В кои-то веки мои Сморчки оставили меня в покое. Это ужасно, но в наших кругах – среди неимущих – начать половую жизнь в юном возрасте считается почетным.
Мне было пятнадцать, у меня был парень, я с ним гуляла, стала с ним жить – значит, не так уж и безнадежна.
Конечно, всевозможной грязи и унизительных домыслов я тогда наслушалась сполна, но, во-первых, к этому я давно привыкла, а во-вторых, до тех пор, пока родственнички не мешали мне сваливать, на все их оскорбления мне было глубоко плевать.
Моя мачеха по такому случаю даже прикупила мне новых шмоток. Парень – это поважнее хороших оценок, считала она…
Если бы я знала это раньше, думала я, разглядывая свои первые более-менее приличные джинсы, если бы я знала, я бы давно уже напридумывала себе целую кучу пеликанов…
Даже не догадываясь об этом, по разнообразнейшим и на тот момент совершенно непонятным причинам, Франк одним своим присутствием – не «в моей жизни», нет, просто самим фактом своего существования – изменил весь расклад.
Во всяком случае – для меня.
Это были единственные за все детство и самые прекрасные в моей жизни каникулы.
Уф… Да когда ж это кончится…
Снова носом в подушку.
Поначалу меня там больше всего смутила тишина. Поскольку бабушка Франка оставляла нас заниматься одних, а Франк говорил очень тихо, то мне все время казалось, будто в соседней комнате покойник. Франк видел, что что-то не так, и то и дело спрашивал, все ли в порядке, и я всякий раз отвечала «да», хотя на самом деле чувствовала себя не в своей тарелке.
А потом привыкла…
Как в школе, переступая порог, я скидывала свои доспехи и попадала в другое измерение.
Первый раз мы с ним занимались в столовой, которая, наверно, никогда не использовалась по назначению, настолько там все было чисто. И странно пахло… Пахло старостью… Грустью… Мы сели друг напротив друга, и он предложил мне для начала вместе перечитать пьесу, а уж потом обсудить, как нам ее репетировать.
Мне было стыдно, я ничего не понимала.
Настолько ничего, что читала из рук вон плохо. Как будто расшифровывала китайскую грамоту…
В конце концов он спросил, читала ли я эту пьесу раньше или хотя бы тот отрывок, который нам с ним достался, и, поскольку я медлила с ответом, он закрыл книгу и молча уставился на меня.
Я уже готова была оскалиться. Не хватало еще, чтоб он тут меня доставал со всем этим бессмысленным словоблудием четырнадцатого века. Я не против была просто заучить заданные фразы наизусть, как пример старинного жаргона, то есть чисто фонетически, только пусть он тут со мной не корчит из себя учителя. Желающих одернуть меня и поставить на место, напомнив, какое я ничтожество, мне и без него хватало. Ладно еще в школе, там я старалась особенно рта не раскрывать, чтобы не нарваться на лишние неприятности, но здесь, в этой комнате, насквозь провонявшей средством для чистки зубных протезов, это было уже чересчур. И пусть он перестанет так на меня смотреть, иначе я уйду. Я не могу, когда меня так вот разглядывают. Это невыносимо.
– Мне очень нравится твое имя…
Мне было приятно это услышать, хотя я и подумала про себя: еще бы, это же мужское имя… но он с ходу утер мне нос:
– Так звали одну замечательную певицу… Знаешь Билли Холидей?
Я покачала головой.
Уф, нет… Ничего я не знала…
Он сказал, что как-нибудь даст мне ее послушать, а пока попросил меня пересесть:
– Слушай, иди сюда… Садись-ка ты на диван… Вон туда… На, держи подушку… Располагайся поудобней… Как будто ты пришла в кино…
Поскольку я никогда в жизни в кино не была, то предпочла сесть на пол.
Он встал напротив меня и заговорил.
