивал вечеринку для съемочной группы по поводу завершения своего очередного фильма, и я обещала Лорингу, что приду туда к десяти, но, когда вышла из «Колец Сатурна» и пошла в сторону Леонард-стрит, где жил Лейт, было уже большее одиннадцати. Пройдя полдороги, я решила позвонить Лорингу и сказать, что скоро приду. Но когда достала телефон, увидела афишу, объявлявшую о концерте «Дроунс» в «Мэдисон-Сквер-Гарден», и вдруг почувствовала непреодолимое желание позвонить Полу.
Я постояла на углу Канала и Бродвея, глядя на афишу, глядя на телефон в руках, набираясь мужества, чтобы нажать кнопку, и наконец нашла вескую причину для звонка: Лоринг имеет право получить ответ на свой вопрос, а я не могу быть ни Ио-Ио, ни чем другим для него, пока все не станет до конца ясно в наших отношениях с Полом.
В последнюю секунду я почти испугалась, но потом подумала, что мне нечего терять, кроме того, что я уже потеряла, и нажала зеленую кнопку.
Пол ответил после третьего сигнала. От звука его голоса у меня остановилось сердце. Я так хотела ненавидеть его, но в голосе была сила, от которой таяла вся ненависть. Таяла и превращалась в безудержный поток желания и тоски.
Несмотря ни на что, я могла поклясться, что слышу в нем надежду, любовь и правду.
Я не сразу смогла заговорить.
– Пожалуйста, не вешай трубку.
Он откашлялся. Я слышала, как женский голос спросил: «Кто это, милый?» Пол сказал девушке, чтобы она спала, и опять заговорил со мной.
– Ты слушаешь?
– Да.
– Подожди.
Раздался звук, как будто открылась и закрылась стеклянная раздвижная дверь, и я представила, как Пол с голой грудью и завязанной на поясе простыней, похожей на саван, стоит в гостинице на балконе, перегнувшись через перила.
Я даже не чувствовала боли, думая об этом. Как будто у меня уже не было сердца.
– Что тебе надо? – спросил он холодно.
– Сама не знаю. Я просто шла по улице, увидела ваши афиши и решила позвонить и узнать, как дела.
Я слышала, как он глубоко затянулся.
– Повторяю вопрос. Какого черта тебе надо?
Я подавила желание назвать его ублюдком и крикнуть: «Я люблю тебя». Я, не отрываясь, смотрела на крышу здания на другой стороне улицы.
– Мне надо знать, что я значу для тебя сейчас. Он засмеялся, и в его смехе было презрение.
– А что случилось? Вы с Вором поссорились? – Он еще раз затянулся. – Кстати, тебя я ласково называю Дрянь.
Он не говорил, а выплевывал слова, и в каждом следующем было больше яда, чем в предыдущем.
– Ты не можешь хоть минуту поговорить нормально? – взмолилась я. – Ведь мы были друзьями, помнишь?
– Друзья не врут и не предают.
– А если я скажу тебе, что на самом деле все не так, как ты думаешь?
– На самом деле ты врала мне!
– Да, но…
– Ты можешь это изменить?
– Нет, но я могу объяснить, если ты дашь мне возможность.
– А то, что ты трахаешься с другим? Это тоже можешь объяснить?
Он загонял меня в угол. Но мне показалось, что я нашла слабое место в его позиции.
– А ты сам? Ты можешь это объяснить?
– Мы говорим не обо мне. У меня один вопрос:
можешь или не можешь ты изменить тот факт, что Лоринг Блэкман регулярно насаживает тебя на свой член? – Я молчала, и он потребовал: – Ответь мне.
Я вздохнула.
– Нет.
Раздался грохот, будто Пол ударил трубкой о стену.
– Я не могу, Элиза. Я не могу говорить с тобой.
– Я ответила на твой вопрос. Теперь ответь на мой.
– Хорошо. Знаешь, что ты значишь для меня? Ты – сестра моего гитариста. Моя бывшая соседка. И большее ничего. Ноль. Зеро. Не звони мне больше.
– Не буду, ты…
Он отключился, не дав мне договорить.
Я позвонила в квартиру Лейта.
Перекрикивая шум вечеринки, мужской голос спросил, кого мне надо, и я попросила позвать Лоринга. Я слышала, как кто-то громко выкрикивает его имя, а потом тот нее голос поинтересовался, кто его спрашивает.
– Скажите, что звонит его девушка.
4 июля 2002 года
Из-за усиленных мер безопасности, введенных после одиннадцатого сентября, мы приехали в аэропорт Майами намного раньше обычного. Погода была дерьмовая над всей южной Флоридой были грозы с ветром ураганной силы, и нам сказали, что рейс откладывается по крайней мере на час. Мне не хотелось сидеть в зале, и я зашел в магазин. Купил там пакетик фисташек, блок сигарет и духи для Джилл, которая вернулась в Сан-Франциско чтобы заново упаковать чемодан, и собиралась присоединиться к нам перед концертом в Гардене.
Потом подошел к киоску, торгующему печатной продукцией. Взял роман под названием «Аллилуйя», написанный парнем, который, как сообщалось на обложке, утонул за несколько месяцев до выхода книги. Я открыл ее посредине и прочитал первую фразу, попавшуюся мне на глаза:
«Я не мог дать им этого, потому что это значило отдать часть себя, которая принадлежала только ей».
Я купил роман. Еще я купил несколько журналов: «Соника», «Тайм» и, крайне неохотно, «GQ».
– «GQ»? – засмеялся Берк, когда мы сели в самолет. – С каких это пор ты читаешь «GQ»?
Я засунул журнал в середину пачки, но Берк вытащил его, а когда увидел на обложке фотографию Лоринга под заголовком «О жизни, любви и поисках счастья откровенно рассказывает Блэкман», засунул обратно.
– Послушай, ну зачем ты сам себя мучаешь?
Теперь я понимаю, почему Элизу раздражала жалость. На лице у Берка она была написана огромными цветными буквами.