Прежде всего он нормальным языком пересказал мне сюжет:
– Значит, так… Этот старик, которого зовут Барон… В начале пьесы он взволнован, потому что с минуты на минуту должны разом вернуться его сын Пердикан, которого он много лет не видел – Пердикан ездил учиться в Париж, – и Камилла, его племянница, с раннего детства бывшая у него на попечении, которую он не видел еще дольше, поскольку отправил ее на воспитание к монашкам… Не делай такие глаза, в то время это считалось нормальным… Монастырь заменял собой пансион для благородных девиц. Их там учили шить, вышивать, петь, в общем, делали из них будущих идеальных жен, к тому же можно было не беспокоиться за их девственность… Камилла и Пердикан не виделись десять лет. Они выросли вместе и в детстве обожали друг друга. Как брат с сестрой, и очевидно, что даже немного больше, если хочешь знать мое мнение… На их воспитание Барон потратил уйму денег и теперь хотел бы их поженить. Именно потому, что они и так обожали друг друга, к тому же, их свадьба позволяла Барону поправить его собственный бюджет. Да уж… все-таки 6000 экю… Ты как? Ты меня слушаешь? Ладно, продолжаю. Так вот, у Пердикана и Камиллы, у каждого из них был свой наставник… Смотрела «Пиноккио»? Ну это что-то наподобие сверчка Джимини Крикета… В общем, тот, кто о них заботится, ну и заодно постоянно следит, чтобы они не сбивались с верного пути. У Пердикана наставником, то есть единственным его воспитателем, был Мэтр Блазиус, у Камиллы – мадам Плюш. Мэтр Блазиус – толстяк, бездонное брюхо, который только и думает, как бы выпить; мадам Плюш – старая грымза, которая только и делает, что перебирает четки и шипит, стоит какому-нибудь мужчине чересчур близко подойти к Камилле. Сама недотраханная, вернее, вообще отродясь не трахавшаяся, так что, понятное дело, желающая той же участи и для своей подопечной…
Помню, к этому моменту я уже не знала, что и думать. Меня даже стали одолевать сомнения… Неужели это и вправду задала нам училка? Неужели это и вправду столь пикантно? А мне-то казалось… От самого имени этого парня – Альфред де Мюссе – за километр несло нафталином, и я… ладно, я улыбалась, а поскольку я улыбалась, Франк тоже выглядел совершенно счастливым. У него, казалось, выросли крылья за спиной, и он наговорил с три короба, удерживая мое внимание.
Сам того не ведая, он подарил мне первую в жизни встречу с театром. Первый в моей жизни спектакль…
Закончив с представлением персонажей, он принялся проверять, хорошо ли я всех запомнила, задавая мне всякие каверзные вопросы:
– Прости, но я вовсе не пытаюсь тебя подловить… Это просто чтоб ты не запуталась дальше, понимаешь?
Я соглашалась с ним, но на самом деле на пьесу мне было глубоко плевать. Я понимала только, что некий человек уделяет мне внимание, мило со мной беседует, и для меня это было уже не задание по французскому, а настоящая научная фантастика.
А потом он прочитал мне «С любовью не шутят». Вернее, разыграл по ролям. Он менял голос, выступая за разных персонажей, и залезал на табурет, изображая хор.
В роли Барона он был настоящим бароном, в роли Блазиуса – старым добродушным толстяком в легком подпитии, в роли Бридена – мелким гнусным старикашкой, только и думающим что о еде, в роли мадам Плюш – старой девой, разговаривающей с поджатыми губками, в роли Розетты – милой крестьянской девушкой, попавшей в водоворот событий, в роли Пердикана – юным красавцем, не понимающим, чего же он хочет: гулять и трахаться или остепениться, в роли Камиллы – юной девицей, не шибко прикольной, но прямолинейной и рассудительной. По крайней мере, в начале…
Восемнадцатилетняя девушка, ничего не знающая о жизни, похожая на свечку, что зажигают в церкви: суперпростая, суперчистая, супербелая, сгорающая в собственном огне.
Да, у нее внутри настоящий пожар…
Я была… потрясена.
Прямо как давеча, когда, глотая слезы, увидела бескрайность неба, раскинувшегося надо мной…
Крепко сжимая в руках подушку, я так и застыла с улыбкой на губах.
Я улыбалась не переставая.
Как вдруг, изображая Пердикана, он с легким раздражением презрительно сказал Камилле: «Милая моя сестрица, монахини поделились с тобой своим опытом, но, поверь мне, это не твой опыт; ты не умрешь, не познав любви», и разом громко захлопнул книжку.
– Почему ты остановился? – забеспокоилась я.
– Потому что это конец нашей сцены и время полдничать. Ты идешь?
На кухне, подкрепляясь черствыми «мадленками», выданными его бабушкой, и запивая их уж и не помню чем, наверно «Оранжиной», я не сдержалась и высказала вслух то, что думала:
– Глупо вот так вот обрывать нашу сцену… Интересно ведь узнать, что она ответит…
Он улыбнулся.
– Согласен… Проблема в том, что дальше идет очень плотный текст… Длиннющие монологи… Учить их наизусть – мало не покажется… Но все равно жаль, потому что лучшее в этой сцене, сама увидишь, происходит в финале, когда Пердикан выходит из себя и объясняет Камилле, что да, все мужики – придурки, все бабы – стервы, но в мире нет ничего прекрасней того, что происходит между придурком и стервой, когда они любят друг друга…
